3. Август

Август, дурной сон русской истории

 Пролог 1. Молитва

Вечер был теплый, почти жаркий, и ночь наступала такая же, неподвижный воздух висел вокруг стволов деревьев, в листьях, лежал ковром на траве. Гранит на ощупь напоминал о сладком, почти отдавал ванилью; размалеванные фиолетовым, зеленым и малиновым львы в скверике около Зимнего были непереносимы, как обмылки в теплой еде.

Встречные вызывали тошноту, воспоминания - приступы неконтролируемой ярости.

Он перешел по диагонали трамвайные рельсы, где ветки лип из сада висели над головой в сгущающихся сумерках, прямо к дверям под балконом, который подпирали херувимы, позвонил в звонок, настойчиво, еще и еще. Сторож подошел; он видел, как он тащился от своего поста в стеклянной будке, но звонил и звонил. Сквозь стекло он показал ему свой документ, который открывал ему двери в этом городе, довольно простая подделка, но ведь работало, дождался, пока тот отодвинет все засовы, не слушая его бормотания, прокаркал что-то о проверке, о сигнализации, взбежал по белой мраморной лестнице, оба марша, прошел едва не бегом по коридору, взбирался и наконец взобрался по задней лестнице в безлюдные части здания вдоль Гороховой, с редкими окнами на серые дома напротив...

Он всегда надеялся, что хоть кто-то еще остался, не он один, что он кого-то увидит, что-то скажет, сделает, но никого не было, совсем никого. Они все ушли, давно, их присутствие, которое когда-то именно здесь решало все в чьей-то жизни, исчезло, забылось, потеряло смысл, а с ним и все, что происходило здесь с ним самим. Все это тоже стало бессмысленным – его жесты, бравада, возбуждение, подавленный страх. Это имело смысл, пока были свидетели. Их не стало, и он как будто прошел через эти стены, как сквозь воду, они больше не удерживали его, это больше никому не было нужно. Он приходил сюда сам, но им больше никто не занимался, и он мог бродить здесь хоть всю вечность.

Он не мог без свидетелей. Чтобы что-то стало реальным, у него должны быть зрители, свидетели. Конечно, осталось еще что-то – стихи, разговоры, но это все не он сам. Он думал, что это было частью его, но и это оказалось неправдой. Скорее уж он был частью этого, и совсем не такой большой, что-то вроде рупора или мотора. Клаксона... И это тоже доводило его до бешенства. Для чего же тогда оставили его?

Он достал фляжку, отвинтил пробку, приложился. Вниз по этой лестнице, потом по коридору, вверх по той лестнице, вокруг колонны. Здесь все перестроено, добавлены окна, камеры стали кабинетами, комнатами персонала. Все не так. Он прислонился к стене. Здесь стены не бывают теплыми, они как душа сотрудника гепеу. Но дело не в этом. Он уже давно не может ненавидеть этих людей. Их больше нет. Было время, он наблюдал за ними, следил, планировал месть, он думал, его за этим оставили здесь.

Чтоб отомстить за подлое убийство... Или хотя бы быть свидетелем и их конца, получить это удовольствие?

Один за другим они встречали свой конец. Большую часть убили свои. Хотя у них не было своих. Это тянулось и тянулось, и это развлекало его долго. Потом это вдруг кончилось. Как-то сразу, все совершенно переменилось, и даже духа того не осталось. Эти люди превратились в смешных обывателей в нелепых, устаревших костюмах: белые кепки, толстовки, пенсне, гимнастерки. Это стало материалом комедий. Они разговаривали смешно и глупо. Он сам так разговаривал. И тогда весь мир стал уходить у него из-под ног. Он больше не ходил по земле, у него не хватало веса, он тоже исчезал; кружилась голова. Все, что он считал частью себя, исчезало.

Он сел на подоконник, прислонился спиной к стене. Еще один маленький глоток, и еще. Когда-то мир крутился вокруг него. Ему это удавалось. Путешествия, внимание. Весь мир, но не она... Анечка... Он не мог заставить ее, она была где-то в другом месте. А когда заставил, то скоро понял, что ему это было не нужно; он уставал от этого, не мог и не хотел сосредоточиться, понять, что ей нужно. Разве можно понять, что женщине нужно? Почему она то почти не разговаривает, то вдруг выходит за тебя? Любит? Да ну, ей-богу - такого, каким он был? Объясняться было бесполезно. Легче было уходить, оставлять ее с этим. Утешители были всегда. Ну и ладно, пусть; что там могло быть серьезного?... Легче было на войне, со славой хитроумного разведчика, с наградами за храбрость. Как будто нечего терять. Потом, так же легко – сюда, на Гороховую...

Только когда его тюремщики ушли, и ему не с кем стало играть, когда мир вокруг стал разлетаться, он начал опять думать о ней. Он приходил сюда, потому что здесь был фокус всех событий, здесь хотя бы оставались стены. Он сидел, и перебирал все сначала. Он отвык от нее, она теперь была совершенно другой, она была даже не похожа на себя, но она все еще держала вокруг себя таких, каким он был тогда. Наверное, они были даже лучше.

Тогда он начал понимать, что стихи не были частью его, как и ее стихи не были частью ее. Начал понимать, почему она согласилась быть с ним, при всем ее безразличии, всем кокетстве, при ее избалованности. Ничего от этого не осталось. Она стала совсем другая, и это выросло из того, почему она тогда согласилась быть с ним. Она будущая началась с того, что она была с ним. Его несчастья начались с того, что он не удержался около нее. Но он не мог выпутаться из времени, а оно шло. Когда он понял, что ему было нужно, ее уже не было. Он опоздал, слишком долго собирался.

Он всегда был искренним. Он верил, что этого достаточно. Но искренние заблуждения не составляют достоинств. Надо было лучше думать тогда. Зачем была вся эта храбрость, все эти приключения? Она что-то понимала лучше. Она согласилась быть с ним, а ведь он ей даже не был очень нужен. Она что-то знала, чувствовала, что ему не было дано тогда. К нему это пришло, когда все было давным-давно поздно.

Отпусти меня, просил он, я знаю, как надо было сделать. Отпусти меня; пока я здесь, я не могу ничего изменить, отпусти меня, здесь больше нечего делать, я понял! Но это не обязательно было конечной целью. Никто не собирался заниматься его образованием. Кто-то получал удовольствие, глядя на его беспомощность. Или просто мир стал другим, он больше не хотел ни научить, ни наставить. Раньше хотел, а теперь потерял интерес, занялся чем-то другим, просто забыл. Все это давно стало бессмысленно, он наматывал круг за кругом без объяснений, без облегчения. Может быть, это вообще только начинается, подумал он. Может быть, там еще десять, сто раз по столько. Он больше так не мог. Это существование было ниже его достоинства, сколько его у него осталось. Но как это остановить?

Он допил последние капли из фляжки. За окнами в тупиковом коридоре становилось темно, не синей прозрачной темнотой, обещающей звезды, а тяжелой серой, мутной, жаркой пеленой без воздуха. У этого города тоже были свои состояния.

Он дошел до конца коридора, вошел в дверь, за которой когда-то было место его заточения, место его бессмысленной храбрости, опустился на колени перед стеной. Он еще раз сказал себе, напомнил - он сам вошел в этот застенок, это он хотел туда, его не звали. Ему некого было винить, и он не знал, к кому обращаться; он стоял на коленях, качался взад-вперед, и мычал. Он не знал, нужно ли ему разбить голову об эту стену, чтобы вырваться, прекратит ли это круги? Движение вдоль стен, вокруг домов – не помогало; нужно было что-то другое. Поперек?... Что-то другое...

Он протянул руки, раскрыл ладони, он вызвал стихи, доставал их из темноты, перебирал, пропускал между пальцами. Он пытался всмотреться туда, откуда они приходили к нему. Я знаю, что я только инструмент, говорил он туда, в паутину, из которой соткан мир. Я знаю, что нет ни доброты, ни заслуг, это не имеет отношения к работе инструмента... Я не человек, с людьми этого не бывает, они не знают своей смерти, не слышат этого выстрела, не возвращаются, потерянные, чтобы бродить годами... Я только инструмент, который забыли здесь... Принесли для чего-то, и забыли...

Он не открывал глаз; он не знал, стоит ли он все еще перед стеной, или... Мир замыкался вокруг головы, как будто он сам был в камне, проталкивался через него. Я не останусь здесь...

Я НЕ ОСТАНУСЬ ЗДЕСЬ... Если вы меня не выпустите, я сломаю этот мир, разнесу его, превращу обратно в слова, и развею их... Никакого ответа... Я не знаю, кто делает это со мной, но я говорю тебе - или дай мне занятие, раз ты это начал, или я гарантирую, что от меня больше не будет никакой пользы. Я больше не буду этим инструментом, ничем не буду... Оставь себе свой мир, делай с ним что хочешь сам... Нет, сказал он себе, это не то, это похвальба пустая... Он обратился к ней. Если ты помнишь, чего ты ждала тогда, почему была со мной, даже недолго, то ради этого, ради этого... Я знаю, как было надо, мне только это интересно теперь. Если нет, пусть это хотя бы кончится здесь.

И в этот раз что-то сработало.

Пролог 2. На Невском

На углу Мойки и Невского, где тротуар закругляется, недалеко от выхода из кинотеатра, у большой витрины стоят молодой человек и женщина. Молодой человек – трудно точно сказать, насколько он молод, но внешности примечательной – рослый, правильное лицо, открытый взгляд. Кудрявые темные волосы, длинные по новой моде, откинуты назад.

Женщина выглядит моложе. Или энергичнее? Как бы ее определить – есть много типов молодых женщин. Эта из тех, которых чаще видишь в новостях; то она возглавит большую компанию, то министерство в одной из новых народных республик. Что одно и то же. На ней что-то дизайнерское, но не броское, экономное, почти спортивное.

- Думаешь, он придет сюда? – спрашивает он.

- Собаки не ошибаются, - отвечает она.

Собаки тут же у ее ног на поводках, гончие, светлые с темными пятнами, довольно большие для своей породы. Они не могут держаться спокойно, вертятся, скулят, но она не обращает внимания.

- Собаки-то ладно, а куда его занесет?

Она пожимает плечами, всматривается в толпу. Молодой человек скучает. Прохожие идут и идут мимо, в обе стороны...

- Вот он! - говорит вдруг женщина, показывает, теребит спутника за руку, - Правда же, это он?

Прохладно; прохожий одет в плащ, у него узкое лицо, тонкий нос, высокий лоб, большие внимательные глаза, но что-то с ними не так; они то смотрят сосредоточено, то как будто совсем перестают видеть. И идет он тогда неровным шагом и озирается, как будто не уверен, куда ему надо.

Собаки рвутся с поводка, женщина шикает на них.

- Да, это он, - отвечает молодой человек, - Явился все-таки.

Прохожий оглядывается, встречается с ним взглядом, всматривается, спотыкается, отворачивается, бредет дальше.

- Ну, что же, - говорит женщина, - Почему он здесь? И почему мы?

- Август, - говорит молодой человек твердо, - Август пришел, начало нового цикла. Я здесь поэтому. А ты – потому что хочешь сделать по-своему.

Женщина осторожно кладет руку ему на локоть.

- Отпустишь ли ты его теперь? Сколько можно...

Молодой человек пожимает плечами.

- Он мне не служит, не мое дело его отпускать. И он все еще не определился со своими желаниями. Пусть разбирается, я ему не буду мешать.

- Ты несправедлив к нему.

- А ты неравнодушна к нему?

- Ты смеешься! – фыркает женщина.

- Нет. Не моя область; как для тебя - склонность.

- Я не хочу ссориться из-за них.

- И я не хочу. Я отпускаю второго.

- Ты думаешь, он уже определился со своими желаниями? Понял, что был неправ в свое время?

- Да, он понял. Он нашел это; вышло по-твоему.

- И поэтому ты его отпустишь?

- Не поэтому, но это решено. И он подходит для моих планов.

- Как ты определяешь подходящих?

- Есть правила. Есть закон.

- Откуда ты это знаешь?

- Я не знаю. Я есть. Я есть закон.

- Это как-то скучно... Как всегда...

Женщина отворачивается, распутывает поводки; ей нечего здесь больше делать.

- Подожди, - говорит ее спутник, - Хочешь, давай играть? Вместе, как раньше? Что будет, то и будет. Вместе интереснее, когда ты помогаешь, кому тебе хочется. Пойдем. У меня есть кое-что для них обоих. Но я тебе пока не скажу. Увидишь.

- Ну, хорошо; если вместе... Кем будет тот?

- Как он любит: разведчиком, военным человеком.

- А этот? Он, по-моему, ничего особенного не умеет. Только разговаривать. Но он так хорошо разговаривает...

- Вот и он будет тем, что умеет: резонером. Смотри – я тебе покажу начало.

Пролог 3. Бернгардовка. Лес поднялся

Ночью на опушке леса, в стороне от станции Бернгардовка, при свете луны разгружался военный состав. По дощатым сходням, проложеным из вагонов, выводили лошадей, выкатывали пушки; солдаты выгружались сами и разбирались по командам; лязгало оружие, шаркали сапоги, приглушенно звучали голоса. Процедура была привычная.

Вдоль состава быстро двигался от вагона к вагону капитан, с ним рядом - поручик; останавливался, слушал рапорты, давал указания, шел дальше...

- Поручик, проследите, чтобы поставили палатку каптеру, и передайте по подразделениям; амуницию на телеги и подальше откатить, караул к ней выставьте сразу же из охранного взвода, и возвращайтесь, я буду в штабной палатке.

- Есть! - поручик побежал обратно вдоль вагонов.

Ветер налетел, зашумел в осинах, луна скрылась за облаком.

- Ваше благородие, разведка, - подскочил солдат, и снова пропал.

- Александр Николаич? – выступила из темноты фигура.

Капитан посветил фонариком, всмотрелся. Блин фуражки, обтягивающая гимнастерка, серые глаза.

- Встречались? Не припоминаю.

- А как же. Бобруйск, потом Гродно.

- Нет, не помню. Контузия; с памятью иногда что-то. Я теперь больше сегодняшним...

- У Вас тут сегодня целый полк, кажется.

- Нет, конечно. Собрали наскоро, рота – не рота, пушки, подразделение пехоты... Хорошая пехота, слава богу, справимся. С пушками – и подавно. Что разведка?

- Дороги в порядке; если через час выступим, сразу после рассвета будем в городе. Тут верст пятнадцать.

- Пойдемте, на карте посмотрим. Бобруйск, говорите? Бобруйск я хорошо помню...

1. Массовка

Серое утро, колонна в серых шинелях равномерно шагает по середине улицы; слитный звук притопа двух сотен сапог. На вид небольшая, но это в маршевом строю; если рассыпать цепью, пожалуй, не мало будет, а еще пушки, четыре штуки, по две лошади на каждую. И пулеметы на подводах, под чехлами, вон там, и вот еще. Да и винтовки со штыками вылядят не безобидно. Лица неприветливые.

Ранние прохожие смотрят удивленно.

- Кино снимают? В такое время? Шести нет еще.

- Конечно, пока улицы пустые, массовка, наверное, вон сколько народу...

- А форма-то какого времени? А лошади! Это про революцию, что ли, опять?...

- Какая революция, ты посмотри, это армия регулярная. Белая армия...

- Ну, значит, про Гражданскую войну.

- Что-то я не помню Гражданской войны в Питере...

Колонна пересекла Марсово поле, вышла на набережную Мойки, перешла мост через Зимнюю Канавку, вступила на Миллионную. Слишком ровный шаг, это тот звук, который статистам не дано производить, подсказывает что-то встречным. Что-то далекое, но знакомое, тревожное.

- Бог их знает, что это за люди...

- Пойдем-ка отсюда, - сказал пожилой прохожий жене, потянул за руку в переулок.

И во-время. Ни камер, ни режиссера нигде не видно, а действие-то уже началось... Команда пронзает утреннюю пасмурную тишину, высокий с оттяжкой злой голос...

Забирая резко вбок, разворачивают пушки лошади, одно колесо полным оборотом вокруг неподвижного второго, задирая головы, всхрапывая, недовольные упорством форейторов, дерганием вожжей...

- Заряжа-ай!...

Рассыпалась в стороны колонна, кто на набережной, кто в проулок, в парадные, целятся – со столбика ограды, с колена...

- Прямой!...

- Поручик, какой у вас запас аммуниции?

- Практически неограниченый...

- Ну, так используйте его.

- Пли!

И ворота, перекрывающие вход во двор рядом со старым Эрмитажем, с грохотом приняли удар снаряда, распахнулись, в дыму и пыли; одна искореженая половинка с загнутым верхним углом застряла на полдороге, зацепилась железом за асфальт...

- Пли!

И сорвались с петель обе створки, полетели, кувыркаясь, упали, громыхая, где-то в глубине узкого длинного двора.

- Пли!

И будка, как-то уцелевшая с внутренней стороны ворот, взорвалась щепками и дождем стекла. Хлестнула по окнам и стенам пулеметная очередь, другая...

- За мно-о-ой! Впере-ед!

Солдаты в серой линялой, очень натуральной, форме волной захлестнули двор. Щелк, щелк, щелк, но ни одного выстрела в ответ, а войско уже ломится в двери, уже вытаскивают кого-то и толкают к стенам лицом, руки за голову...

Капитан посмотрел на часы, обернулся к командиру артиллеристов.

- Неплохо. Пойдемте, поручик, посмотрим, как красная сволочь окопалась. Ишь, где казармы устроили, озорники. Говорят, у них там автомобили есть, могут пригодиться. Пушки внутрь поставьте, одну – лицом в глубь двора, другую – к улице. Пулеметы в окна верхних этажей. Командирский сбор через десять минут. Вон там, где главный вход.

- Есть!

У двери уже стоят часовые, за дверью – полутемный вестибюль, большое помещение, застекленный стенд на стене, посвященный истории полка, другой застекленный ящик, с двумя роскошными знаменами красного бархата, с золотыми кистями и шитьем. В полутемных боковых крыльях - лестницы наверх. Бегают в обе стороны солдаты, сверху слышны команды и звуки невнятной суеты.

Около тумбочки, с непокрытой головой и весь в пыли, вытянулся дневальный. На поясе у него болтаются ножны, а сам штык-нож находится у его горла, лезвием под подбородок, в руке солдата в серой шинели, который другой рукой держит дневального крепкой хваткой за рукав.

Подошел капитан быстрыми шагами, рявкнул в лицо:

- Дневальный, сколько человек в казарме?

Дневальный пытался сглотнуть с головой, поднятой вверх от лезвия ножа, и не смог.

- Дай ему сказать, - капитан опустил руку солдата чуть ниже.

- Человек пятьдесят – семьдесят, наверное... – голос у дневального сорвался.

- Как это, наверное? Не понимаю!

- Трудно сказать. Не все ночуют, - проблеял дневальный, отодвигаясь от ножа.

- Ах да, революционная дисциплина. Где офицеры?!

- Никого нету, - произнес дневальный; он выпучил глаза и хватал ртом воздух.

- Как нету?!

- Вечером уехали, сегодня еще не приезжали. Но я могу позвонить, - спохватился он.

- Позвонить? Куда?

- Командиру полка, домой, на Максима Горького...

- При чем здесь этот босяк? - сказал капитан брезгливо, - Ты что, со страху ум потерял, скотина? Какое звание? Что это за тряпка на тебе? Какого полка?

- Краснознаменного моторизованого имени Дзержинского...

- Что?! – заорал капитан, и стал рвать из кобуры наган. Дневальный крепко зажмурился, и поднял плечи, но шевельнуть руками не посмел.

- Я тебе дам красные знамена! – капитан выстрелил в стеклянный ящик, стекло дало длинную косую трещину, взвизгнула пуля; со второго выстрела стекло опало на пол дождем осколков, флаги развалились под разными углами, но остались стоять.

- Уберите это говно отсюда! Этого идиота к остальным. Поручик, соберите их всех в слепом конце коридора, у сортира. Если попадутся офицеры – ко мне. Прапорщик, разверните наше знамя.

Капитан огляделся, убрал револьвер в кобуру.

- Правильно нас разведка сориентировала. А где он, разведчик-то, кстати? Кто-нибудь видел? Как увидите, пошлите ко мне. Офицеров нет, а? Не ждали. А будь офицеры, да начни они обороняться, вот тут бы мы их и перестреляли. Везет дуракам сегодня. Идемте, господа.

*

Запертый в углу коридора, личный состав краснознаменного моторизованного имени Дзержинского начал потихоньку звонить из сортира по мобильным, кто родителям, кто друзьям и знакомым.

- Да нет, говорю тебе, телефоны не отобрали... Даже не спросили... Не знаю, чего хотят... Психи какие-то, обкуренные, что ли... В форме, и форма какая-то, как будто ее год носили... Да, страшно... Какие шутки, ворота вынесли, вон пушки во дворе стоят... Настоящие...

Через полчаса город был на рогах.

*

Капитан выглянул в окно второго этажа, которое смотрело на Миллионную поверх стены с полосой колючей проволоки на косых столбиках.

- А что это у них вон там, в той стороне на углу? По-моему, ресторанчик. Вон вывеска-то: «Хромая собака». Я в окопах от веяний отстал, но, по-моему, они свои присутственные места так не называют. Хоть и следовало бы.

- Есть там кто-то, Александр Николаич, - отозвался поручик, - Вон и огоньки, на втором этаже, и как будто двигаются внутри. В такую рань... Наверное, ночь догуливают. Все им мало...

- Вот что, господа, - решил капитан, - Пока ждем разведку, можно пойти подкрепиться.

Позиция там хорошая, улицу видно лучше, чем отсюда. А если перегородить проезд справа отсюда, и на том перекрестке, видите? - пулеметы на телеги, пушки выставить – там спокойнее будет, чем в этой норе. И место для маневра. Командиры подразделений, распорядитесь. А здесь лошадей оставим, и пленных с охраной. Окна у них тут с решетками, как в тюрьме – свобода у товарищей; никуда не денутся. Достаточно двери охранять снаружи, и оружейную. Пожалуй, там и штаб развернем. Подкрепления подойдут, будем воевать, мы для уличных боев сил не имеем. Мы с поручиком пойдем посмотрим, какая там кухня. Что нам свою посреди города разводить, когда готовые есть? Думаю, они нам и солдат накормят.

2. Ресторан хромой собаки

Поручик толкнул дверь, отодвинул бордовую плюшевую портьеру, и сразу же из-за кадки с пальмой вышел навстречу молодой человек крепкого сложения с неприятным ищущим взглядом. Он что-то дожевывал и доглатывал, вытирал руки об синий спортивный костюм – ладони, тыльные стороны, снова ладони...

- Здесь занято, - объявил он, и еще раз с трудом сглотнул. Встал, загородиил проход между кассой и пальмой.

- Так мы не к тебе в сортир, - объяснил поручик доброжелательно, вытянул вперед руку в перчатке, - Нам на кухню надо.

- Сказал, занято, - повысил голос молодой человек, – Че не ясно?!

Поручик вдруг толкнул его локтем и плечом в стену около кассы, прижал, капитан приставил под подбородок дуло нагана, придавил голову к стене.

- Только, ради бога, не толкни меня – страшно легкий спуск...

Молодой человек перестал жевать, замер, косился на солдат, которые по одному входили в дверь, разбредались по вестибюлю.

- Скажите, какой шустрый. Проверьте-ка его лучше...

Поручик пробежал ладонями сверху вниз, потянул молнию на куртке, достал пистолет, взял за дуло, как будто прикидывал, как лучше ударить.

- Кого это ты тут охраняешь?

- Петровича... – молодой человек смотрел на руку с пистолетом, насколько позволяла позиция головы.

- Ага. Где же он?

- Наверху...

- И много с ним еще таких как ты? Специалистов?

- Человек пять...

Поручик огляделся, подошел к двери, высунулся, прокричал фамилии. Застучали бегущие сапоги, коридор до отказа наполнился солдатами.

- Этого к арестантам. Охрану к дверям, к задним тоже поставьте. Никого не выпускать.

Остальные со мной наверх. Оружие к бою.

Поручик пошел вверх по лестнице. Заклацали затворы винтовок.

*

На втором этаже – длинное помещение в обе стороны со столиками вдоль уличных окон. Белые скатерти, белые занавеси. В одной стороне помещения – пусто, в другой – компания человек двадцать, с дамами. Звуки музыки, дым под потолком, столы сдвинуты, громкие голоса и смех...

Лица оборачиваются, смех затихает... Солдаты полукругом с двух сторон, винтовки наготове, но еще не у плеча, смотрят дулами вниз. Поручик посередине, капитан – позади, у окна. Около него два солдата устанавливают на подпорке пулемет...

Голос – как тогда, когда разворачивали пушки... Неужели они здесь ничего этого не слышали?

- Па-а-прашу!

Тишина... Женский смех с истерическим взвизгом...

- Очень хорошо!... – добродушный мужской голос, низкий, немного на «о» нажимает, - Очень натурально. Вы че, из музея это взяли, или это из театра? Наташка, это ты опять придумываешь?...

Там, в середине компании, мужчина в темном костюме, лысеющая голова, большие руки, в одной стопка, в другой салфетка. Смех опять понемногу поднимается за столами.

- Ну, вы разговаривайте, что ли. Кто, чего, куда? Или подсаживайтесь, или валите. Кто их пустил? Эти у них настоящие, что ли? Не может быть, чтобы такие стреляли. Коль, покажи им, как стреляет, а то они не видели, ходят с этими палками...

Крупный мужчина за столиком у окна лезет рукой за пазуху... Несколько винтовочных выстрелов одновременно, стол взрывается осколками стекла и посуды, мужчина с ревом

валится со стула на пол, за ним остатки сервировки вместе со скатертью...

Болтовню как отрезало... Кто-то вскакивает из-за столов, особенно вокруг темного костюма... Но винтовки заставляют подумать, не торопиться. Пулемет и подавно, хотя вид у него.. Люди не знают, на что решиться...

- Па-а-прашу!

Поручик стоит посередине зала, большие пальцы за ремень, ноги расставлены...

- Мы с вами будем играть, господа.

*

Со стороны внутренней лестницы спешит пожилой человек, определяет старшие чины по виду...

- Что такое? Стрельба? Какие-то люди на кухне, у дверей, – он в растерянности от вида военной формы, винтовок, - Что же вы делаете? Я думал, вы фильм снимаете. Но в помещении?...

- Помещение ваше мы пока занимаем, - перебивает капитан, - За людей не волнуйтесь, они вас не побеспокоят, пока я не скажу. Эти ваши... гости, не знаю кто они. Мы их отсюда пока уберем.

Капитан показывает пальцем.

- Это и есть этот, как он сказал - Петрович?...

- Да, вон тот, в костюме. Они его так зовут. Пришли с вечера, заплатили вперед, и вот...

- Кто он такой? Чем занимается?

- Чем они все занимаются? Торгуют чем-то. Водкой, вещами...

- Спекулянт, значит? Гуляет, есть на что...

- Спекулянты, коммерсанты, бандиты, какая теперь разница...

- Хорошо. Люди у вас есть на кухне? Сможете мне накормить двести человек? Только как следует, мы ночь на ногах провели.

- Двести? Ну, почему же нет. Я утренюю смену вызвал, только пришли, ночная ушла. Можем. Как платить будете?

Капитан достал из кармана мешочек, развязал.

- Что это?

- Золотой песок. Здесь около фунта.

- Господи, откуда? Сто лет не видел. Ну хорошо. Двести человек? По сменам придется, по сто через полчаса. Посуда... И столы...

- Хорошо, хорошо. И чаю, горячего, сладкого.

- Как скажете...

3. Альфа

Кудрявый нервничал.

Он бродил, опустив голову, позади командира «Альфы», который никак не мог договориться по телфону со своим начальством, поглядывал через капот бронированого фургона в сторону Миллионной. Оттуда на нас смотрела со средины улицы пушка на высоких колесах. Бродил, и насвистывал «И мой сурок со мною», однообразно, негромко.

- Это ты про меня свистишь? – спросил я.

- А? – очнулся он, - Почему про тебя?

- Мой сурок со мною, - сказал я.

- А, - улыбнулся он, - Не знаю, я про другое думал.

- Например?

- Почему сегодня? Что отличает эту ночь от других ночей, что в другие ночи странно одетые войска с пушками на лошадиной тяге в этот город не приходят, а в эту ночь пришли?

- Пойдем спросим, - сказал я.

- Обязательно пойдем, - сказал он, - Но я бы еще подождал, посмотрел. Они на нас не идут, похоже, что у них не военные операции на уме.

- А что?

- Не знаю. И потом, с кем говорить? Что они скажут? И знаешь, я еще одно думаю – а если они будут и подходить, и еще подходить? Сколько их может подойти?

- О, господи. Ты хочешь сказать, что это, может быть, начало настоящей оккупации? Чьей? Кто благодетель?

- Лучше бы нет. Скоро станет яснее; мы здесь всего полчаса. Давай еще подождем...

*

Вдруг началось какое-то движение; солдаты небольшими группами перемещались по улице, двигали свои телеги, на которых видны были пулеметы. Лошади тянули пушки, такие же как и та, что уже парегораживала улицу, смотрела в нашу сторону.

Командир отложил телефон, взял радио.

- Седьмой, видишь пушку, которая на нас смотрит, на запад? Я не знаю, что они зашевелились; не давай им стрелять в нас, нам здесь не спрятаться. Если увидите, что заряжают, убирайте обслугу. Четвертый, ты у них с тылу, тоже будь готов... Пока так стоят, не трогайте их, мы не знаем, что они могут.

Первый там что думает? – затрещало радио в ответ, - Какие это войска у него в городе воюют? Нам ориентировка нужна на них.

- Нет у нас ориентировки, первый ничего не может подсказать. Говорит, по обстановке смотрите.

- Смотрим.

- Хорошо. Помните, что у них заложники. Все пока.

И через минуту:

- Пятый командиру; похоже, они в ресторане устраиваются. Двое, по виду, командуют, зашли туда, а теперь еще вызвали, человек двадцать зашло, и еще идут. Мы считаем. И знаешь, что мне не нравится? Там все старше двадцати пяти, а есть и за сорок.

- Пятый, тебе виднее оттуда – сколько их всего по-твоему?

- Точно не скажу, перемещаются все время. Примерно – от сотни до двух, минимум.

- Четвертый командиру: пушку ставят на восточной стороне квартала, метров двадцать от перекрестка, с командой, и телегу с пулеметом. Такой же, как пушка, из того же музея.

- Третий командиру: пушка во дворе казармы осталась на месте.

- Все принял, - сказал командир в радио, обернулся к своему лейтенанту:

- Они всю улицу перекрыли, с обоих концов. Решили вместо казармы в ресторане сидеть. Это правильно, оттуда обзор лучше. Нет, это они не в «Зарницу» играют. Надо с ними разговаривать, хоть что-нибудь... Найди мне телефон этого ресторана.

- Где?

- Да хоть в справочнике посмотри, или телефонисту скажи, он тут где-то.

- Сделаем. Хочешь туда звонить?

- Попробую. Самое простое, если они что-нибудь хотят. Они ведь не знают, как нам позвонить. Но они нас видят, должны понимать. Говорю тебе, это не скауты. Это может быть опасно.

4. Игра

- Правила у игры простые, - говорил поручик, красуясь театрально, - Я указываю, кто выходит, его обыскивают, просто на всякий случай, и мы тянем карты из одной колоды. У кого карта меньше, тот должен будет что-нибудь исполнить - спеть, может быть, или рассказать – стихи, историю из жизни. Желающие могут заменить русской рулеткой, но оружия в руки не дам, а вот тут у нас есть желающие покрутить барабан для вас и на курок нажать, совершенно беспристрастно... Если моя карта младше? Что ж, - не сомневайтесь, господа, я спою!

- Какие игры! – закричал женский голос из толпы, - Вы тут человека ранили, он без сознания, кровью истекает!

- Право? – отозвался поручик, не спеша повернул голову на крик, - Мне показалось, он первый начал стрелять. Но как хотите, барышня – мы ранили, мы починим. Если вас это беспокоит.

Он обернулся к солдатам.

- Унесите его, перевяжите, если жив еще. Вы, барышня, хотите при нем быть? Ради бога.

Проверьте ее, и приглядывайте... Итак, вот вы там, молодой человек. Подойдите сюда, встаньте здесь. Проверьте его. Хорошо. Во что играете? В карты, в рулетку? Я так и думал. Берите карту. Ишь ты, король. У меня туз. Чем нас порадуете? Петь не умеете? Я тоже не Карузо, мы тут попросту... Одна минута у вас есть, чтобы начать. Потом стреляю, не взыщите, я предупреждал... Ну, вот и хорошо.

Молодой человек заревел медведем, не попадая ни в какие ноты, помогал себе руками:

- Шутки морские порою бывают жестокими... Жил-был рыбак с одинокою дочкой свое-ей!

Он остановился перевести дух.

- Ох, боже мой, - застонал поручик, - Почему мне не выпала девятка, или хотя бы дама? Достаточно, не вижу причин задерживать. Пройдите направо, побудьте там пока. Следующий – вот вы, да, в черных подтяжках...

В черных подтяжках, за одним столом с Петровичем, невысокий, коренастый, коротко стриженый, вышел, натягивая на ходу пиджак. Поднял руки, дал себя обыскать со всех сторон, проводил взглядом пистолет. Потянул карту. Вышла двойка.

- Мне аккомпаниатор нужен, - сказал он, - Вон тот.

- Хорошо, - сказал поручик, - Меньше хлопот. Сюда его. Обыщите... Зачем вам столько оружия? Аккомпаниатор может не тянуть. А где инструмент? На чем играете?

- На губах.

- Талантлив народ, - удивился поручик. – А ну!

- Задумал я, братишечки, жениться, боже мой, - запел первый приятным голосом, стал пританцовывать. – Пошел жену себе искать...

Второй загудел, изображал не то губную гармошку, не то волынку. Настроение в толпе стало лучше, кто-то застучал в такт по столу. Песню прослушали с удовольствием.

- Я ей заместо деревянной, - пропел первый артист с драматическим жестом, - Мясную ногу отпилил!

Раздался апплодисмент.

- Хорошо, - сказал поручик, - Очень хорошо. Этого налево, того направо.

- Зачем налево? – спросил певец, прищурил глаза.

- Они же братья! Почему разделяете? - крикнули из толпы.

- Потому что я так сказал. Крикуна сюда!

Крикун, молодой человек с редкими усами, полез через стулья, опрокинул один, покраснел, выбрался к столу, взял колоду, стасовал, раскинул веером, взял карту. Туз бубен.

- У меня пиковый, - сказал поручик. – Тащи снова.

На второй раз вышел червовый туз. У поручика – туз треф. В толпе захихикали.

- Редкая удача, - заметил поручик серьезно.

- Ладно, пусть я проиграл, - сказал усатый, оглянулся, - Я фокус покажу, карточный.

- Покажи, - сказал поручик.

- Берите колоду. Вот сюда кладем этого туза треф, да? Теперь перетасуйте. Снимите. Достаньте любую карту. Это ваш туз треф, да?

- Нет, - сказал поручик, - Валет червовый. Туз треф у меня вот здесь, в кармане, видите?

Зрители закричали, заржали, затопали ногами.

- Передернул! Смухлевал!

- Я? – переспросил поручик, посмотрел в толпу долгим взглядом, - Да никогда в жизни. Еще потренируйтесь с фокусами, - сказал он усатому, - Направо отойдите. Теперь Петрович.

Шум улегся. Никто не вышел, никто не встал.

- Петрович, - повторил поручик, - Плохо слышно?

- Я не играю, - раздался голос Петровича из-за стола.

- Нет? Отчего же? У нас так все быстро и весело.

- Не хочу.

- Чего же вы хотите?

- Домой хочу. Хватит, повеселились. Кольку подстрелили...

Голос у Петровича стал угрюмым.

- Хорошо, - сказал поручик равнодушно, - Не хотите, не надо. Отправлю вас с первой партией, с этими четырьмя, с раненым вашим и с барышней. Нам с вами возиться некогда, и людей лишних нет. У нас дела. Вы, наверное, и не заметили, а мы воюем...

Дам вам двух солдат, они вас отведут до баррикады, а дальше как хотите. Идите сюда.

Он отвернулся, подозвал двоих солдат покрупнее. Петрович поднялся из-за стола, оглянулся, махнул кому-то рукой, медленно пошел вперед. Обошел стол с карточной колодой, дал себя обыскать, двинулся к солдатам, которые поджидали его, винтовки у плеча.

- Взять, - сказал поручик коротко. Две пары рук схватили Петровича. Наташка закричала. Люди за столами повскакали, и опять опустились обратно под дулами винтовок.

Петрович как-то умудрился вывернуться, выхватил не то из кармана, не то из рукава

столовый нож, махнул, полоснул солдата по лицу. Солдат отпрянул, но два других повалили Петровича на пол вниз лицом.

- Ну-ка, - поручик отнял руку солдата от лица, - Вот же гад, щеку разодрал. Свяжите его хорошо. И вниз, там кладовка есть...

- Полно в кладовке, не повернуться, вашбродь, - подсказал кто-то из солдат, - Там еще кабинет, тоже без окон...

- Тогда в кабинет пока, и караул у дверей. Разберемся, только этих спровадим.

Он повернулся к сидящим.

- Все, дальше нам играть не нужно. Надо было с вами проще, господа бандиты, да не хотелось стрельбу начинать, солдат жалко. Шевельнитесь мне хоть один... Я с вами сейчас что хочу сделаю! Оружие на столы перед собой! Руки держать на виду! Кто будет честно играть – уйдет домой. У кого что найду потом – сразу на двор и в расход. Дамы все свободны...

5. Альфа. Баррикада.

Подошел средних лет мужчина, вид несвежий, одет непонятно как. Как будто ему совсем безразлично было, что надеть. На голове старая кепка; снял, почесал темя.

- Здравствуйте. Кто тут главный? Меня прислали...

И голос высоковат для такой комплекции.

Командир «Альфы» обернулся, посмотрел.

- Кто прислал? Зачем?

- Город прислал. Мэрия. Сказали – люди в форме, похоже на Белую армию. Я вроде специалиста по ним.

- Что значит вроде специалиста? Военный историк?

- Не совсем. Я больше по тем, которые сейчас в эту форму одеваются. Ведь это же не сама Белая армия у вас тут?

- Сами-то как думаете?

- Можно мне бинокль? Да, форма хорошая, очень хорошая. Только где они ее так износить успели? Я бы знал... «Хромая собака»? Это что, корейский ресторан? -

мужчина сам засмеялся своей шутке. Никто не поддержал. Почему-то его не хотелось поддерживать.

- Город-то что думает, чем вы тут поможете?

- Они говорят, может, я их узнаю, руководителей, по крайней мере, - он еще поводил биноклем из стороны в сторону, вернул командиру, - Не вижу я руководителей никаких... А эта пушка, где они ее только взяли? Это что, настоящая?

- Ворота в казарме вынесли. Настолько, по крайней мере, настоящая...

- Ни хрена себе!... Нет, это, должно быть, не мои. У моих форма, конечно, но не оружие же... Какие пушки?!

- Ладно, побудьте здесь, попробуем с ними разговаривать. Может быть, найдем руководителей.

*

Последней подъехала большая черная машина с затемненными стеклами, вышел человек в черном, пошел к баррикаде неуловимо танцующей походкой. Подошел, кивнул командиру «Альфы», Кудрявому, больше ни на кого не посмотрел, сказал:

- Где они?

- Вон там, в казармах. – командир показал рукой, - И еще в ресторане. И на улице, около пушки, тоже они.

- А твои люди где?

- Блокируют проходы вокруг квартала, и еще вот, - командир показал рукой на крыши Эрмитажа и Архива, силуэты на фоне бледного неба. – Остальные здесь.

Черный человек снова посмотрел вдоль улицы, видно было, что его что-то беспокоило.

- А если вертолет? Уроет он эту пушку? А потом мы их...?

Командир взглянул на него молча, отвернулся.

- Что? – сказал черный чиновник.

- У них пулеметы в окнах, а у нас за спиной – корреспонденты всех газет, и иностранных тоже. Не считая любопытных. Мы тут в центре города. Если скажете, мы пойдем. Но главные потери будут не у нас. И потом у них там в казарме солдаты Внутрених войск в заложниках. Думаю, что есть там несколько таких, у которых отцы не совсем простые...

- А ты что улыбаешься? – спросил чиновник Кудрявого, голову повернул не до конца, глаза скосил...

- Я вспомнил похожую историю, как мужики звонят ночью в неотложку – «Васька штопор проглотил», те говорят, «Сейчас выезжаем, какие меры приняли?», а они говорят, - «Ну, что делать, вилкой открываем».

- Ага, - сказал чиновник, - Кто это с тобой?

- Это со мной, - сказал Кудрявый.

Подошел нижний чин с бумажкой в руке.

- Вот телефон ресторана, дирекция.

Командир достал свой сотовый, набрал. Стоял, слушал. Ничего не услышал.

- Нет связи. Позови мне связника, он должен быть тут где-то под стеной.

- Как это, нет связи, - сказал чиновник в черном, - На прямой видимости?

Командир не ответил.

Подошел солдат во всем пятнистом, обвешаный инструментами.

- Можешь здесь где-нибудь подключиться к городской телефонной сети?

- Да, вон там на столбе внизу коробка. А что, мобильный не берет?

- Нет.

- Странно.

- Да.

- А какой номер?

Командир показал ему экран телефона. Солдат достал свой телефон, набрал, послушал.

- Нет сигнала. Чудеса. Ну, ладно.

Солдат отошел, через минуту вернулся с трубкой в руке и хвостом провода, на который он все время оглядывался, чтобы не зацепился за что-нибудь.

Командир снова набрал номер. Слышны были гудки из трубки. Кто-то взял телефон на той стороне.

- Кто это?!

Длинный неразборчивый ответ...

- Я? – переспросил командир у трубки, - Я тут со штурмовым отрядом стою, и мне желательно знать про этих людей, которые у вас сидят – они что, охренели? И чего хотят?... Ну, так спросите у них!...

Пауза. Командир посмотрел на чиновника.

- Кто?

- Менеджер, с ночи остался, народ у них гулял, эти пришли, всех разогнали. Сейчас посмотрит...

Трубка заговорила; командир стал слушать.

- Да, хорошо, давайте.

Он отодвинул телефон от уха, чтобы вокруг слышали. Раздался отчетливый, неспешный голос:

- Слушаю. Кто говорит?

- Командир спецподразделения ФСБ.

- В каком Вы чине, командир?

- Капитан.

- Хорошо, капитан. Оставайтесь со своим подразделением, где вы есть. А еще лучше – уходите. У моих людей приказ стрелять шрапнелью, как только вы начнете продвигаться в нашу сторону. Снарядов у нас достаточно.

- Чего вы хотите?

- Мы ничего не хотим. Или - чтобы вас не было. Но это мечты.

Командир выругался шопотом, дернул головой, снова взял трубку.

- У меня здесь не только солдаты. Есть люди от города, может быть, вы их даже знаете. Может быть, вы с ними поговорите?

- Что за люди? Военные? Чиновники?

- Нет, просто люди, но они разбираются в военных делах, могут вести переговоры.

- Хотите говорить, выходите с белым флагом, без оружия. Парламентеров мы примем.

Чиновник показал пальцем на казармы. Командир кивнул.

- Что с пленными?

- Пленные ваши в порядке. Пока вы сидите тихо. Все, капитан.

Командир выругался в голос. В трубке забормотали быстро и неразборчиво.

- Да, да, - сказал командир. – Запишите мой мобильный. Звоните, если хоть что-нибудь происходит. Что? Кого? Ага. Ага. Хорошо.

Он не глядя сунул телефон солдату, повернулся к чиновнику.

- Он говорит, была стрельба утром, когда брали ресторан. Комапания там гуляла блатная. Они их отправляют сюда. Просит амбуланс вызвать. Раненый там есть, из тех, что гуляли. И пахана они у себя держат. Петрович какой-то.

- А, Петрович, - сказал черный чиновник, и улыбнулся.

- Кто это? – спросил командир.

- Известный, - сказал чиновник.

Командир обернулся к «специалисту по людям в форме».

- Ну, вот вам и руководитель один нашелся. Как вас зовут, кстати?

- Зовите меня Фидель. И можно на «ты».

- Фидель? Я что-то о вас слышал... Хорошо.

- Я пойду туда, - сказал Фидель. – Мне надо посмотреть.

- Хорошо. Но если идти, надо всю группу собрать. Кто еще?

- Я, - сказал Кудрявый. – Нас двое.

- Уже трое, - сказал командир, - Я тоже пойду, - и начал снимать кобуру с пояса.

- Ты-то зачем? - сказал чиновник.

- А что я тут буду сидеть? Атаковать все равно нельзя. Надо разобраться, я что-то ничего тут не понимаю. А вы?

- Я не пойду, - сказал чиновник.

- Я не о том спрашивал, - сказал командир.

6. Интерлюдия. Лисса. Орест. Мухи

Чиновник в черном сидел один, на заднем сиденьи, разговаривал сам с собой, глядя на сборы.

- Идите, идите, я здесь подожду.

Как только командир стал собирать группу, он забрался в свою пустую служебную машину, устроился сзади, закрыл замки дверей. Нашел бутылки с водой в углу под сиденьем, вытащил одну, отвинтил крышку, сделал глоток. Поднял голову, и увидел себя в зеркале заднего вида.

- Мне туда нельзя, - сказал он своему отражению, - Чтобы туда идти, мне надо быть невидимым, чтобы от меня ничего не осталось, кроме тени, как было с тем студентом у Андерсена, когда он надел галоши...

Какие галоши? Ему вдруг стало жарко, сердце забилось...

Он отвернулся от зеркала, выглянул в окно, и вдруг увидел себя самого, или это тень его - выходит из машины, идет, пробирается вдоль фасадов туда, где пушка, и уже не видно черного костюма, тень, редеет, сливается со стеной, и скользит, никому не видная и не слышная, заворачивает во двор, проскальзывает в двери... Полутемные помещения, люди, связанные, молчат, смотрят, и он ищет среди них одного, и находит, и никто не видит, как он... Боже мой... И вот он крадется обратно, выходит на улицу, идет сквозь туман, оглядывается, подходит ближе, и возвращается в плоть, в свой костюм, обратно в машину... И вот он снова здесь, как будто не уходил, и никто не узнал, где он был, тенью, вне плоти...

Он очнулся. Что это я, удивился он сам себе. Что это еще за мысли, что за галоши? Надели, сняли... А ведь это можно, на самом деле можно сделать... Никто не знает... Никто не видел... Эти уйдут сейчас...

Он посмотрел на баррикаду. Люди суетились там, неразличимые в одинаковой форме, в темной одежде. Группа с белым флагом шла по улице, приближалась к пушке... Какое-то темное пятно крутилось над баррикадой, потом заколыхалось и сдвинулось... В его сторону... Что это? Какие-то насекомые, мухи... Рой подлетел к машине, окружил ее, удары по стеклу, мухи, мухи везде, справа, слева, на ветровом... Он замахал руками, ничего не помогало. И вдруг порыв ветра развеял, унес весь рой куда-то дальше, в сторону площади, в сторону сада...

Чиновник вытер пот со лба, обтер руку о сиденье.

- Две феи, - вспомнил он вдруг, - Как сняли, так он и очнулся. Встал и пошел. И не помнил, где был. Две ведьмы... Или три...

Он достал телефон, еще раз оглянулся, набрал номер.

7. Милочка

С изоляцией Петровича всякие фантазии и приемы в отношении остатков гуляющей компании были оставлены. Солдаты окружили столы, быстро собрали оружие, построили мужчин около стены… Набралось человек десять; и еще с пяток женщин бродили по залу, никто их не пугал, ни о чем не спрашивал, но они были не веселы, недовольные неожиданным концом ночного гуляния, или в ожидании новых неприятностей...

Только одна из них, совсем молодая, - хотя и остальным было далеко до среднего возраста, - выглядела по-настоящему беззаботной. С пышной прической из вьющихся темных волос, в недлинном платьице светлого шелка, которое напоминало тунику, но было скроено не просто, со множеством складок, и двойным воланом в обхват бедер, она заглядывала в зеркала, и на губах ее играла улыбка. Она нравилась себе.

Когда группу стали готовить к отправке из ресторана, - негустой конвой с примкнутыми штыками соткался вокруг отправляемых, и женщин попросили присоединиться к партии,

она подошла к поручику, прижала сложеные руки к вырезу платья, где красовалась на серебряной цепочке подвеска из серебряных листьев с маленькими зелеными камешками.

- Можно, я останусь здесь? – попросила она, - Я помогу со столами, и с чем-нибудь еще, что нужно… Можно? Мне здесь нравится...

И опять улыбнулась.

Поручик посмотрел на нее взглядом скорее неподвижным, чем изучающим или оценивающим; смотрел долго. Она ждала.

- Ну что ж, - сказал он, - Оставайтесь, если хотите. Передумаете – вы свободны. Поможете – спасибо.

Он кивнул военным вежливым поклоном, дернул головой вниз и вверх, и отошел, отправился следом за конвоем на улицу, проследить за передачей пленных.

8. Парламентеры. Завтрак

Наша группа, четыре человекa, приближалась к пушке. Командир нес кусок белой ткани, как было указано.

Солдат встретил нас и молча пошел рядом. Сзади пристроились еще трое, с винтовками.

Я обычно не слишком восприимчив к физическим странностям, хотя что-то и я чувствую. Но я определенно никогда раньше не испытывал того, что здесь. Я не могу описать это – наверное, это чувствует кошка, когда подымает дыбом шерсть и выгибает спину... Крайняя настороженность всего организма. Думаю, что я так и выглядел...

- Да, да, - сказал Кудрявый, покосился на меня, - Направо, вдоль стены - видишь, как будто воздух рябит немного? Где мы видели такую рябь?

- На Островах, когда подъезжаешь.

- Правильно, - сказал Кудрявый, - Старайся не отходить от меня ни на шаг. Здесь можно потеряться. Уж лучше вместе.

Остальные показались мне спокойнее. Так и должно быть, конечно; им-то вообще нечем чувствовать; по крайней мере так считается... Через минуту мы входили в дверь расторана, на которой значились часы работы и формы оплаты. Одни солдаты передавали нас другим, обменивались короткими фразами. На верху лестницы стоял средних лет военный; ремни, фуражка. Спокойные светло-голубые глаза, руки заложены за спину. Он выделил взглядом командира «Альфы», пробежал глазами по его форме, экипировке.

- Что, капитан, хочется атаковать? Надеетесь славу заслужить?

- Я не решаю, когда атаковать, - сказал командир устало. – Скажут атаковать, будем атаковать. А вот вы на что надеетесь, не понимаю?

- На войне надежды у нас простые, - сказал капитан, - Вы должны знать, если воевали.

- А ну его, - сказал командир неожиданно. – Перекусить не дадите? У вас тут ресторан, правильно? Горячего чего-нибудь. С самого рассвета на этой баррикаде. Не успел поесть.

Капитан усмехнулся.

- Дадим, - сказал он, - Не жалко. Поднимайтесь сюда.

Мы двинулись вверх по лестнице.

- Ну, хорошо, командир, - капитан снова оглядел нас, - Вы - армия. А что это за люди с вами?

- Мы – духовенство, - сказал Кудрявый. Я поперхнулся. Капитан поднял брови. – А вот этот приятный господин – интеллигенция. Видите, у нас тут все сословья.

- Тем лучше, - сказал капитан. – Располагайтесь прямо за столом, тут и поговорим. Думаю, никто не откажется от завтрака? Сейчас что-нибудь принесут...

Он подозвал кого-то из младших чинов и отослал на кухню; чин отправился вниз по внутренней лестнице, которая начиналась прямо позади столов.

Вокруг бродили солдаты; кто сидел за столиками у окон, кто прямо на полу у стены. В дальнем конце на другой стороне зала официанты убирали сдвинутые столы, расталкивали по местам, перестилали скатерти.

- Это там, наверное, Петрович со своими гулял? - спросил Кудрявый, показал рукой на официантов. – Где же они все?

- Да, да, - сказал капитан, - Эти люди были там. Не слишком приятные. У нас с ними вышла размолвка, ничего такого, легко раненые с обеих сторон. Мы их только что отправили к вам. Разве вы их не встретили? Человек пятнадцать, поручик пошел с ними...

Кудрявый посмотрел на меня, кивнул.

- Мы никого не встретили, - сказал командир.

- Странно. Они в ту же дверь вышли, в которую вы вошли. Может быть, завернули в подворотню, чтобы с вами не встречаться?... А вот и перекус.

Появился официант с тарелками и приборами, с ним приятная девушка в белом переднике поверх вечернего платья.

- Здравствуйте, - сказала она, - Пирожки горячие, что нашли, на скорую руку. Сейчас чай будет; или вам кофе?

- Да, мне бы лучше кофе, - сказал командир. – Спасибо.

Девушка улыбнулась и ушла.

Командир принялся жевать, капитан задумался, сидел нога на ногу, вытянутая рука на столе.

- Простите, - сказал Фидель, снял кепку, положил на стол около себя. - Я по форме вижу, что у вас люди из разных полков...

- Да, - очнулся капитан, - Сняли с фронта, там одно, здесь другое. Знаете, как это сейчас делается...

- Собственно, - сказал Фидель, - Если это не секрет, с какого фронта?

- С Западного, разумеется. Я в последнее время в Белоруссии стоял со своим полком. Потом катавасия началась... А Вы, говорите... – он замешкался, как будто вспоминал имя.

- Меня зовут Фидель.

- Фидель? – переспросил капитан, - Интересно. Это как в водевиле про итальянских разбойников?

- Нет, - терпеливо объяснил Фидель, наверное, в сотый раз, - Это прозвище такое. Фамилия у меня Костров, в школе в первый день учитель напутал, недописал букву, стал перекличку делать... Так и прозвали Фиделем, пристало на всю жизнь. Меня все так зовут, редко по настоящему имени. Коротко и удобно.

Капитан как будто затруднялся с ответом.

- Я не совсем понимаю, какая связь...

Вокруг лестницы произошло движение, голоса, кто-то вошел, увидел нас, кивнул, посмотрел на капитана...

- Поручик вернулся, - сказал капитан, стал подниматься из-за стола, - Извините меня на минуту.

- Западный, - сказал Фидель, покосился капитану вслед, - Это он серьезно?

- Какая разница, что они играют, - заметил командир сквозь еду, - Важно, сколько у них пулеметов. Винтовки эти... - Он покачал головой, вернулся к пирожкам.

- И где они их взяли столько, этих винтовок? – сказал Кудрявый, - Интересные у них связи должны быть.

- Вот именно, - подхватил Фидель, - Это не макеты со студии, я знаю.

Что-то еще беспокоило его, он мялся, оглядывался.

- Странно, - сказал он, - Я никого не узнаю здесь. И потом, - он сморщил лицо, почесал голову над ухом, - Он делает вид, что никогда не слышал обо мне; если он сам из Питера, этого не может быть... Не потому, что я там что-нибудь, - он осекся, - Просто я с ними со всеми тусовался... Нельзя было не услышать... - он кивнул командиру, - Вот, вы же слышали... Они не отсюда, или это совсем новые люди... Но нет, я бы все равно знал... Столько народу...

Девушка в фартуке принесла кофейник, поставила перед капитаном, высыпала на стол пакетики сахара, маленькие контейнеры со сливками.

- Так хорошо?

Командир кивнул.

Капитан вернулся за стол; девушка увидела, что поручик стоит один, пошла к нему.

- Ну, что ж, вы хотели говорить, – капитан вынул из нагрудного кармана портсигар, достал папиросу, нашел спички, закурил. – Говорите.

- Я уже спрашивал, - сказал командир, - Что вы хотите?

- И получили ответ.

- Я не понимаю. Заложников берут для того, чтобы что-нибудь за них получить...

- О каких заложниках вы все время твердите? Мы не заложников брали, а пленных.

- Хорошо. Сколько вы тут собираетесь пробыть? И их держать?

- Мы еще не решили, - отозвался капитан, - Куда торопиться?

- Не решили? Ждете чего-нибудь? Чего?

Капитан усмехнулся.

- А вы как полагаете? Вот духовенство ваше что думает? – он перевел взгляд на нас с Кудрявым.

- Мы думаем, вы ждете не чего, а кого, - отозвался Кудрявый, - Человека ждете.

Капитан поднял брови, сделал удивленное лицо. Командир тоже повернул голову, посмотрел.

- Мысли читаете, батюшка? – сказал капитан.

- По мере сил, - сказал Кудрявый, - По мере сил.

Капитан еще раз внимательно осмотрел его. Скользнул взглядом по мне тоже.

- Я всегда полагал, что духовенство по облачению можно узнать. Но у вас... На православное не похоже, православный батюшка пиджака не носит. Лютеране, может быть, или что-то такое?

- В городе люди разные, - сказал Кудрявый, - Мы стараемся для всех быть полезными. Кого же вы ждете?

Капитан рассмеялся.

- Играть в эту игру интересно, не спорю. Но больше мы об этом говорить не будем. Удволетворитесь тем, что уже знаете. Пока вы не пытаетесь нас выбить, мы вас тоже не тронем. Будете атаковать – сметем вас картечью вместе с вашей баррикадой. Поверьте, сметем. И винтовки у нас тоже стреляют...

- Где вы их взяли? - не удержался Фидель, - Эти винтовки...

- Да, знаю, - сказал капитан, - Устарели, вы правы. Англичане такие поставили. Что с бурской войны осталось. Но люди у меня из них стреляют отменно, и на таком расстоянии убойная сила у них страшная. А плотность огня здесь, вдоль узкой улицы... нет, лучше не пробуйте.

Подошел поручик, взялся рукой за спинку стула.

- Александр Николаич, разрешите присоединиться?

- Разумеется. Садитесь, поручик. – он обвел рукой нашу группу, - Вот командир штурмового отряда, и трое спутников, гражданских... Как людей передали?

- Все хорошо вышло, спокойно. Раненому карету вызвали, хотя ему она, по-моему, не нужна. У меня прапорщик с таким же ранением людей в бой вел.

Поручик понизил голос, заговорил с капитаном.

Фидель оглянулся на них, наклонился к нам, прошептал:

- По-моему, они слишком вошли в образ, по крайней мере начальники. Или у них, может быть, не все дома. Что ни спросишь, они на все отвечают так, как будто они где-то в семнадцатом году сидят... И как будто сами верят. Взрослые люди...

9. Парламентеры. Граната

- Я скажу им, - капитан достал телефон, понажимал кнопки, пожал плечами, - Нет сигнала... Ничего, тут ведь у вас где-то обычный телефон есть, верно? По которому вы со мной говорили...

- Да, внизу, в кабинете, я оттуда разговаривал.

- Пойду, позвоню. Можно?

- Звоните. У нас там арестант, вы там аккуратнее, его наряд охраняет. Поручик, проводите.

Командир поднялся из-за стола, оглянулся на тарелку с едой...

- Александр Николаевич, - повторил Кудрявый задумчиво, наклонился над столом, заглянул капитану в лицо, - Простите, вы с полковником НН* не в родстве?

Капитан посмотрел, кивнул.

- Дядюшка мой по отцу. Вы что, знаете его?

- Да, мы встречались с ним. В Париже, в последний сезон перед войной. Вы так похожи. Я подумал...

- Да, я тоже подумал. Насчет духовенства – это ведь Вы так, фигурально, выразились... Речь не та. Извините меня, господа, на минуту. Надо распорядиться, солдат накормить. Мы еще поговорим с вами...

Капитан поднялся, пошел быстро в дальний конец помещения, где собирались солдаты. Кудрявый посмотрел на меня. Когда я последний раз видел, что он волнуется?

- Я знаю этого человека, - сказал он, - Знал.

- Ты хочешь сказать, что эти люди настоящие? С Западного фронта? Разве так бывает?

- Я не знаю! Но это мои люди, понимаешь? Они так разговаривают... Я сам так разговаривал. Этот полковник, он у нас дома бывал...

*

Командир спускался по черной лестнице, оглядывался сверху. От лестницы в одну сторону – кухня, в другую – подсобка, мешки с овощами, ящики, бочки, толстая дверь с хромированой ручкой – холодильник, зеленая металлическая – на улицу. Перед проходом на кухню – дверь кабинета, рядом – два солдата с винтовками.

- Он на минуту, - сказал поручик ближнему солдату, - Только по телефону позвонит. Посмотри за ним. Я на кухню и назад.

Солдат кивнул, открыл дверь, встал на пороге, винтовка наперевес. Другой остался снаружи.

Командир вошел. В кабинете, почти посередине, большой стол, телевизор у стены в специальном шкафу, на котором - хрустальная ваза без цветов и несколько моделей автомобилей.

За столом, в кресле, сидел человек в темном костюме. Он был связан. Лицо у него было красное.

- Петрович? – спросил командир неуверенно.

- Да, да, я, - прошипел человек тихо как мог. Получилось хрипло, и не очень тихо.

Командир снял трубку с телефона.

- Слушай, друг, - зашептал Петрович, - Здесь мобила на работает, свяжись с мэрией, пусть они меня отсюда вытаскивают, на хрена я им плачу...

Он задохнулся, закашлялся. Солдат сделал шаг вперед.

- Не разговаривать!

- Сейчас, сейчас, - сказал командир, - Номер не отвечает...

Он опять набрал номер, подождал ответа, не дождался, положил трубку.

- Где его носит, Кутузова этого?... Ему передали, - сказал он Петровичу.

- Так пусть шевелится!

Командир кивнул солдату, вышел, прикрыл дверь, поднялся по лестнице в зал.

Капитан сидел за столом, разговаривал с Фиделем.

- Мужик этот, который у вас там сидит... – сказал командир, - Что вы с ним хотите делать?

Капитан поднял глаза.

- Что делать? Допросим его сначала. Там посмотрим.

- Зачем он вам?

- Нам он ни к чему; если бы он вел себя спокойно, его бы отпустили вместе со всеми.

Он солдата ранил.

Командир пожал плечами.

- Я не могу дозвониться, мне надо вернуться на баррикаду, рассказать, что видел. Выпустите меня? Я потом сразу вернусь. Надо еще разговаривать.

- Идите, - усмехнулся капитан, - Я вижу, революционная связь все еще не надежна... И возвращайтесь, если хотите. Про переговоры не знаю, но пока вы здесь, ваши люди воевать не будут. Я вам дам солдата, он вас проводит и обратно дождется. Но только недолго.

*

Командир вышел на улицу. Рядом с ним шагал солдат с винтовкой на плече. Командир покосился на него. Солдат был непривычного возраста, лет тридцати пяти - сорока. Старше меня, подумал командир. На сборы, что ли, призвали... Тьфу ты, какие сборы, это же все артисты, вспомнил он, переодетые люди...

- Дождь к вечеру будет, - заметил солдат, - Вон как нагоняет...

День был еще теплый, но за площадью собирались тучи, ветер налетал порывами, завевал пыль.

Командир снова посмотрел на солдата. Никакой он не артист, подумал он, я таких мужиков видел тысячу. Ничего он не играет. Зачем ему для меня-то стараться. Это просто самый натуральный солдат, какие, наверное, в ту войну были. Которую они играют. Но где его сейчас-то выкопали, и возраст... Ничего не понимаю. А если он играет, то это первоклассный артист, ему не в массовке место, а в главных ролях. Или они его потому со мной и послали – но зачем?! Ничего я не понимаю, сказал он себе снова, вообще ничего...

Они уже подходили к пушке, когда со стороны баррикады блестнуло пламя, обрушилось вокруг громом и полыханием...

10. Петрович. Допрос

Поручик поманил солдат за собой, толкнул дверь в кабинет.

Петрович оторвался от чтения корешков книг в застекленном шкафу, на котором стоял телевизор, повернулся им навстречу. Руки у него связаны впереди, накрест в запястьях, не слишком тесно.

- Друзья твои отправлены, - сказал поручик, скользнул взглядом по комнате. – Даже раненого карета «Скорой помощи» забрала. Но с тобой нам разобраться придется. Конечно, не такие уж большие и хлопоты: во двор выведем, молитву прочтешь, и достаточно...

Петрович выслушал это спокойно, почесал связанными руками щетину на щеке...

- Ну чего вы, мужики, бушуете? Давайте разберемся. Договоримся... Вырядились хрен знает во что... Ну, это ладно. Кольку подстрелили. Зачем? Чего хотите-то?

Он говорит добродушно, лицо усталое после ночной гулянки, но глаза неприятные, опасные... И как будто пустые...

- Мужики у тебя в деревне, братец, - отвечал поручик лениво. – Ты со мной тут не фамильярничай. Ты в армии служил?

- Как же, два года... В Сибири. При чем здесь это?

- Два года? В Сибири? У Колчака? Где же ты денег взял на коммерцию?

- Где взял, там нет. Тебе чего надо-то? – Петрович хихикает, - Фураньку какую-то нахрен надел... Ты говори...

Поручик, не снимая перчатки, бьет его по лицу ладонью, звонко, и снова, тыльной стороной, с оттяжкой, выговаривает раздельно.

- Я для тебя, скотина кабацкая, «ваше благородие»! – он наклоняет голову вперед, заглядывает в глаза, чтобы быть убедительнее, - Если ты служил. Погоны видишь? Чины различаешь? Мы - регулярная армия его Императорского Величества. И для спекулянтов и мародеров у нас особые полномочия. И счеты с вами у нас тоже есть...

Он перестает говорить, и смотрит, потому что с Петровичем делается что-то странное. Лицо у него сморщивается, он начинает раскачиваться, издает странные звуки, не то хрюкает, не то рыдает... Да нет, это он смеется, а это уже ни на что не похоже... Смеется до слез, не может остановиться, хлопает себя связанными руками по коленям...

- Императорского... Ох... Это ты про Путина, что ли... Величества... Ох...

- Что это с ним? – поручик оглянулся на солдат, - С перепугу что ли умом тронулся?

Петрович как будто совсем не обращает внимания на людей вокруг, отворачивается к стене, утирает слезы, всхлипывает, бормочет...

- Вот у кого и надо брать, у мальчонки этого... Вот ведь, давно такого глюка не было, надо же, чтобы регулярная армия, да как живые, как в кино сходил... Ну, спасибо...

- Под марафетом он, ваше благродь, ей-богу, - говорит солдат из-за спины поручика, - При штабе были, навидались...

- Вот как? А ведь верно, похоже... Ну-ка...

Шаг вперед, поручик быстро проверяет карманы у Петровича, которого это совсем не интересует. Из бокового кармана пиджака появляется пластиковый пакет, а в нем еще пакетики, мелкие...

- Кокаин, - говорит поручик, - Ей богу. Дожили, уже мужики балуются. А людям не хватает. Давай-ка сюда, он тебе больше не пригодится. И ведь уже все поделено, приготовлено...

Поручик отправляет пакет в карман.

- Пусть еще посидит, придет в себя, потом с ним разберемся... Ему сейчас все равно, что правосудие, что нет.

11. Наташка

Она была в ярости. Что это за люди? Откуда? Они знали в городе всех, их семья была тут не первый год. Два брата, кто их не знает?... Ее Петрович содержал половину мэрии, если на то пошло. Но эти люди или не знали правил, или не хотели соблюдать... Но этого не могло быть! Она пыталась с ними разговаривать – и они не понимали ни намеков, ни прямых слов, их не интересовало, что она говорит. Только улыбались, не столько вежливо, сколько безразлично. Это было... это было, как будто в город пришла другая власть... Она плакала первый раз за пять лет, может быть, и за десять... Что это за идиотская форма?!

Кто они? Откуда?!

*

- Нет, Наташа, - повторял черный человек терпеливо, - Мы не знаем, что это за люди. Пока не знаем. Мы выясняем.

Он не мог быть нетерпеливым с ней, не имел этой возможности, при тех суммах, которые перечислялись. А теперь ситуация была неопределенная, и он еще не знал, кому достанется за все это отвечать. Он не мог создавать лишних поводов. Не с этой семьей.

- Они никуда не уйдут, - говорил он, - Мы разберемся, и поступим с ними как надо.

- У вас же ОМОН, в чем дело? Вы видели, какие у них винтовки? Вы что, боитесь их?

- У них пушки, - отвечал черный человек, - И они держат заложников в казарме.

- Дайте мне автомат, - трбовала она, - Они подстрелили Колю, они перебили всю нашу охрану, они не выпускают Петровича... Делайте что-нибудь!...

Она не сказала ему, что Петрович сидит связаный в кабинете менеджера ресторана. Это было нехорошо для престижа, и вообще это было немыслимо. Она все еще сама не могла поверить в это. Она говорила так, как будто он там сражался один, и вот-вот победит...

- Когда он выйдет, я не знаю, что он вам скажет, и что он сделает...

Это перевесило, наконец, его осторожность.

Черный человек знал, что она права, что с Петровичем можно было потерять больше, чем с мэрией. Петрович был скор на выводы. Известная история с начальником налоговой службы; не доказано, конечно, но все знают...

- Дай мне автомат, - сказал он лейтенанту, заместителю командира «Альфы», - Эта пушка у них фанерная, может быть. Сейчас мы посмотрим.

- Но... – лейтенант передумал возражать, махнул рукой, потянул автомат с плеча.

Когда черный человек взял его, как палку, и выставил перед собой, он не стал смотреть, отвернулся.

- Сейчас, - сказал черный.

Раздался выстрел. И сейчас же визг пули не то у них над головами, не то прямо между ними.

- Рикошет! – крикнул лейтенант, невольно приседая за барикаду, - Вы мне так людей положите!

- Сейчас, - повторил черный человек, и выпустил очередь.

Снова визг пуль, барабанная дробь по броне фургона, пробитое колесо осело с шипением, посыпалось стекло...

- Нет, - сказал черный, - Так у нас ничего не получится. От нее все отскакивает...

Он сунул автомат в руки лейтенанту, огляделся по сторонам. Наташка огляделась вместе с ним.

- Вот, - указала она на солдата, который сидел на обочине на ящике, и курил.

- Ага, - сказал черный, - То, что надо. Ну-ка, дай мне на минутку твой гранатомет. Где тут нажимать?

12. Интерлюдия. Ведьмы

Скорая подъехала со стороны Главного Штаба, затормозила на углу, двое выскочили. Один открыл задние двери, стал выкатывал носилки, другой подошел к Коле, осматривал его перевязку. Вместе они загрузили его на носилки и в машину.

- Наташа, вам лучше поехать с ним, - сказал черный, - Проследить, чтобы его разместили как полагается, в хорошем месте. Я позвоню вам.

- Вы его освободите? – Наташа остановилась у двери «Скорой».

- Мы сделаем все что нужно, - сказал черный, - Я займусь им немедленно. Я вам это обещаю. Я позвоню...

Наташа забралась в машину, где был Коля, хлопнула дверь, «Скорая» уехала.

И на том месте, как будто всегда там стояли, объявились три женщины, две почти старухи, одна помоложе, в поношеной одежде темных тонов; толкали друг друга локтями, смотрели на него, кивали головами...

- Генеральный директор «Дома Петровича», - сказала одна из старух, показала на него пальцем, ухмыляясь и прижимая к груди бесформенную темно-зеленую сумку с плетеными ручками и металлическим замком с пластиковой шишечкой.

- Генеральный, - повторила молодая, растрепанная, в расстегнутом плаще и бесформенном буром платье, закатила глаза, и прыснула в кулак.

- Нет, - сказал он, сам не зная почему, и показал рукой вслед «Скорой», - Это Петровича брата сейчас увезли. Он ранен...

- Не ранен, убит! – взвыла вторая старуха, в дешевом платке в цветочек, и закатила глаза.

- И ведьма с ним поехала. – пискнула молодая. – Сильно она ему поможет! Конец-то все равно один.

- Послушайте, - сказал черный, - Зачем вы здесь? Почему? Как вы сюда попали?

- Как попали... Слышишь, чего говорит? – спросила вторая старуха у первой, - Как же не попасть-то, дорогой человек? По твоему делу мы тут...

- Я вас не звал! – крикнул черный.

- Как же, не звал, - вызверилась на него молодая, - Еще на одного мы бы не потащились, но обоих сразу, как без нас-то?!

Старухи закивали головами согласно.

- Петровича спровадить мысль не хитрая, а вот как ты с Колькой в больнице разобраться хочешь, так ты теперь-то уж наш человек, - поделилась первая старуха со второй, стрельнула глазами игриво...

- Нет, так у нас не получится, - черный поискал глазами лейтенанта, нашел, махнул ему рукой. Лейтенант подошел.

- У вас посторонние на баррикаде, - сказал черный.

- Где?

- Вот, - черный показал на неуправляемых женщин.

Но женщины, которые только что были здесь, пропали, успели скрыться, пока он смотрел на лейтенанта. Как он ни вертрел головой, их нигде не было видно.

- Только что здесь были, не хотели уходить...

Лейтенант смотрел на него странно.

- Черт те что тут творится! - сказал черный раздраженно, - Все только разговаривают. Хватит. Я приведу тех, кто хочет воевать. Работать. Выполнять поставленные задачи.

Он повернулся, махнул рукой. Машина подъехала. Черный сел на заднее сиденье, захлопнул дверь.

- Поехали!

Лейтенант остался стоять, глядя ему вслед.

- В голове у тебя посторонние, хрен ты моржовый, - сказал он, и плюнул.

13. Дворцовая. Корреспонденты

Дворцовая площадь была оцеплена милицейским заграждением – забором из легких металлических секций, которые ставили по праздникам. Заграждение оставляло свободным из всей площади только один узкий проход к Миллионной вдоль Зимнего дворца, и у его начала толпились корреспонденты всех газет и информационных агенств. Они подскакивали, чтобы увидеть хоть что-нибудь, но мост через Зимнюю канавку своим горбом загораживал все, и только баррикада по эту сторону моста была им видна, да силуэты бойцов на крышах Старого Эрмитажа и Архива. Понятно было, что там, на Миллионной, что-то происходит, но возможности узнать, что - не было никакой.

Сам Эрмитаж был еще закрыт, и занять более высокую точку было тоже нельзя. Говорить с милиционерами в оцеплении не имело смысла – они ничего не знали, и не хотели знать в этот час раннего утра. С обратной стороны на Миллионную вообще не пускали – все поперечные улицы были перекрыты. В этой стране все еще не пресса управляла государством, а наоборот, и корреспондентов мучили подозрения, что от них что-то прячут, и опять придется повторять то, что напишут местные газеты.

И эти подозрения внезпно начали подтверждаться. С другого конца площади, вдоль заграждений, быстрым шагом подошел человек средних лет, худой, узколицый, светлый пиджак, серые брюки, белая рубашка с галстуком. Он заговорил с кем-то из толпы по-английски, по-немецки, и вот уже другие обернулись на голоса, а человек рассказывал, что он сам из прибалтийского агенства, стоял у заслона на Зимней канавке, и там стали пропускать фотографов российских газет, чтобы они сделали снимки с указанных им точек, и он пошел с ними, но когда они узнали, откуда он, его сразу оттуда вывели, и отобрали аппарат, и вот он пошел сюда, потому что думал, что не там, так здесь, хотя бы и без аппарата... А что, здесь им еще ничего не говорили? А те там уже все отсняли...

И в этот самый момент из-под арки штаба вывернул на Дворцовую амбуланс, ему открыли проход, и он полетел вдоль фасадов и за угол прямо к баррикаде, и там началось движение, суета, кого-то грузили, бегали люди, махали руками.

Амбуланс отъехал тем же путем, каким приехал, а цепочка людей гражданского вида потянулась вдоль ограждения к заслону у прохода к Капелле. Заложники, обронил прибалт, и слово метнулось вдоль толпы корреспондентов, кто-то побежал вокруг оцепления, надеясь застать, спросить, сделать снимок, но люди уже ушли, и проход закрылся. И тут со стороны баррикады раздались выстрелы, один, другой, потом сухая автоматная очередь, и, через несколько секунд – взрыв, от которого задрожали стекла в Эрмитаже.

Они штурмуют, крикнул прибалт, и ринулся сквозь толпу к баррикаде. За ним бросились корреспонденты и фотографы. Заслон смели, опрокинули секции, оттолкнули милиционеров, которые не ждали такого порыва от послушных западных людей. Лавина устремилась к баррикаде, и в секунды накрыла ее.

14. Баррикада. Командир

Командир очнулся, и понял, что держится мертвой хваткой за плечо солдата, с которым столкнулся, когда шарахнулся от взрыва. Солдат только косился на него, но стоял спокойно, ждал, пока он не забрал руку, ничего не сказал. Он мысленно проверил себя – нет, он не чувствовал на себе никаких повреждений, стоял на ногах, как будто ничего не произошло...

- Граната, - сказал солдат, и покачал головой, - Совсем близко. Пушка, видно, прикрыла. По хорошему, должно было нас контузить за милую душу. Повезло...

Солдат был спокойнее его. Рефлексы. Да, рефлексы; а откуда им быть у артиста-то?... Нет, надо это оставить; какая разница. Не мое дело. А вот откуда граната? Если с барикады, я им головы поотрываю...

Но пушка не ответила; солдаты вокруг переглядывались, смотрели на него, как будто не уверены были, в них ли стреляли, или это его самого так встречают. Никакого вреда граната не причинила.

- Все в порядке, - сказал он им, - Я сейчас разберусь. Это что-то случайное. Никто не стреляет, я говорил с вашим командиром...

- Подождешь меня здесь, у пушки, ладно? – сказал он солдату. – Я на барикаду схожу, и сразу обратно. Дождешься меня?

- Мы подождем, - сказал солдат, - Взводный все объяснил. Я здесь буду.

Командир пустился быстрым шагом; там кто-то махал ему рукой – а, лейтенант... По пути он осматривался, искал воронку от гранаты, хоть какие-нибудь следы. Ничего...

- Что тут происходит? Кто стрелял?

Но, прежде чем лейтенант сумел ответить, волна корреспондентов и операторов с шумом докатилась до баррикады, и разбилась о нее. Начался хаос.

- Пресса прорвалась, - сказал командир, - Ну, все. Уволят меня к такой-то матери...

ОМОН, как мог, отражал рукопашную атаку с тыла; люди просачивались в щели быстрее, чем их оттуда вытаскивали; везде стрекотали камеры, делались снимки всего, что только попадало в объектив. Вопросы сыпались на солдат, и немало необдуманых слов было записано в качестве ответов, прежде чем удалось совладать с прессой, обезумевшей от информационного голода.

А что же тот прибалтийский корреспондент, с которого все и началось, где он? Да вот же он - никому не задает вопросов, никуда не прорывается, и его никто не оттесняет от баррикады. Да он и выглядит совсем не так, как другие – без камеры или хотя бы блокнота... Да на самом ли деле он корреспондент? Он скользит внимательными серыми глазами по лицам, смотрит на пушку, на солдат вокруг нее.

- Так это здесь, - говорит он тихо, сам себе, и начинает продвигаться вдоль баррикады, не иначе как в поисках прохода.

Вот он пригнулся в щели между бампером ОМОН-овского грузовика и боком бронированого фургона, отступил еще на шаг назад, и тут попал в поле зрения командира, который забрался на подножку грузовика, чтобы понять, как убрать прессу от баррикады - из зоны, по теории, закрытой для гражданских лиц.

- Вы кто? – спросил командир.

- Я родственник, - сказал человек и улыбнулся.

- Чей?

Человек не ответил, скользнул за фургон и вышел на открытое пространство между баррикадой и пушкой.

- Эй, назад, - крикнул командир. – Стой! Убьют тебя там!

Человек не оглянулся, шел быстрым шагом прямо на пушку. Оттуда выступил солдат с винтовкой.

- Вы куда, господин хороший? Сюда нельзя.

Человек шел вперед.

Сплдат начал брать оружие наизготовку.

- Стой, буду стрелять!

- Конечно, конечно ты будешь, - сказал человек, не замедляя шага.

Солдат вскинул винтовку и выстрелил. Отлетел синий дымок. Барикада не замечала ничего, занятая сражением. Смотрели только командир с лейтенантом. Человек продолжал идти вперед, дошел до пушки и скрылся за ней. Командир с лейтенантом переглянулись. Лейтенент пожал плечами. Командир соскочил с подножки.

- Нет, так у нас ничего не получится, они как тараканы расползаются. Мы их тут не можем удерживать, не наша работа. Что же это такое сегодня? Как в кино!

Он выбрался из-за грузовика, подошел к каше из милиции и прессы, которая крутилась, как водоворот.

- Эй, - крикнул он, поднял руку из-за спин и плеч, - Я здесь командую! Всем стоп! Я отвечу на вопросы.

Он прокричал это еще раз по английски, с тяжелым акцентом, но его поняли. Схватка остановилась, запыхавшаяся пресса смотрела на него с ожиданием и недоверием. Нет, обманывал корреспондент из Прибалтики, были тут и местные, и иностранные, все вперемешку, все на равных, и никаких тут скрытых планов не было, просто про них как-то забыли.

Со стороны площади подтягивались милиционеры из оцепления, накапливались за спинами корреспондентов, ждали команды.

Командир поместился между своими людьми и прессой, прежде всего перестроил своих в организованный заслон, повернулся к толпе с микрофонами и камерами.

- Тихо, - сказал он, - Я расскажу вам, что знаю, и вы вернетесь за оцепление. Там с вами кто-нибудь будет работать, они просто еще не успели. Вы не можете быть здесь, здесь идет операция, вы мешаете, из-за вас могут пострадать люди. Это вам понятно?

- Вы пропускаете своих через переулки, а мы стоим там! – крикнули из толпы, кто-то из иностранцев.

- Кто это вам сказал?

- Корреспондент из Прибалтики, он там был!

- Где он?

Стали оглядываться, но прибалта не было видно. Наверное, не хотел показываться милиции... Но и свои оглядывались напрасно. Может быть, я знаю, где он, подумал командир. Но это потом...

- В переулках мои люди стоят, - сказал он, - Никого мы там не пропускали.

Он оглядел лица прессы. Доверия на них не читалось. Скорее наоборот. Некоторые ухмылялись откровенно. Не верили.

- Поднимите руки, кто тут из местных, - сказал командир, – Вот видите, сколько их. Если бы там пускали, они бы не стояли тут с вами. Поговорите между собой, разберитесь, и не паникуйте. Теперь информация для вас. Мы тут имеем группу людей, пока мы их не идентифицировали. Они заняли часть квартала, пару зданий, не жилых. Они выглядят как боевики, но это может быть только шоу. Мы не знаем, чего они хотят. Они не выдвигали требований. У них были заложники, но они их отпустили. Может быть, не всех. Один из выпущеных заложников ранен, легко. Это все, что я знаю. Нам надо работать.

- Что за стрельба была?

- Стрельба была для демонстрации, не по людям, жертв нет. Мы сейчас не можем разговаривать. Мы пытаемся наладить контакт. И здесь для вас опасно. Вы в зоне огня. Если у кого-то в планах провокация... Вы должны это понимать, правильно? Возвращайтесь обратно.

Он махнул рукой, милиционеры начали окружать группу, подталкивать в сторону площади. Пресса подчинилась, дала повести себя обратно за оцепление около Эрмитажа. Пока власти не очнулись и не начали отбирать камеры... Материал есть. Но что там на них попало?...

Командир вернулся на баррикаду. Выглядел он злым, но в глазах было упрямство.

- Ну, теперь расскажи мне про стрельбу.

Лейтенант прежде всего облегчил душу хорошо развернутым матом.

- Мудак этот из мэрии, - сказал он, и добавил еще несколько уточняющих слов, - Как бабу эту сюда вывели, вместе с раненым, и с остальными, он как с цепи сорвался. Схватил автомат; но у него с руками что-то не так, не только с головой... Как ни выстрелит, все рикошетит, от пушки этой, что ли. Счастье, что никого не убил...

- Где он? Я его не видел...

- Уехал он, как раз перед тобой, вместе с бабой. Сказал, за подкреплением. Вы, говорит, тут ничего не делаете, я приведу тех, кто хочет воевать.

Командир нашел, что сказать на это, лейтенант поддержал. Командир нашел и еще, что сказать, и опять встретил полное понимание. Все было бы хорошо, не будь мэрия их непосредственным работодателем.

- Но где он гранату-то взял?!

- Так вот - выхватил у солдата гранатомет...

- А ты что?!

- Так что, - лейтенант развел руками.

- Да... – сказал командир, - Это верно.

- А знаешь, что странно, - вспомнил лейтенант, - По-моему, у него и граната срикошетила. Я таких чудес еще не видал, но следов-то нет. Я искал, не нашел. Вот на, сам посмотри.

Он протянул бинокль.

- Ничего я не понимаю, - в который раз признался командир, еще раз рзглядывая и пушку, и асфальт вокруг. Воронки не было, - В воздухе она, что ли, взорвалась? А осколки где?

- Говорю же, срикошетила.

- Куда?

- А хрен ее знает, может, ее на крышу занесло куда-нибудь.

Командир покачал головой.

- Слушай, - сказал он лейтенанту, - Здесь что-то не так. С оружием чудес не бывает. Ты видел, как этот у пушки выстрелил? Я тоже видел. И что? Мы стреляем, никуда не попадаем, они стреляют, то же самое. Так не бывает. У них, может быть, оружие и фальшивое, или они холостыми бьют, но у нас-то все настоящее, мы знаем.

- А ворота в казарме как же? Значит, пушка не фальшивая.

- А ты видел, что это пушка была? Может, они ворота подорвали, был у них всего один заряд, и теперь они дурят нас, чтобы мы их пушки за настоящие принимали? И винтовки эти тоже... А потом мы дураками выйдем в газетах.

Лейтенант пожал плечами.

- Ладно, - сказал командир, - Главное – они сидят, ждут чего-то. Я не вижу, с чем им нас атаковать. С пушкой они в атаку не пойдут, это она стоит, чтобы мы не лезли. По-моему, они будут сидеть. Может быть, это все одна показуха, театр, им только это и надо было, постоят и уйдут, и все обойдется. Или какая-нибудь политика вылезет. Мне надо еще посмотреть на них. Мы их все равно расколем, на чем-нибудь они проговорятся. Когда этот вернется, объясни ему, что надо ждать. Я для этого сюда пришел. Объясни так, чтобы он понял. Если мы войну разведем, людей положим, а окажется, что это были какие-то штатские идиоты... Сам знаешь, что потом будет.

Лейтенант вздохнул, махнул рукой.

- Если он послушает. Вы там разберитесь побыстрее, что они за люди...

- Разбираются. В общем, я туда возвращаюсь, а ты здесь смотри, чтобы никаких больше гранат. Мобильный там не работает, если надо что-то передать, звоните через городскую сеть, как я утром звонил. Установите постоянную связь, дайте нам свой номер. Да, и Петрович этот у них сидит, я его видел.

- А если этот захочет штурмовать?

- Пристрели его; потом скажем, что с той стороны прилетело.

- Ага. Как пристрели, так сразу я... Давай, я туда пойду, а ты здесь оставайся...

- Погоди-ка, - сказал командир, - Что, ты говоришь, эта баба тут устраивала?

- Баба-то? Кричала, что Петровича ее в плен взяли, что надо выручать...

- И тут он и засуетился?

- Ну да...

- Да, это может быть... Он сам мне говорил, а я не понял... Скорее всего, так и есть.

- Что?

- Что? В кармане они у пахана этого, вот и стараются. Я попробую их там уговорить выпустить его. Тогда понятно - штурмовать он из-за пахана хочет. Ты скажи ему, что они мне его так отпустят, что я за этим пошел, а если он штурмовать пойдет, его там первым делом пристрелят. Это должно подействовать. Братца-то его отправили, подстреленного?

- Отправили, на амбулансе. Своим ходом дохромал, в ногу его, что ли, стрельнули. Они его там даже перевязали. Баба с ним поехала.

- Ладно, пойду. Продержись тут еще немного. Не знаю уже, когда этот день кончится.

- Да, я тоже, как ни посмотрю на часы – все еще то же самое. Закат часов в девять, к десяти стемнеет. Уйдут, думаешь? Хорошо бы.

- Может, и уйдут. Знаешь, если честно, не похожи они ни на артистов, ни на придурков. Лучше бы ушли на самом деле, и подальше. Помнишь полковника, что нам спецоперации преподавал? Вот они мне его напомнили почему-то. Спокойные. К гранатам привычные. Когда рвануло, они только покосились. Артистам это не сыграть. Глотнул бы я чего-нибудь...

- На, возьми, вот, у меня тут есть.

- Нет, нет, потом. Мне голова нужна чистая. Ну, я пошел.

*

Однако, командиру в этот день положительно не везло ни в чем. Он направился к пушке знакомой дорогой, решительным шагом, и уже почти дошел, как что-то странное сделалось с ним. Он начал чувствовать головокружение, все сильнее и сильнее; чем ближе он подходил, тем больше ему казалось, что он перестал двигаться, наверное, этот приступ головокружения менял восприятие, и секунды стали длинными и тягучими.

Никого не было видно, даже солдат, которые до сих пор все время крутились около пушки. Дикая мысль посетила командира, что он будет идти и идти вперед, и никогда больше никуда не придет. Что это со мной, спросил он себя, вытер горячий пот с лица рукавом униформы, и тут из-за пушки выступил навстречу уже знакомый ему человек, он же корреспондент из Прибалтики, протянул руку, и сказал:

- Ну-ка, держитесь. Не надо вам тут ходить одному...

- Почему? – не понял командир, но руку взял, и тут же оказался за пушкой, где его уже поджидал оставленный им солдат. Головокружение прошло без следа, время опять пошло нормально...

- Мы тут на лафете прячемся, - сказал солдат с ухмылкой, - Того гляди, еще чем пальнут.

- Пока не пальнут, - сказал командир мрачно, - Придурок, который палил, уехал. А вы что тут сидите? – спросил он перебежчика, - И кто вы, все-таки?

- Сан Саныч, - представился тот, и засмеялся, - Руку я вам только что пожал... Вас жду, пойдемте вместе, они вас знают, а то меня, может, и не пустят.

- А с какой стати вам туда идти? – не унимался командир, - От кого вы, вообще?

- Не беспокойтесь об этом, - сказал Сан Саныч, без вызова, скорее устало, - Мне надо туда. Оставьте это; не вам меня останавливать...

- Им можно, - сказал солдат примирительно, - Их пуля не взяла, так уж чего там...

- Да, я видел... А кстати, покажите-ка мне эту винтовку, – командир стал выискивать глазами солдата, который стрелял.

- Поликарпыч, покажи, - сказал солдат другому солдату из группы, которая сидела на лафете, курила.

Солдат со злым, недовольным лицом положил винтовку на колени, одним движением передернул затвор, патрон с длинной, острой пулей вылетел и упал на асфальт со звоном.

- У нас оружие в порядке, - сказал злой солдат, - Так что чистим каждый день...

Командир нагнулся, подобрал патрон, рассмотрел, покачал головой, вернул солдату на лафете. Потом посмотрел на Сан Саныча, на его застегнутый на все пуговицы светлый пиджак... Дурака валяю, подумал он, понятно, что не хочет объяснять; какой он корреспондент, это просто жилет на нем, под рубашкой, не толстый, как на моих, а хороший, кевларовый, натовский. Худой он, вот и не видно, тонкий, видать, жилет-то, специальная работа, и человек он специальный, а я, как осел, ломлю... Вот пусть он и разбирается с этой фигней... Поспорю, что на рубашке у него дыра... Правда, сила удара... А он и не качнулся. А ну его все, честное слово, на фиг!...

- Пошли, - сказал он.

15. Черный человек. Операция

Черный автомобиль вырулил на площадь через проезд от Певческого моста, проехал вдоль ограждения к баррикаде, встал. Следом за ним остановился черный фургон, из него вышли трое, одетые одинаково в темное, подошли к машине. В машине опустилось окно. Чиновник в черном на заднем сиденье оглядел людей...

- Все понятно? Вопросы есть?

Люди молчали.

- Хорошо, - сказал черный. – Самое главное – вас там не было. И очень быстро. Давайте.

Люди обошли толпу на баррикаде и скрылись из виду. Окно в машине опустилось.

Чиновник в черном остался сидеть на заднем сиденье. Идите, идите, думал он, а я туда не пойду. Не пойду, ни зимой и ни летом, не зови меня в сонном бреду... Теперь еще песня какая-то прицепилась, никогда не слышал. На этой баррикаде определено все дуреют, сказал он себе. Надо следить за своим лицом... Нет, за собой надо следить... А главное, поменьше мыслей... Как появляется – хлоп ее!... И сосредоточиться на деле.

Он достал из кармана телефон, набрал номер.

- Наташа? Мы начали операцию. Если все пойдет хорошо, через час он уже может быть здесь со мной. Я буду звонить.

Набрал еще один номер, дождался ответа, сказал одно слово:

- Давайте.

Потом сложил телефон, сунул в карман, ухмыльнулся.

В заднем зеркале как будто старуха промелькнула, помахала рукой. Показалось? Оглянулся - никого.

*

Черный вышел из машины, прошел по краю улицы к баррикаде, высмотрел лейтенанта, поманил рукой. Лейтенант подошел.

- Ну что? – сказал черный. – Когда штурм?

Лейтенант украдкой бросил взгляд вокруг площади – где обещанные силы...

- Не смотрите, - сказал черный, - Мы решили пока начать с тайной операции. Освободить этого бизнесмена, Петровича.

- Зачем? – не понял лейтенант, - Я думал, вы хотите заложников в казарме отбивать...

- Не все сразу, - сказал черный, - Специалисты проведут разведку на местности, заодно выведут Петровича. Есть мысль сначала ликвидировать руководство, тогда уже и с казармой будет легко. Надо найти слабые места.

Бред, подумал лейтенант.

- Этот Петрович – бандит, - сказал он, - Вы сами говорили. Они бы его вам убрали, и никаких хлопот.

Черный усмехнулся, тут же сделал озабоченное лоцо.

- За ним большой бизнес. Может, они ради него все это и затеяли. Даже скорее всего, именно так. Мы не можем им это все так просто отдать.

- Так брат его вышел, - не понял лейтенант, - И баба эта, жена то есть...

- Конечно, конечно, - сказал черный, - Вот жена и хочет, чтобы он вернулся домой. И потом, от него тоже польза есть: он много жертвует, на сирот, на спорт, на защиту среды. У нас бюджет ограничен. Мы не должны это забывать.

- Я не забуду, - сказал лейтенант.

16. Петрович. Побег

Петрович умел выходть из любых положений. Он был этим известен. Когда началась стрельба, а потом рвануло совсем близко, Петрович решил, что город пошел, наконец, на штурм для его освобождения. Но минуты шли, все опять стало тихо. Если это и штурм, то в другом месте. Надо думать о себе самому. Сколько можно так сидеть? Или про него вспомнят, и шлепнут во дворе, или пристрелят, когда штурм доберется сюда. Кроме того, ему уже пора было нюхнуть еще. Настроение падало. Он знал, что Наташка сделает все, что надо, но когда это будет?

Первым делом он еще раз проверил руки. Они были связаны спереди, а узлы – на длинной веревке за спинкой кресла. Перетащить узлы вперед никак нельзя – их затянули крест-накрест под ножки. Но почему обязательно веревки? А если кресло? Он перегнулся направо и налево, посмотрел, как устроено кресло. Передние ножки – вот оно, слабое место. Он откинулся назад, стал толкать их ногами изнутри наружу, расшатывать. Все бы хорошо, но поперечины очень усиливали конструкцию, делали ее жесткой. К счастью, они были тонкими. Через несколько минут расшатывания таиландская мебель уступила. Он вынул ножку, снял петлю веревки, которую эта ножка держала, распределил слабину, поставил ножку обратно под угол.

- Эй, караульный, - крикнул он, - В сортир выведи!

Солдат загляул в комнату, посмотрел на него.

- Прямо так надо? – ему не хотелось связываться, лучше бы просто отсидеть в коридоре до конца смены.

- Всю ночь пили, - сказал Петрович, - Выведи!

Сплдат понял, что придется что-то делать, зашел в комнату, осмотрелся, пошел вокруг стола.

- Сиди тихо, - сказал он, - Я сзади тебя отвяжу, руки оставлю как есть; ты встанешь, и пойдешь вперед. Если что – штыком получишь в спину, или пулю. Понял?

- Понял, - сказал Петрович, - Мне в сортир, и все.

Солдат обошел стол, зашел за спинку кресла, поставил винтовку к стене. В этот момент Петрович встал и ударил его ножкой кресла по голове. Солдат охнул, упал на колени, и навзничь. Петрович быстро отвязался, обмотал солдата на скорую руку, запихал ему в рот платок, поставил винтовку в угол у двери, выглянул наружу. Никого не было. Он вышел, определил уличную дверь, приоткрыл.

За дверью был квадратный двор, некрашеные стены, редкие окна квартир, арка на улицу налево, большой мусорный бак, мотор кондиционера, жестяной вывод вентилятора вдоль стены, и проход во второй двор направо. Туда он и пошел, не глядя ни по сторонам, ни назад.

17. Диалоги. Мальвина

Солдаты поели, в две смены; получилось быстро, без толчеи. Еда хорошая, хотя вкус не совсем обычный. Но что возьмешь со столичных рестораторов – им всегда надо поразить особенным...

Караулы разведены, наряды расписаны. Арестант сидит в директорской внизу, но с ним успеется, пусть посидит. Капитан с гостями занят, все надеется разузнать, что в городе.

Поручик устроился за столиком поодаль, напротив окна, спиной к стене. Достал пакетики Петровича, осмотрел, попробовал несколько крупинок на язык. Приспособлений нет, разве что для пробы, по простому, с ногтя...

Погода за окном заненастилась, ветер подул, погнал облака, серые тучи над крышами. Вспомнились окопы, дожди и дожди, грязь неотвязная, и мысли такие же, как эти тучи – серые – что будет? Как будет? Нет, нет, мало взял, что пробовать, так ничего хорошего не выйдет. Вот, еще пакетик...

Очнулся от того, что кто-то заслонил свет...

Девушка давешняя, в фартучке, держит стул за спинку.

- Можно с вами?

Поручик хотел встать, не нашел в себе уверенности, приподнялся, сколько смог.

- Разумеется...

Поднял голову, посмотрел против света. Лицо миловидное, глаза спокойные. Раньше было понятно – вот дамы света, вот... Теперь все смешалось, ни света, ни дам. Может быть, так и лучше...

- Кто вы, милочка?

- Я? – брови приподнялись, руки лежат на столе, вместе сложены, локти к себе, одна ладонь в другой; и как будто мелькнуло что-то в осанке... Нет, не понять, но к даме света, пожалуй, ближе будет, чем...

- Вы. Откуда? Здесь живете? Что делаете?

- Ничего особенного, - посмотрела на руки, подняла глаза, - Училась немного, теперь – что придется. А вы откуда?

- Мы военные люди, - сказал поручик, - У меня в семье все военные, давно, еще с Крыма. До высших чинов не доходили, но генералы встречаются. Да вот, я и сам, непременно, не сегодня-завтра...

- Я видела... Мне показалось, вы... – но тут она увидела пакетики, - Это у вас кокаин, да?

- Никаких сомнений, - сказал поручик, - Самый он. Кокаин.

- Часто вы?...

- Часто не получается. В окопах со снабжением плохо. Но если случается в город, то тут уж... Хотя, по нынешнему времени, и в городе не всегда... А как вас зовут, милочка?

- Я... Меня...

- Неважно. Не говорите, если не хотите. Я вас буду звать Мальвина. Хорошо?

- Мальвина? – она засмеялась, откинула голову назад. Смех был чистый, серебряный, - Но тогда мне надо быть в голубом парике, а не так...

Она потрогала свои густые темно-каштановые волосы, тряхнула головой, и они взлетели в стороны, окружили лицо вихрем локонов...

- Голубой парик? – переспросил поручик, - Это красиво. Дамы носили голубые – высокие прически, шарами, напудреные.

- Да, - сказала она, - Я помню. Гейнсборо...

- Именно так, - сказал поручик, глядя на нее, - И лица...

- Я не понимаю, - сказал она, нахмурилась, - Вы разговариваете... По-человечески...

- Как же может быть иначе? Вы ведь тоже...

- Нет, я – это понятно. Но у вас... Все эти люди... Солдаты, форма... Это что, игра?

- В широком смысле, - сказал поручик, - Конечно. А так – три года в окопах; эта игра очень надоедает. Я бы лучше что-нибудь другое. В Париж на сезон...

Он махнул рукой.

- Это уже когда кончится. Только конца не видно. А то, что видно, совсем не хорошо.

- В окопах, - повторила она, и глаза у нее затуманились, - Какие окопы вы не можете забыть?

Поручик посмотрел на нее.

- Окоп, - сказал он бесцветно, - Есть место расположения войск в боевых условиях. Глубина – по грудь, дальше бруствер. Чтобы можно было выскочить, если в атаку. А если что, снаряд там, – то и рыть ничего не надо... Только очень подтекает, там у них болота кругом.

- Нет, - сказала она, и глаза у нее сделались беспокойные, - Я что-то совсем... Вы с кем воюете?

- Вы имеете в виду, кто против наших позиций стоит сейчас? Думаю, это не тайна – шестой драгунский, у них там какой-то принц Мекленгбургский полковником, я плохо это запоминаю, но по нашивкам судя...

- Вы, - сказала она, и оглянулась, как будто и сама хотела убедиться, - Вы знаете, какой сейчас год?

- Год? – переспросил поручик недоверчиво, - Дайте подумать, чтобы не ошибиться. Месяц сейчас – август кончается. А год? – он вздохнул, - Ну что ж, Мальвина, если вы спрашиваете, год, сейчас, здесь – одна тысяча девятьсот восемнадцатый...

- Нет, - она ударила ладонью по столу, - Нет же, год сейчас – две тысячи...

Что-то металлическое с грохотом обрушилось на кухне, заглушило слова; головы повернулись...

- Две тысячи, - поручик посмотрел на нее участливо, - Ну и как, кончилось оно уже? Успокоилось? Можно уже жить? А, Мальвина?

- Не знаю, - сказала она, и закрыла лицо руками.

Поручик поднялся, отодвинул стул, проверил устойчивость своей позиции, сделал шаг, другой, повел плечами. Подошел к девушке, положил руку ей на плечо.

- Не плачьте, - сказал он, - Вот вам.

Достал из кармана два пакетика, бросил на стол перед ней, медленно пошел прочь.

18. Операция. Конец Петровича

Два человека в черном обмундировании и экипировке, в черных шапочках сидели в люке во втором дворе недалеко от задней двери ресторана «Хромая собака». Один держал на коленях лаптоп, другой вполголоса переговаривался с кем-то, наклоняя голову к микрофону на лямке комбинезона. На экране видна была под некоторым углом та самая задняя дверь, мусорный бак, и ограниченая панорама двора, все искаженное, как в кривом зеркале, и в сероватых тонах. Камера, которая давала изображение, стояла недалеко от люка, тонкий провод извивался и уходил под крышку.

- Да, понял, - говорил боец, - Задний перекрыли... Нет, ничего... Еще подождем... Да, видим...

- Все на местах, - сказал он, - Можно крышку снимать.

- Подержи, - сказал второй, - Камеру заберу.

Вдвоем они приподняли крышку, сдвинули вбок; второй вытянул за провод камеру, сложил лаптоп, застегнул молнию на чехле, камеру сунул в боковой карман, опустил лаптоп за лямку на дно люка.

- Пошли...

Они выбрались из люка один за другим, пошли под арку, соединяющую второй двор с первым. В это время навстречу им из-под арки вышел растрепаный человек с красным лицом в пиджаке и мятой рубашке. Второй боец удержал первого за руку...

- Петрович?

- Ну, мать вашу, я не знаю! – сказал Петрович, - В гроб вы меня вгоните. Что вы выскакиваете, как черти? Когда надо, вас нет. Я уже сам отвязался.

- Что с охраной? – спросил второй.

- Что, выйти попросился, дал ножкой кресла по башке...

- Он один был?

- Один.

- Где он сейчас?

- Какая разница! – рявкнул Петрович, - Пошли отсюда.

- Нет, - сказал второй, - Мне надо посмотреть. Он крик поднимет, нам будет не уйти. Подождите, я сейчас. Прикрой меня, - сказал он первому.

Первый достал пистолет с глушителем.

- Встаньте сюда, под арку, к стене, - сказал он Петровичу, - А то из окна увидят.

Второй скрылся за дверью. Прошло полминуты. Дверь открылась, второй вышел, оглянулся, махнул рукой первому. Первый поднял пистолет и два раза выстрелил Петровичу в грудь. Петрович медленно сполз по стене, завалился набок, и остался лежать.

Второй подошел, вдвоем они взяли Петровича с двух сторон, отнесли в первый двор, и положили там спиной к мусорному баку. Потом по очереди спустились в люк, и закрыли за собой крышку.

19. Петрович. Кто виноват?

Мы все еще сидели вокруг стола, когда поручик пришел откуда-то с другого конца зала, опустился на стул, оглядел нас по очереди.

За окном сгущались тучи, в зале потемнело.

- С дамой беседовали, поручик? – заметил капитан, - Какие-нибудь новости городские?

Поручик вздохнул.

- Все по-старому, Александр Николаич. Что десять лет назад было, то и теперь, как тогда началось. У кого есть на что – гуляют, остальные – кто как может. Классы перемешались.

- А что, картина правильная, - заметил тихо Кудрявый, - И схвачена верно. Выходит, что, действительно, ничего не меняется...

- Девчушку жалко, - сказал поручик, - Декаданс этот Петербургский... Видно, что и образование получила... Как она время интересно называет – год две тысячи... Что-то из тех книжек, про полет в ракете на Марс... Или библейское... Две тысячи, три тысячи, про Вавилон, пир Валтасара, мене текел, упарсин... Надо, кстати, у спекулянта нашего караул сменить...

Он поднялся со стула, отправился вниз по лестнице...

*

Солдат привел командира ”Альфы” с Сан Санычем вверх по лестнице в зал, отрапортовал. Капитан оглядел вошедших, отпустил солдата, не успел ничего сказать – по лестнице взлетел обратно в зал поручик, рявкнул команду. Подбежали солдаты, окружили стол, взяли в кольцо и сидящих, и командира с Сан Санычем.

Капитан встал, посмотрел по сторонам.

- В чем дело, поручик?

- Кто-то напал на караул, а спекулянта отвязал, вывел во двор и расстрелял.

Он повернулся к командиру.

- Ваша работа? Как во двор попали? Крышами? Для этого и уходили?

- Я был на баррикаде, - сказал командир, - Мне ваш спекулянт не нужен, я занимаюсь переговорами, больше ничем.

- Имеете еще что-нибудь представить в подтверждение, кроме своих слов?

- Он правду говорит, - сказал Сан Саныч, - Я был с ним на баррикаде, потом мы пришли сюда.

- А вы кто такой? Откуда?

- Я... Мне нужуно увидеть одного человека, - Сан Саныч обвел взглядом зал, скользнул по капитану с поручиком, - Его сейчас нет здесь... Но он будет... Должен быть. Это из-за него здесь все это...

Капитан с поручиком переглянулись.

- О ком вы говорите? Какой человек?...

- Если он военный, как вы, - сказал Сан Саныч, - То, может быть... Разведка? Не знаю...

Кудрявый посмотрел на меня. Я на него.

- Пойдемте, - сказал капитан поручику, - А вы, господа, побудьте пока под арестом. Не стойте, присядьте, так солдатам удобнее будет целиться... И лучше не делайте лишних движений.

Они вдвоем пошли вниз по лестнице.

- Думай, - сказал Кудрявый, - Думай. Тут что-то совсем простое...

- Я думаю, - сказал я.

*

Командир с поручиком спустились вниз. С кабинете менеджера фельдшер перевязывал раненого солдата.

- Вы его уже опрашивали? – спросил капитан.

- Нет, я только послал к нему медика, и побежал задержать гостей...

- Кто тебя ударил? - обратился капитан к солдату, - Ты видел?

- Так точно, - солдат попытался встать, капитан махнул на него рукой, - Как не видеть – арестант и ударил. Попросился выйти, сказал, невтерпежь, ночь пили... Я сзади него был, он был к креслу привязан... Вот тут как раз...

- Чем же он тебя ударил-то?

- Не могу знать, не помню, без чувств был.

- Так вот, - сказал поручик, - Видно, чем - у кресла ножка отломана, и приставлена кое-как обратно.

- Да, да, - капитан встал перед креслом, посмотрел, - Вижу... Значит, это не налет был, а он сам...

- Все бы хорошо, - сказал поручик, - Если бы он не лежал во дворе застреленный, и без оружия...

- Так ты больше никого не видел? – спросил он солдата, - Никого здесь не было, кроме арестанта?

- Никак нет, вашбродь, один он... Не понимаю, как он извернулся. Хорошо привязан был...

- Кресло паршивое, - сказал капитан, - Дешевка, на живую нитку сделано... Как раз для таких заведений товар... Пойдемте во двор, посмотрим.

Петрович лежал все там же. Даже не лежал, а полусидел; спиной к мусорному баку, ноги разбросаны, голова на грудь...

- Да, - сказал капитан, - Сам он этого не мог... И из чего? Винтовка часового в комнате осталась...

Они стояли и смотрели, когда к ним присоединился третий, подошел тихо, встал молча за спинами. В штатском он выглядел старше, чем в форме, и далеко не так браво.

- А, разведка, - капитан оглянулся, - Получили план?

- Получил. Вечером уходим отсюда. К набережной баржа подойдет, будет ждать. Кто это тут у вас?

- Арестанта держали в директорской, из ночных гуляк, буйный. К креслу привязан был, один часовой у двери. И вот...

- Избавились от него. Кто-нибудь из своих работников?

- Нет, - сказал поручик, - Они все на кухонной половине сидят, им вообще сюда ходить не велено было. И у них оружия нет, мы проверяли хорошо. Отвязался он сам, солдата приложил, но здесь его кто-то... Не понимаю, из чего...

- Калибр не винтовочный, - сказал разведчик, наклонился над телом, - Очень уж аккуратно... И еще – не лежал же он здесь, когда в него стреляли... Он уйти хотел. А как?

- Никак, - сказал поручик, - Здесь со двора нет выхода. На улицу – ворота на замок закрыты, и с той стороны – охрана. Там не пролезешь. А в другую сторону – тупик, стена. Поэтому у нас и караула здесь нет.

Разведчик заметался по двору, обходя его кругом.

- Вот, - позвал он из-под арки, - Это здесь было.

И там, в затененном углу, показал на стену.

- Вот тут он сполз, видите, мох смазан между камней. И на спине у него должна остаться известка, желтая. Отсюда его перенесли к баку, и прислонили. Вот следы, его и их. Двое тут было, может быть, и больше.

Они вернулись к Петровичу. Разведчик наклонил тело вперед, заглянул на спину, кивнул.

- Желтая.

- Но как они попали сюда, во двор? – спросил поручик, - С крыши, что ли?

Он оглянулся наверх.

- Высоко. И потом уходить обратно неудобно... Мишень...

- Нет, конечно, - сказал разведчик, - Я думаю – через люк.

Он показал пальцем.

- Но тогда, - сказал капитан, - Это надо схемы иметь, чертежи, а они в городе где-то...

Они подошли к люку. Царапины от крышки были совсем свежими на асфальте.

- Да, вы правы, - сказал разведчик, - Без города не обошлось. Военная организация, как они у них сейчас называются... Это их дело. Мешал он кому-то, они и позаботились...

- Ну, что ж, - сказал капитан, - Большой отряд этим путем не проведешь. Но все же, проследите, поручик, чтобы с этой стороны мы были безопасны. До вечера...

- Есть. Поставим караул, а на крышку - что-нибудь тяжелое... Что с телом прикажете?

- Это не наше тело; их работа - пусть сами его и забирают. До вечера ничего с ним не случится. Оставьте, как есть.

Он повернулся к разведчику.

- Как давно это было? Можете сказать?

- Совсем недавно, - сказал раведчик, - Он теплый еще. Полчаса, не больше.

- Я тоже так думаю. Это значит, что гости наши, должно быть, ни при чем. А, поручик?

- Из тех, кто не был на виду в последние полчаса – только двое. Из них один – военный, а другого мы не знаем. Откуда он взялся, почему его пропустили? Странно... Если они и не сами, то косвенно в плане могли участвовать оба.

- Согласен, - сказал капитан, - Пойдемте. Послушаем, что они скажут...

20. Диалог времен. Разборки

- Итак, - сказал капитан.

Солдаты стояли с винтовками наизготовку, ждали приказа.

- Вот этих двух вниз, - сказл поручик, показал на командира и Сан Саныча, - Туда, где арестант сидел... Двое в комнате, при них, двое у двери...

- Вот этот человек! - сказал вдруг Сан Саныч невпопад, как будто не слушал, показал пальцем на разведчика, который стоял за спинами.

- Разберемся, - сказал поручик.

Сан Саныч перевел на него взгляд, разглядывал не торопясь...

- Вы полагаете, что разберетесь, – сказал холодно, почти презрительно, - Но разбирательство требует знания исходных положений...

И замолчал, отвернулся. Смел, подумал командир... Всегда интересно смотреть, как они работают... Всегда готовы, знают, что играть. Мне-то лучше пока совсем помолчать. Посмотреть... Сразу не убьют, у них тоже правила. Правила... Что с них толку?... Он позволил связать себе руки ремнем. Сан Саныч тоже не сопротивлялся, смотрел в сторону...

- Уведите, - сказал поручик.

Капитан обвел глазами нас троих за столом. Трое, подумал я, и их трое. Это шесть. Еще двоих увели. Восемь. Не хватает четверых. Из-за этого не можем собраться...

Я очнулся.

- Ну, что, - говорил капитан, - Вы, батюшка, что-нибудь имеете нам сказать об этой истории? Вы вместе пришли...

- Я не батюшка, Александр Николаич, - сказал Кудрявый, отмахнулся рукой, - Вы сами заметили. Надо было что-то сказать... Пришли вместе, это верно. Но не потому, что у нас общее дело было.

- А почему? И что это спутник ваш все время молчит? Раз вы не батюшка, то кем тогда он выходит? Он при вас, или тоже сам по себе? И по какому вы будете ведомству, если не по духовному? Почему вы здесь?

Капитан смотрел на меня. Я пожал плечами.

- Я здесь потому, что мне интересно.

- Что же, позвольте узнать.

- Пожалуйста, - я снова пожал плечами, - Я не военный человек, но я понимаю, что такое подразделение, как ваше, не может перемещаться с места на место без приказа. А в приказе должна быть обозначена цель, или, как это называется – задача? С какой целью можно послать вооруженный отряд для захвата одного квартала в большом городе? Для чего? Вы хотите город захватить? Без подкреплений? Нет. Вам нужен только этот квартал. Почему не другой? Полдня прошло, а вас никто не атакует, не выбивает с вашей позиции. Знаете почему? Потому что не могут понять. Чего вы здесь ждете? Зачем стоите?...

- Нет, на самом деле, - подал вдруг голос Фидель, - Это ведь абсурдно. И еще с таким оружием... Я понимаю, даже уважаю... Это красиво, ничего не скажешь... Но ведь вы... Вас...

Он замялся, поднял руки, потом плечи, как будто терялся в поисках слов...

- Они вас... Один танк, и все эти пушки, лошади... Это абсурд... Я не понимаю... Они просто не хотят шума... Они меня пригласили, чтобы я разобрался... Но я не понимаю...

Кто вы? Я вас не знаю! Такого быть не должно! Кто вы такие? Что вы хотите? Неужели вы не понимаете, что они вас могут... С этими людьми не играют... Нет, я не понимаю...

Он замотал головой, отвернулся от стола.

Капитан усмехнулся.

- Ей-богу, я тронут, господа, что вы так близко к сердцу принимаете наши обстоятельства. Сказать по существу ваших вопросов мне нечего. Кроме того, что все разъясняется рано или поздно, особенно в военном деле. Какие уж там загадки... Это ведь не фокусы, тут люди замешаны.

Он махнул рукой.

- Ладно, господа, я вижу, вы все люди штатские, интересы ваши мало связаны с нашими делами. Будьте здесь, если хотите, вы нам не мешаете. Может быть, как-то ваше присутствие и пригодится... Нам надо другим заняться... Поручик, побудьте здесь. На всякий случай. Мы попробуем с теми, другими, разобраться.

- Так точно, Александр Николаич, - сказл поручик, опустился на стул, изобразил улыбку, - С приятными людьми и поговорить приятно...

- Уймитесь, поручик, - сказал Кудрявый тихо, угрожающе, не поднимая головы, - Дайте лучше подумать...

*

- Ну, что, - сказал командир ”Альфы”, когда они с Сан Санычем остались в директорской вдвоем, на двух стульях у дальнего конца помпезного полированого стола, с двумя солдатами на двух других стульях у двери, винтовки у колен, приклады в пол, - Вот, значит, зачем вы сюда пришли? Петровича убрать? А я думал, вы его вытаскивать собирались...

- Тише, - сказал Сан Саныч, показал глазами на солдат.

- А что тише, - сказал командир, - Я из-за вас не собираюсь тут... Я о ваших планах не знал, мне не сказали, и отвечать я за них не собираюсь... Я договориться хотел. А теперь из-за вас все мои переговоры псу под хвост... Да еще мне и отвечать, кому же еще!... Каждый раз это... Чем он вам помешал? Почему вам понадобилось обязательно сейчас? Идиоты, идиоты...

Солдаты, казалось, не возражали против их разговоров. Один скручивал козью ножку, другой обводил взглядом стены и мебель.

- Успокойтесь, ради бога, - сказал Сан Саныч, - Что вы раскричались? Про какого вы Петровича все время толкуете? Я понятия о нем не имею. Я с вами вместе сюда пришел.

Командир от такой наглости потерялся.

- Про какого? Вам передо мной не надо придуриваться, я ваши приемы на курсах проходил. Меня звали на ваши спецоперации, я не пошел. Это все нравится только тем, кто убивать любит. Армия не для этого, она для сдерживания нужна. Убить – не фокус, вы договориться попробуйте, покажите силу без насилия, чтобы вас уважали!

- Послушайте, - сказал Сан Саныч, - Что вы от меня хотите? Вы нездоровы, может быть? Вы меня за кого-то принимаете? Вы возбуждены, вы бредите... Оставьте меня, мне подумать надо. Я попрошу, чтобы нас рассадили по отдельности...

Командир уставился на него.

- Я нездоров? Рассадить? Это ловко. Сначала вы сказали, что вы корреспондент из Прибалтики – помните? В пять минут вы их завели; это только профессионалы умеют... Вы знали, куда вам надо, а одному вам было не пройти. Когда они все на барикаду кинулись, пока там каша была, вы пошли на ту сторону. Я видел, как в вас оттуда стреляли. Я винтовку проверял... Держаться под огнем умеете. Конечно, если жилет хороший...

- Какой еще жилет? - Сан Саныч сморщился, - Говорите короче, и закончим, наконец, этот разговор.

- Какой жилет? – переспросил командир, - Объяснить вам? Хорошо. Жилет обычный, пуленепробиваемый. Под рубашкой. Винтовочная пуля страшнее автоматной. Хороший у вас жилет, если он ее остановил. У меня такого нет. То-то вы с тех пор и пиджак носите застегнутым: там на рубашке дыра должна быть, ее прикрывать приходится...

Сан Саныч засмеялся, тихо, без азарта...

- Вот вы что... Знал, куда иду... Конечно, знал. Но пуля... Жилет... Под рубашкой, - он вздохнул, поднял связаные спереди руки, начал расстегивать пиджак, - Боюсь вас разочаровать...

Он повел плечами, полы пиджака разошлись... Он поднял локти, связаные накрест кисти рук заслонили лицо.

- Смотрите, командир. Ищите. Рубашку вам расстегнуть, или так видите, что под ней ничего нет, кроме тела бренного?

Командир придвинулся на стуле, без всякого стеснения дотронулся пальцем.

- Вы как Фома прямо, - заметил Сан Саныч, - Только у меня вам не во что палец вложить, ни ран, ни повреждений... Как-то я всегда обходился... Клюквеным соком вместо крови...

И горечь в голосе, и взгляд в сторону...

- Но как же? – сказал командир, - Как же пуля? Я видел...

- Я тоже видел. И не только одну эту пулю. Были и другие. С вашей стороны. И граната была... Где она?

- Да, - спросил командир жадно, - Где?

- Я не знаю, - сказал Сан Саныч устало, - Вы не там ищете... Есть что-то между, что не пускает... Даже пуля не может покрыть расстояние в целый век... Теряется где-то, должно быть... А я еще вас провел, а теперь вы меня и тут под подозрение подставите... Мало мне подозрений...

- Что значит, провел? – не понял командир, - Это я вас провел сюда, на свою голову.

- Нет, - сказал Сан Саныч отчетливо, - Это я. Вы сами не дошли бы сюда.

- Почему это? – обиделся командир, - Что это мне не дойти?

- Потому что даже пули не проходят. Что вы, не видите? Не понимаете?

- Нет, не понимаю, - сказал командир, - Как же я первый-то раз сюда попал, утром, когда вас еще не было?

- Да, - сказал Сан Саныч, сам себе, - Как?... Эти люди за столом, с которыми вы, очевидно, вначале пришли... Кто они? Почему они вас с собой взяли?

Командир посмотрел на него с недоумением.

- Что-то вы говорите несуразное...

- Нет, нет, - пробормотал Сан Саныч, - Конечно, поэтому. Они не атакуют, и их не трогают. В тот раз похоже было... Очень похоже... Я и тогда думал - это Он все устроил... Я думал, это Он просто играет... Это было так неправдоподобно...

Он посмотрел на свои связанные руки, проговорил тихо, еще тише, как будто все дальше уходил от разговора внутрь себя.

- Не надо было помогать, помыкались бы, и к себе вернулись... Надо было каждому своим делом заниматься.

Он поднял глаза на командира, смотрел то ли на него, то ли мимо, видел что-то свое...

- Зачем вы здесь?...

Теперь будет дурного изображать, подумал командир. Зчем мне с ним разговаривать? Но все-таки сказал, не то в ответ, не то сам себе:

- Я договориться хотел...

- Договориться? - очнулся Сан Саныч, - Это, мой друг, труд непомерный. Это надо, чтобы у всех сторон хоть какое-то желание было... Я знал таких; одного с начала еще знал... Потом еще несколько... Ничего у них тогда не вышло... У той стороны желания не было... И сами они... Все... Все, как один... Господи...

Он прижал локти к бокам, нагнул голову, рывком повернул стул боком, закрыл глаза, замер...

*

Цокот тонких каблуков по разноцветным квадратам линолеума... Подлетела, развернулась, вихрь волос взметнулся вокруг головы, туман легкого платья...

- Мальвина? – поручик поднял голову.

- Какая а вам Мальвина?! Что за имя дурацкое! На себя посмотрите! Пудель Артемон!...

Швырнула что-то на стол перед поручиком...

- Заберите это. Я думала, вы просто веселый, а вы вот что... Мне это не надо! Я... Я к вам не за понюшкой приходила, я думала, вы человек, живой, с вами разговаривать можно, а вы...

Голос задрожал. Повернулась, и пошла обратно, куда-то в другой конец зала, снова цок, цок... Дальше, дальше...

Поручик прибрал драгоценные пакетики в карман, смотрел, моргал, даже головой потряс для улучшения понимания.

- Пудель? Какой пудель?!

Вскочил, уронил стул, кинулся за ней.

- И эти уже воюют, - пробурчал Фидель.

*

Дверь директорской открылась, вошли капитан с разведчиком. Солдаты вскочили, вытянулись, капитан, не глядя, отослал их жестом руки, забрал стулья, поставил к столу. Сели. Капитан достал папиросу из портсигара, закурил. Перевел глаза с командира на Сан Саныча и обратно.

- С арестантами у нас тут неприятности случаются, - заметил он, - Так что мы вам ничего не гарантируем. Защищать ни от кого не станем. Наоборот: мы вас самих подозреваем в убийстве спекулянта. Но выслушаем. Старайтесь объясниться вразумительно; сомнения будут трактоваться не в вашу пользу. Времени нет, чтобы разбираться в деталях – мы не гражданский суд, у нас правила военные.

Он сделал паузу, выпустил дым в потолок, еще раз посмотрел. Командир был беспокоен, Сан Саныч как будто не слушал, смотрел на разведчика, хмурился, думал что-то.

- Я буду тоже краток, - сказал капитан, - Смерть спекулянта нас сама по себе не беспокоит, как и ваша виновность в ней. Это ваши дела между собой. Но тот, кто это сделал, может быть опасен для нас. Таковых нам следует обезвредить, для нашей безопасности. А возможность сделать это имели только вы двое.

- Нет, - возразил командир, - Другие могли сюда попасть, другими путями.

- Согласен, - сказал капитан, - Но они могли получить помощь от вас. Если бы знать, что от вас не будет вреда, мы бы вас просто отправили отсюда с богом. Но мы не знаем. Поэтому самый простой способ вас обезвредить...

Он не закончил. Окончание было понятно без слов. Как и приглашение рассказывать и убеждать, чтобы не доводить до этого окончания...

Капитан замолчал, давал возможность арестантам собраться с мыслями и говорить.

Сан Саныч заговорил первым. Он все еще смотрел на разведчика, капитана как будто вообще не замечал, слова его то ли слышал, то ли нет, но интереса к ним не проявил никакого.

- Так они вас на Гороховой держали, - сказал он, и голос его прозвучал странно: не было в нем ничего такого, что должен был чувствовать арестованый... Что-то другое было в нем, волнение, как будто, но не опасливое, а приподнятое, чуть ли не радостное, голос стал глубокий и звучный, и все обернулись на этот неожиданный, неуместный звук, - Я уже после узнал... Я там был тоже... День целый провел... Но рук не связали... А теперь вот...

Он посмотрел на свои связанные руки и улыбнулся, как будто извинялся.

Разведчик смотрел без улыбки, молчал, потом сказал тихо:

- Не связали... Это они с вами по-дружески... Вам ведь Гороховая не чужая была. Это я тоже после узнал... Вы ведь и в Черезвычайной Комиссии поучаствовали, не так ли?

- Это была другая, - возразил Сан Саныч быстро, - Тогда все были чрезвычайные... Нет, я не отказываюсь... Я знаю; что ни делай, будешь виноват... Да не в этом дело!

Он подался вперед, глаза загорелись.

- Но вот, вы же здесь! И август... Значит, все-таки, все-таки...

- Я здесь ненадолго, - сказал разведчик, - До вечера только.

Он повернулся к капитану.

- Александр Николаич, не могли бы вы дать мне несколько минут с этим господином, наедине? Думаю, я вам смогу представить о нем исчерпывающие ответы на все вопросы.

- Отчего же нет, - сказал капитан, поднялся со стула, - Я вижу, у вас есть что сказать друг другу. Тем лучше. Жду вас наверху. Охрана будет снаружи, у дверей.

Он поманил за собой командира.

- Идемте со мной... Вы, я вижу, тоже готовы говорить... Наверху поговорим.

Дверь за ними закрылась.

21. У костра. Вот бы всем помириться

А пресса, - корреспонденты, несколько операторов, несколько водителей, - вон они машины все стоят около колонны Александровской, - снова все за заграждением, ждут. А что – платят по часам, если докажешь, конечно, что не зря потратил; но тут случай особенный, надо сидеть.

И они сидят – вокруг костра; прохладно становится, небо начало зеленеть, скоро сумерки опустятся. Народ проходит где-то стороной, вдоль сада, вдоль проезда на Невский, вдоль оцепления, что по всей площади стоит, никого не пропускает, и здесь, у костра – только они сами, да пара приблудных собак, которые лежат неподалеку, ждут – не перепадет ли им что-нибудь.

- Как мы сами, - говорит один корреспондент другому, и бросает собаке кусок хлеба, который она ловит на лету, глотает, торопясь, и снова ложится, устраивает голову на лапы, глаза смотрят, брови шевелятся...

Что они тут жгут, в центре города? А что революционные матросы жгли тут в свое время? Что находили, то и жгли. Вот пара сломаных, негодных секций заграждения, которые не пошли в дело, валялись в стороне. А на них – лист железа: на углу Зимней Канавки всегда ремонт, там же и обломки досок нашлись.

И разговор затеялся; здесь все свои, разобрались, представились, после эпизода на баррикаде. Сначала перемывали кости редакторам, издателям, потом это наскучило, и пошли истории, курьезы, воспоминания, особенно военные – Афганистан, Кавказ, а кто и в ооновских миссиях... А какие теперь новости? О стройках больше не пишут, это только специалистам интересно, о бизнесе – лучше людям не напоминать. Теленок с двумя головами где-нибудь, инопланетяне там, конечно, а так – все о том, кто, кому, за что...

И где они все оружие берут?...

И получается все как-то неприглядно, так, что просто терпения нет – когда же все это уже прекратится? И вот это все тоже, из-за чего они сегодня здесь – зачем это? Кто тут опять кому что хочет, и зачем? И не пора ли уже как-то не воевать без конца, а...

А что? А кто его знает, - но посмотрите на зеленое небо, на тонкий серп луны, который уже проступает на западе над садом. Когда-то тихие вечера были каждый день, год за годом... Стадо возвращалось вечером, колокольчики звенели, огни зажигались в окнах...

Занимались люди своим делом, не спеша, никто не интриговал, а если пробовал, то была для этого часть, а на ней пристав, и этого было достаточно.

И еще одна корреспондентка разворачивает свой последний бутерброд, говорит тихо, не глядя, - а вот у меня тут для хороших собачек колбаска... И собачка хорошая уже тут как тут, хвостом виляет, принимает колбаску, съедает второпях, ждет еще, и дожидается, получает, и садится рядом, и смотрит, этими собачьими глазами...

- Откуда в городе собаки бродячие? – спрашивает ее сосед по костру, который и бросил первый кусок, - Я думал, их нет давно.

- Это не бродячие, - отвечает та мечтательно, - Это из своры Дианы-охотницы, сестры сребролукого. Видите, как он сегодня сияет... Хороший день для искусств, рожденных разумом: наблюдения, анализа и интерпретации...

- Еще помните... Разве те собаки станут брать подачки?

- Это не подачка, что вы. Это жертва...

А собачки слушают, переступают лапами, облизываются и смотрят. Особенно та, что поменьше – головушка набок, ушки висят, глаза смотрят с таким доверием, в самую душу.

- Ну, вылитый мой редактор, - умиляется корреспондентка, и собачка получает еще кусочек хлеба с маслом.

22. Черный человек. Давай бог ноги

Чиновник сидел на заднем сидении машины, припаркованой сразу за оцеплением, пил из бумажного стаканчика воду маленькими глотками. Он смотрел в зеркало, следил за тем, как над Александровским садом поднимается черная туча; воздух темнел, мысли текли медленно, и он вдруг как будто задремал в мягком углу заднего сиденья...

Он увидел как Кудрявый идет к нему от баррикады, открывает дверцу, садится рядом, молчит, не смотрит.

- Ну, так что это было? – спросил чиновник после минуты молчания, - Ты-то знаешь?

- Знаю, - сказал Кудрявый, не оборачиваясь, - Если сказать красиво – когда время прогнило, его ткань рвется. А уж оттуда может что угодно высунуться... Если по-простому - можете не беспокоиться, они скоро уйдут, никого не останется. Как только стемнеет. Баррикаду можно будет снять, заложников – выпустить: они их там оставят запертыми.

- Ага, - сказал чиновник, - Так отвечать-то кто будет?

- За что отвечать? Что к вам Белая армия пришла из восемнадцатого года? Я могу несколько фамилий назвать.

- Не надо, - сказал чиновник с ноткой усталости, - Это мы уже проходили с тобой. Меня лично не это интересует. Вот я пойду докладывать. Ворота с петель снесли, скажу, полк внутренних войск продержали день у сортира, улицу заблокировали, завалили конским дерьмом. Бизнесмена расстреляли, как его – Петровича... Ну, этому полагалось, он у нас проходит заказчиком в убийстве начальника налоговой службы, не доказано, конечно. Но факт имеет место. Второй в больнице с пулевыми... Как я это все объяснять буду?

Кудрявый посмотрел на чиновника долгим взглядом.

- Как? Конечно, волшебной силой искусства. Ничего не было, это кино снимали.

- Ну, да, - кивнул чуновник, - Это для газет. И для публики. Хотя это тоже не я решаю. Решает тот, кому я завтра буду докладывать, а то и сегодня ночью, если ему вдруг быстро захочется.

- Почему же не вы решаете? Как раз вы. Что скажете, то и будет.

- Да? – чиновник еще глотнул воды, - Не все можно через кино объяснить. Хотя...

Он задумался. Возможности мелькали, тут и там...

- Но что делать с фактами, - спросил он, - Что с ними делать?

Кудрявый рассмеялся, мягко, спокойно. Чиновник посмотрел на него, заглянул в лицо.

- Что-то ты в этот раз не волнуешься совсем? Не похоже на тебя даже... Так что?

- Докладывать-то только завтра утром? Подождите до утра. Я думаю, утром много чего окажется не тем, что сегодня. А люди – не знаю, что они вообще завтра вспомнят про этот день. Я бы подождал и посмотрел. Не хочу предсказывать, но есть чувство, что многое завтра будет иначе... Ну, ладно, предскажу. Как светло станет, ни гильз от снарядов не найдете, ни конского навоза на улице. И еще – доклад ваш будет встречен с пониманием и без особых вопросов... Рассосется – как бы само...

Чиновник перестал отхлебывать воду из стаканчика, смотрел задумчиво.

- Да? – сказал он, наконец, - Все само? Интересно. Может, и ворота на место встанут? Может, и Петрович воскреснет?

- Воскреснет? – переспросил Кудрявый, - Посмотрим. Может быть, и воскреснет. Хм... Да, пожалуй, именно воскреснет. Спасибо.

Он толкнул дверь, и вышел из машины. Остановился, постоял.

- Важно не то, что было, - сказал он, пригнувшись, через открытую дверь, - А то, что запомнится. А запомнится то, что скажут газеты. Для газет пусть будет кино. А начальство вообще будет уже совсем другим интересоваться. Совсем другим...

- Разве кино такое бывает? – спросил чиновник с заднего сиденья.

- Кино любое бывает, - сказал Кудрявый, - Подумайте. Для вас это нетрудно. А то я вас все уговариваю, а там - не поднялся бы на вас Александровский сад. Как сказано было... До леса тут далеко, а он – вон он, рядом.

- Это как? – спросил чиновник, и мелькнули в памяти неприятной тенью феи с галошами и старухи, их ношеные пальто, платки и отвратительная клеенчатая зеленая сумка с плетеными ручками.

- А вот так, - сказал Кудрявый; хотя, как можно и это утверждать наверняка?... Сказал, щелкнул пальцами в воздухе, захлопнул дверцу, и пошел в сторону баррикады.

И с каждым шагом его фигура все больше мерцала, сдвигалась рывками, менялась на ходу, принимала незнакомые очертания. Но всматриваться уже не было времени. Порыв холодного ветра качнул машину, налетела вдруг пыль. Чиновник посмотрел в зеркальце.

Черная туча над садом сзади уже не поднималась, не наползала, а летела на него, как бешеная, гнала перед собой листья, песок, бумажные обрывки. Что-то двигалось там, в туче, на фоне черноты, приближалось. Чиновник выбрался из машины, встал лицом к саду, к ветру. Ветер едва не вывернул дверцу, напирал на нее так, что невозможно было закрыть... Песчанный вихрь накрыл баррикаду, скрыл площадь, и остался он как будто один в целом мире, где ничего не было, кроме ветра и песка.

Вместе с тучей летело вырванное с корнем дерево, крутилось в воздухе. Что-то белое неслось к нему, нелепо молотило руками... Статуя Геракла, узнал он, и вздрогнул от омерзения. Маленькая безмозглая голова, как будто свернутая на одно плечо, белые глаза без зрачков, сумасшедший спринт.... Безголовая Ника летела, тяжело взмахивала крыльями, гипс сыпался со складок ее драпировки. А Геракл... Уже в воротах, как игрок, и под мышкой, вместо мяча, черное... Что это, бюст? Гоголь?...

- Хорошо, - крикнул чиновник вслед фигуре, уходящей в мглистый туннель пыльной воронки, - Хорошо, конечно, это кино, хорошо!...

Ветер перепутал его волосы, туго обмотал галстук вокруг шеи, забивал слова обратно в рот.

- Хорошо! – крикнул он снова, что было сил.

Фигура повернулась на ходу, подняла руку... Исчезла во мгле.

Упал ветер, как будто выключили что-то там, сзади, туча стала светлеть, и не видно уже было дерева, вертящегося в ней. Куда-то пропала и Ника, и жуткая статуя с бюстом под мышкой. Мир затихал...

- Что же вы делаете... – прошептал чиновник.

И только тут заметил он прессу, которая расположилась лагерем вокруг костра посреди Дворцовой, приблудных собак, которые лежали и ходили рядом, высматривали подачку, и тончайший серп молодой луны высоко в зеленеющем вечернем небе, как будто прорезь на изнанку мира, в нескончаемый свет...

Чиновник нырнул обратно в машину, захлопнул дверь, забился в угол сиденья, посмотрел в зеркальце. Туча уже не летела, но продолжала подниматься, выглядела угрожающе. Чиновник достал телефон, набрал номер.

- Это ты? – сказал он, - Ты мне нужен, сейчас... Мне не важно где ты, и с кем тоже. Через пятнадцать минут на Дворцовой... С командой... Увидишь... Через полчаса будешь свободен. Все.

Он закрыл телефон, положил в карман, долго смотрел в зеркальце на тучу. Сегодня дурной день, подумалось ему ни с того, ни с сего, просто пришло в голову само. Почему дурной? Так не говорят. Дурной – это глупый. А что, спросил он себя, разве не глупый? Глупее-то некуда.

*

Подъехал большой серый фургон с яркими цветными полосами вдоль корпуса, встал рядом с черной машиной. Оттуда выпрыгнул приземистый широкий человек в клетчатой рубашке, с бородой, пошел прямо к задней дверце черной машины, открыл ее, сказал туда, не нагибаясь, глядя в сторону:

- Заплатишь мне, как раньше платили за майские и ноябрьские... Я не говорю там, день рождения Ксюши, или что - я вижу, тут политика. Как за майские и ноябрьские...

- Ладно, ладно, хорошо, - раздался нетерпеливый голос из машины, - Запиши на меня. Сядь ко мне сюда, и закрой дверь.

*

Серый фургон сделал круг по площади, подъехал и встал недалеко от костра прессы.

Вышли люди, поставили треногу, камеру, вынесли микрофон на конце длинной палки, прожектор, другой. Оператор поговорил с помощниками, приник к камере... Прошло еще пять, десять минут суеты, хлопанья дверями... Девушка с папкой, молодой человек в наушниках... У костра заметили, заинтересовались, начали оборачиваться.

- Все, - сказал оператор, - Сняли.

Он ушел в фугрон, за ним стала свертываться техника, люди заносили оборудование, перекликались, сматывали кабели, выключали прожекторы.

Человек в клетчатой рубашке вышел, отправился к костру.

- Добрый вечер, - сказал он; голос у него был спокойный, твердый, не громкий, но отчетливый, - Мы закончили съемку. Спасибо всем. Мы вас больше сегодня здесь не задерживаем, вы можете возвращаться к своим делам. Я понимаю, что вы люди занятые.

Он стоял, не уходил, ждал неизбежных вопросов. По-видимому, ответы у него были готовы, потому что он слегка улыбался, смотрел доброжелательно, давал людям время.

Сначала был просто неопределенный гул, потом начались выкрики. Те, кто первыми сообразили, как и что спрашивать.

- Какая еще к хренам свинячьим съемка?!...

- Мы не в кино у вас снимаемся, мы тут ждем информации!...

- Штурмовя группа... С утра сидим... Пушка... Какого хрена... Министр пропаганды... С говном съест...

Человек поднял руку, подождал, не дождался тишины, возвысил голос. Легко перекрыл выкрики.

- Вы здесь с утра потому, что тут что-то происходило, верно? Так вот, я вам скажу, что тут происходило...

Кто-то узнал человека, сказал соседям... Уровень шума уменьшился...

- Вас готовили к съемке, разогревали. Им надо было - сцену прорыва оцепления прессой... Помните корреспондента из Прибалтики? После этого вы и пошли на барикаду, да? Устроили там кавардак... С вами разговаривал командир ОМОН’а... Все это время вас снимали. Камеры были на крышах, и в фургонах оцепления... Очень эффектная сцена... Я специалист, я могу вам сказать... В реалити-кино это будет очень здорово. Как ”Броненосец Потемкин” с лестницей... Он знает, что делает...

Опять крики.

- Кто?... Без разрешения не снимают... Не морочьте голову... Там полк МВД в заложниках, какое кино!... Вы на правительство работаете... От нас не избавитесь... Тут вам не дети!..

Человек снова поднял руку.

- Я же вам говорю, он знает, что делает. Если вы поверили... Может быть, перестарался...

Сами подумайте, вот вы целый день тут сидите, а там – черезвычайная ситуация. С самого утра. И ничего не происходит. Ни штурма, ни захвата. Средняя ситуация со штурмом вызревает и разрешается в среднем за три часа. Это европейская статистика. Вы сидите, потому что баррикада не для штурма, а для съемки. Поэтому ничего и не происходит. На этой стороне все снято. Нам сказали, что мы можем вас отпустить. Массовка тоже сейчас уходит, увидите, если подождете. А баррикада может всю ночь простоять, на случай ночных дублей. Но к утру и ее не будет. Ничего не будет. Улицы уберут.

Он понизил голос, снова улыбнулся, мягко, снисходительно.

- Смотрите... Вы можете, конечно, сдать в набор к завтрашнему утреннему выпуску какую-нибудь сенсацию. Но сегодня в ночных новостях будет официальное разъяснение, и на утро кто-нибудь с этой сенсацией выйдет, извините, дураком... Не хорошо для карьеры. Я не говорю о восьмистраничных, они все равно напишут. Но здесь все серьезные люди...

- Извините, - раздался спокойный голос от костра, - Не только серьезные. Трое восьмистраничных тоже здесь.

- Очень рад. Что же вы здесь видите? Я вас никогда не мог предсказать...

- Имперский месяц август. В августе все последние войны начинались, к концу месяца. И много было людей погублено. Может быть, тут какие-то связи найдутся. Посмотрим.

- В кино, значит, не верите?

- Да, пожалуй – нет, не верим. У нас свои ориентиры. Информаторы тоже. Вы на нас не обращайте внимания, продолжайте...

Бородатый развел руками.

- Как скажете; теперь велено уважать, если другая ориентация... Простите, ориентиры... – у костра захихикали, - Лучше подумайте, что вы сегодня были на съемках самого модного фильма осеннего сезона.... Это не хуже, чем военная операция и террористы... Будет он самым модным, не сомневайтесь, если до осени смонтировать успеет... Он обычно успевает...

Снова поднялся шум... Человек в клетчатой рубашке кивнул, встал удобнее, заложил руку в карман, вторую приготовил, как лектор, для жестикуляции.

- Я расскажу вам, как он работает. Он у нас еще не был, его раньше сюда не пускали. Он и на Западе-то поднялся всего года три назад. Не все о нем слышали, но из вас, конечно, большинство знает, - он назвал фамилию, выждал паузу, - Просто вам не сказали, что он здесь. Это его условие... Вы помните, что он делает - устраивает провокации, панику, а потом снимает. Наглый тип. До предела. Массовке не платит. Говорит, раз это реалити, должно быть естественно, а за естественное не платят. Сам никогда не показывается, все камеры спрятаны... Судебные иски по всему миру... Но я вам скажу, это кино... Люди потом гордятся, что они там в сценах, по десять минут, по полчаса. Весь мир вас видит, в Каннах, а потом и везде. Успех очень большой... Гордитесь и вы... Он сам никогда не извиняется. Я за него... Вы сказали, я на правительство работаю... Вот поэтому... Кто-то же должен извиниться. А как вы иначе это снимете? А?...

- Но как же пушка? Заложники?...

- Это, конечно, уже актеры делают. Он звезд не приглашает, говорит, они отвлекают людей. Создает видимость реальной ситуации, это надо уметь. То, что он сегодня делал, это, в общем, опасно. Мало где такое бы разрешили. Но у нас... У нас или никак, или уж что хотите. В общем, вот так. Повезло вам, вы сегодня столкнулись с настоящим искусством. Хотите или нет. Я вам гарантирую, что вы еще будете вспоминать этот день... Мы вас тут сняли для себя, это просто хроника вокруг тех съемок... Списки ваши у нас есть; за эту хроникальную съемку вам заплатят, фонды выделены... Хоть какая-то компенсация. Милиция в оцеплении, по-моему, ничего не получит. И им даже толком не объяснили. Не знаешь – не расскажешь другим... Милая непосредственность... В общем, спасибо еще раз, кому надо – извинения, кому – поздравления, смотрите сами. Всего хорошего... Я вам завидую; хотел пробраться куда-нибудь в кадр, не получилось. Кто знает, того не снимают... Говорят, не будет натурально...

Человек махнул рукой, повернулся, пошел к фургону. Дверь захлопнулась, фургон уехал.

*

- Вы думаете, он правду сказал? – спросил корреспондент помоложе, от газетки поплоше, у соседа, в летах уже, и от издания посолиднее, - Можно считать, что это официально было сказано? Ведь, если не знать точно, то получается, что можно и так и так впросак попасть... Что ни напиши...

- Правду? – переспросил пожилой корреспондент, приложился к фляжке, подумал, приложился еще, протянул ее соседу.

- Во-первых, - сказал он, - Вы можете быть уверены, что это официально. То, что он нам сказал, кому-то было нужно. А то бы он не пришел сюда. Эти люди не от себя говорят...

- Так что же на самом-то деле было? – сосед помоложе вернул фляжку, кивнул в знак благодарности; глаза у него горели, или просто это отблеск костра плясал в них, - Вы-то как думаете? Что тут было, а? Ведь то, что они нам на баррикаде кричали, а мы записывали, раз они думали, что это по-настоящему, то это правда и есть. Не важно, поставили ее, или она сама получилась, или ее кто-то выдумал, как сюжет... Может быть, так и написать, было и все, а что – сами решайте... А?

- Э... – сказал старый корреспондент, улыбнулся в пляску огня, - ”Сами решайте” – это, может быть, для литературы... Для тех, кто может решать... Но не для газеты. Газета для совсем других людей выходит... Я двадцать лет этим занимаюсь, и я знаю: правда может быть любая. Главное, какая из этого история получится. Правдоподобие только в правильном звучании истории. Реальность – это то, что потом увидится из истории. На этом адвокаты состояния делают... Но вы не адвокат, вы и должны целому городу историю представить… Не аналитическую статью. Вы спрашиваете, как я думаю? Я не думаю, я не правду хочу понять, это вещь в себе - а какая из историй лучше... Вот что важно. И получается, что обе хорошие. Это редко бывает. Какую ни выбери, жалко другую терять... Я, пожалуй, обе тисну. У меня для этого несколько имен есть. Восторженые, лояльные, скептики. Даже твердые оппоненты... Все они нужны. И все друг друга ругают, опровергают, стыдят... Красота!

*

Чиновник на заднем сиденьи машины смотрел, как распадается круг у костра; пресса покидала Дворцовую – кто на машине своей редакции, кто на такси, кто пешком. Милиционеры из оцепления гасили огонь, бродячие собаки исчезли... Темнело, тучи опять закрыли серп луны...

Они говорят, что газетчики истории сочиняют, писатели... Конечно... А вы прикиньте, кому на самом деле приходится истории сочинять, подумал чиновник, потянулся за новой бутылочкой воды. На свой страх и риск. Я бы вам рассказал, если бы было можно, подумал он, что люди сочиняли... Вы бы умерли... Не просто истории, а Историю, с большой буквы. И никто не расскажет, слишком много на этом держится. Может быть, лет через пятьдесят, когда уже безразлично будет... Я-то что...

Чиновник достал телефон...

- Наташа? Как Коля? Был в порядке? Хорошо... Да, освободили. Не беспокойтесь. Где? Я не знаю. Я думаю, ему сейчас надо разобраться кое-с-кем. Он считает, что это все не с проста получилось... Кто-то тут что-то затеял. Ему надо выяснить... Да... И он просил меня - завтра с утра, к полудню - увезти вас пока подальше. Почему меня? Мне тоже лучше пока побыть в другом месте. Все знают, как я к нему близко... Он? Да, он тоже, но на день позже, наверное... Да... Я вам завтра с утра скажу, куда. Нет, Европа не годится, слишком на виду. Багамы, может быть... Хорошо... Да, там подождем... Пока.

Он убрал телефон.

Он умеет понимать намеки, знает, когда спорить не нужно. Кино? Хорошо, пусть будет кино. Но тогда и с Петровичем пусть будет кино, правильно? Что-то там о нем написано у них в сценарии? Как его освободили, и он пошел разбираться, и что-то случилось... Это иногда случается, даже с Петровичами... А если это случилось, то и брату, Кольке, дорога одна, тут уже и вопросов нет никаких... Но дом-то акционерный, с ним ничего такого случиться не может. Он, дом-то, записан на Наташу, а Наташа-то даже не жена законная. Да, вместе давно, но так спокойнее. Кому и знать, как не ему, записи-то, через кого они все шли... За что плочено...

И вот теперь приходит этот момент, когда надо решиться. Наташу эту забирать, и – на Багамы... А на доклад, может быть, и вообще не идти...

Очень хочется закрыть глаза, и чтобы ничего этого не было, потому что отвечаешь один раз, а отвечать – это самое страшное... Когда жизнь полностью безответственна, когда воротишь без меры, то отвечать приходится так же безмерно, но этого никому не поднять, лучше сразу стреляться, потому что кто-то все равно... Или бежать. С наследницей. Бежать, убедить ее, и обвенчаться где-то там, и вступить в права. И тогда уже... Тогда уже это другое кино. Перемещение собственности из криминального мира в мир административный – это естественный процесс, там ей и надлежит быть, это всегда так бывало, сначала эти, потом от них избавляются, понемногу, и остаются... Свои люди, все друг друга знают... И насколько это легче... Манеры другие... Знакомые... Но добраться туда... Если бы закрыть глаза, и открыть уже там, в безопасности... Как галоши счастья... Наденешь их перед дверью, и входи...

23. Загадки

Командир ”Альфы” с капитаном поднялись в зал. Мы все смотрели на них, ждали. Чем кончилось?

- Садитесь, - сказал капитан, - Вы готовы были говорить? Пусть все слушают. Говорите.

Он затянулся, выпустил дым в потолок, кивнул.

- Ну, хорошо, давайте снова, - вздохнул командир, - Петровича я не убивал. Я пришел сюда утром разобраться, чего вы хотите, и попробовать договориться. Я здесь уже полдня, больше, и я ни в чем не разобрался. Убивать я не люблю. Думаю, что я знаю, кто его убил, и как. Если вы перестанете меня обвинять в этом, мы, может быть, все-таки разберемся с вами. Это ведь что-то заколдованное получается. Говорим, говорим, и мы так и не знаем, кто вы, откуда, что хотите. Каждый раз что-нибудь мешает.

- Подождите, - перебил капитан, - Мы пока говорим об убийстве спекулянта. Когда мы увидим, что вы не имеете к нему отношения, мы перейдем к вопросам, которые вас, как вы говорите, волнуют в первую очередь. Так что об убийстве?

- Смотрите, - сказал командир, - Я был с вами все время здесь, потом пошел обратно.

- Нет, - сказал капитан, - Не все время. Вы спускались вниз, и мы уже теперь не узнаем, что вы там делали...

- Почему не узнаете? – удивился командир, - Я по телефону звонил. Около меня солдат стоял...

- Солдат говорит, вы с арестованым разговаривали.

- Это он со мной разговаривал. Он хотел, чтобы его освободили...

- Мы видим результат, - сказал капитан.

- Слушайте, - рассердился командир, - Если бы я делал эту операцию, я бы сюда не вернулся. Зачем, если уже все получилось? Та группа должна была выйти раньше, чем я пришел на баррикаду. Тот, кто ее послал, не думал, что может меня подставить. Ему безразлично было, что я пошел на переговоры. Он с самого начала хотел только штурма.

- Почему же штурма все еще нет?

- Не знаю, - сказал командир, - Над ним тоже есть начальники. Что-то изменилось у них в планах.

- Или этих планов и не было, а надо было только убрать этого спекулянта. А потом, может быть, сказать, что это мы его расстреляли.

- Может быть. Мне об этом ничего не сказали. Я был на баррикаде, никуда не отлучался. Там свой штурм был, репортеры прорвались. И с ними этот... Сан Саныч... Он тоже репортером прикидывался. Мы с ним вместе пришли сюда. Если выйдет, что он ни при чем, может быть, его свидетельство... А те, кто Петровича убрали, пришли, скорее всего, через подземные коммуникации. Для этого нужно время. Подготовка нужна на месте. Я вам говорю, они должны были находиться здесь уже тогда, когда я пошел на баррикаду. А главное - это не моя работа, для этого есть отдельные люди. Мне бы это не поручили. Я пошел на переговоры. И так ничего и не выяснил. А люди там в заложниках сидят, ждут. И штурм может начаться каждую минуту. Кроме меня, никто их не остановит... Что вам Петрович этот дался? Он мне не нужен. Я не диверсант, я командир штурмового отряда. Или мы с вами воюем, или разговариваем... Давайте по делу. Что вы тут делаете? Объясните, пока мы все здесь сидим. Хоть кто-то знать будет. А то вы опять меня запрете куда-нибудь. А город ждет...

- Хорошо, - сказал капитан, - Пока они там внизу разбираются... Не вижу, как это теперь может нам повредить. Мы свою задачу выполнили – выгрузились на станции в этой... Бернгардовке, маршем пришли сюда, заняли позицию, блокировали указаные нам войска в центре... Большой план знает штаб, нам это не нужно. И вам не нужно. Все. К вечеру мы уходим. Смольный брать не будем. Жаль, конечно. Придут ли другие, что будут делать, если придут – мне не известно. Устраивает вас?

Я увидел, как напрягся Кудрявый...

- Нет, - сказал командир, - Я ведь не о задаче вашей спрашиваю, не о содержании вашей операции... Тем более, что я в нее не очень верю. Это о другом...

Командир замялся, искал слово и не мог найти.

- А о чем тогда?

- О смысле, вот о чем! Ваша операция – это заявление, политическое, какое угодно, но не военное. Военного смысла я в ней не вижу. Вот в чем дело. Кто-то должен это заявление сделать, если вы чего-то от нас хотите. Может быть, вы лично, и правда, верите, что это штабная операция. Но те, кто вас послали, думали о другом. Когда вы берете заложников, от вас ждут этого заявления, а вы делаете вид, что просто занимаетесь военными делами. Что вы - армия. Но вы как будто никак не можете осознать, что ваша форма выглядит здесь странно. Будь вы в пятнистом, с современным оружием, вас давно бы уже штурмовали. Но вы ведете себя так, как будто вы со своим отрядом действуете где-то не то все еще в германской войне, не то уже в Гражданской. Зачем вы в это играете?...

- Разговоры о Гражданской войне полагаю предательством, - отрезал капитан, - Ваше правительство эту пропаганду еще с семнадцатого начало. В армию ее допускать не следует... За это вам полагается гораздо больше, чем за спекулянта!

- Ага, - сказал командир, - Очень хорошо. Мне на самом деле нужно вам говорить, что вы поздно спохватились - Гражданская война закончилась почти сто лет назад? Неужели нам надо этим заниматься? Или вы уже про другую? Все-таки объясните, что у вас на уме, и зачем все это?

- Я бы вам задал тот же вопрос, - сказал капитан, - Но мне, в общем, не очень интересно, почему вы хотите выглядеть гостем из будущего. Я вас об этом не спрашиваю, верно? Вы говорите одно, а по делам выходит что-то совсем не то. И много разговоров о будущем. Даже далеком будущем. Но нас это как раз не удивляет. Мы к этому привыкли. В вашем лагере много странных людей. Футуристы, нигилисты, анархисты. Раньше таких держали вдали от армии. Сейчас они везде. Что я могу сделать? У меня отряд, я делом занят. Хотите дурить – это ваше дело. Не убивали вы Петровича – я очень рад. Меньше возни с вами. Да, вот, кстати, - он показал рукой с папиросой на Кудрявого, - Вот ведь есть среди вас обычный человек, нормальный, без всякого футуризма. Говорит, что с дядей моим знаком. А дяде моему в шестнадцатом году исполнилось шестьдесят; какие уж там столетия...

Командир уставился на Кудрявого, открыл рот, закрыл, махнул рукой, отвернулся.

- Подождите, - сказал Кудрявый.

Ну, началось, подумал я. Если он их, действительно, сумеет помирить, я ему коньяк поставлю, самый лучший, какой сам скажет. А то пропаганда всегда такая, что боже мой, и тех мирил, и этих - а вот увидеть самому никак не получается...

- Александр Николаич, - Кудрявый повернулся к капитану, - Я действительно знаком с вашим дядюшкой, встречал его и в Париже, и здесь... И в то же время я говорю вам – вы не в том городе, каким он был в восемнадцатом. Если бы вы вышли за баррикаду, прошли по улицам – вы бы убедились. Возьмите в руки меню, которое вон там на столе – увидите: изменилось правописание. Я долго не мог привыкнуть... Спуститесь в кабинет директора, посмотрите на календарь, который там висит на стене. Вы увидите то, что эта девушка пыталась сказать поручику – год теперь уже за две тысячи, а не девятьсот восемнадцатый. Не такое уж далекое будущее, и на Марс в ракете никто не летает... Но это не трюки, никто не знал, что вы придете сюда, никто не готовил это место, не печатал для вас календари и меню, чтобы сбить вас с толку. Да вы и не интересовались, своими делами занимались. Но я не сомневаюсь и в том, что вы этой ночью выгрузились из состава, прямо с фронта восемнадцатого года, и пришли сюда маршем с отрядом настоящих солдат. Я помню... И год, и людей... Я знаю...

Он повернулся к командиру.

- И вы, капитан, не сомневайтесь – перед вами настоящая армия Его Императорского Величества... По старой памяти, конечно, он давно отрекся, и армия уже больше года подчиняется бог знает кому, вам бы это совсем не понравилось, поверьте, я видел и это тоже, и это было плохо.

- Да, да, - сказал он Фиделю, который готов был вмешаться в разговор, - Настоящие винтовки, настоящая форма. Вы уже тоже это поняли, но не можете поверить. А я могу, потому что я жил тогда, и живу сейчас, и, бог даст, может быть и еще немного проживу.

Но это не обо мне.

Он перевел дыхание.

- Еще секунду, и я закончу. Я не смогу объяснить вам, как это получается, что мы все здесь встретились. Я сам не знаю. Но разве это важно – как получается? Вот получилось ведь. Встретились. Ну, и что? Вам непривычно, но поживите так неделю, год, и вы привыкнете, даже если не понимаете, как это получается. Важно, что вы за люди, и чего хотите, а не то, из какого вы года, и почему встретились, и может это быть, или нет.

- И вот еще, - сказал он, - Представьте себе, что это в книжке, в кино. Вам показывают людей восемнадцатого года, и вы не испытываете неудобств. А теперь представьте, что вы можете с ними поговорить, сесть за один стол. Станете вы выяснять, как это получилось? Видите? Неудобства ваши – искусственные, вы думаете, они важнее всего, а на самом деле они как раз не имеют значения...

- Звучит как бред, - сказал командир ”Альфы”, потер лоб, - Я не против, пусть мне покажут живых людей из восемнадцатого. Может быть, это как-то возможно. Проблема в том, что если так не бывает, эти люди должны быть фальшивыми. И тогда – о чем с ними говорить? То есть, говорить можно, но это совсем не то, как вы это нарисовали.

- Не то? – переспросил капитан, - Отчего же не то? Чем вам люди из восемнадцатого не угодили? А мне ваши не нравятся, и весь этот футуризм тоже. Может быть, они уже и календарь реформировали, пока мы в окопах были? Объявили будущее? Я не знаю, чему с вами можно верить...

Он посмотрел на командира, дернул углом рта.

- Но мы-то не фальшивые, я с этими людьми в окопах, месяц за месяцем. Вот вы говорите – меню, календарь. А я тоже знаю, что у каждого второго солдата в кармане газета – на самокрутки. Читать их нельзя, только курить... Но посмотрите, увидите там и числа, и события... И правописание тоже, хотя ошибок много. Мы ведь тоже не готовились, да и как? Сутки в пути, где там... Нет, я в себе не сомневаюсь, а вот вы мне сомнительны... Очень...

- Пока вы думаете, что так не бывает, - вздохнул Кудрявый, - То не о чем вам и говорить, конечно. Но это не так. Бывает. Редко, но я видел уже такое. И слышал еще много о чем. Это не футуризм, это проще, мы просто названия не знаем. А вы скажите себе, что бывает. Как вы проверите? А вообще-тo... Mожет быть и можно. Вспомните – пули не пролетают, отскакивают, гранаты тоже, да и сами вы, если без провожатого подходящего идете - то и не доходите, теряетесь, как в трех соснах. Разве обычно так бывает? А ведь вы сами это видели...

Он посмотрел на командира. Командир смотрел на него, молчал. Вспоминал свои утренние приключения?

- Вы тоже думаете, я бы без провожатых сюда не дошел?

- И не вышли бы отсюда тоже, - сказал Кудрявый, - Я вас сюда провожал. Солдат вас вывел. И когда вы снова сюда шли, кто-то вас должен был тоже встретить. Кто это был?

- Да Сан Саныч этот, - сказал командир нехотя.

- Ну, вот видите... Что же это получается по физике-то?

- Темпоральный пузырь, - сказал вдруг Фидель, и сам хихикнул от неожиданности.

- Хорошее название, - отозвался капитан, - Неаппетитное только.

Фидель снял кепку, почесал темя.

- Да... Тогда и мучиться не надо, откуда люди, форма, винтовки... Но я вряд ли поверю. Воображения нет. И страшновато... И потом, мне тоже непонятно – почему?

На лестнице из кухни показался поручик, за ним шел менеджер. Позади держалась девушка в белом фартуке.

- Что вы говорили про аппетит, Александр Николаич? – спросил поручик, остановился на верхних ступеньках, - Не пора ли готовиться к вечерней трапезе? Если сейчас начинать, как раз через час готово будет. А пока сервировать?...

- Конечно, поручик, - отозвался капитан, - Распорядитесь, если вас не затруднит...

- Так точно, - отозвался поручик, повернулся кругом, развел руки, повернул свою команду обратно вниз.

- Поручик-то, кажется, с барышней помирился, - заметил капитан.

- Ага, - сказал Кудрявый, - Вот он чем занят. А где ваша разведка?

- Он внизу, беседует с этим...

Капитан пощелкал пальцами.

- Сан Санычем? – Кудрявый поднялся, - Вы их одних оставили? Я лучше пойду, посмотрю.

Он похлопал меня по плечу кончиками пальцев, дернул головой вбок. Я пошел за ним.

- Я сам с собой пари держу, - сказал я, - Если тебе удастся их уговорить... Что ты хочешь? Коньяк возьмешь?

- Я уговорю, - сказал он, - Покупай. Тут не надо физику объяснять. Любопытство, и ничего больше не нужно. Если оно у них есть.

Хорошая мысль. Мы спустились по лестнице до середины, остановились там. Кудрявый оглянулся, сказал тихо:

- Мне тебя уговаривать не надо. Есть мысли? Командир правильно почувствовал... Взяли заложников, а требований не выдвигают... Но только зря он ждет этих требований. Ничего им от нас не надо, они здесь для другого. Это они не заложников взяли, это...

- Со злости разнесли, что попалось, как будто душу отвели.

- Именно это. Они тут по своим делам. Вот только что это за дела? И кто?...

Я показал пальцем под лестницу, на дверь директорской.

- Это-то да, - сказал он, - И Сан Саныч, и разведчик этот. Это вокруг них что-то крутится. Но в чем интрига? Армию подняли. Это не шутка. Тут кто-то над чем-то работает. И эти двое в кабинете – они знают, зачем они здесь. Надо их тоже заматывать в разговоры. Может быть, скажут что-нибудь... Чтобы можно было отличить тех, что с планом, от тех, кто хочет их план саботировать.

- Почему обязательно саботировать? – удивился я.

- Потому, что если кто-то что-то затевает, кто-то другой всегда это саботирует. Это так устроено... Мне не нравится, что кто-то знает, что происходит, а я нет.

- Я думаю, если бы тут работал кто-то из твоей цепочки команд, ты бы уже знал.

- А это правильно, - сказал Кудрявый, - Как я не подумал... Остается... Много остается, но все равно, спасибо. Если бы какая-нибудь характерная деталь... Тот, кто это делает – его можно узнать по характерным деталям... Ты иди наверх, слушай. И если что, сразу... Любая глупость... Хорошо? А я этих двоих пошевелю...

- Так точно, - сказал я.

*

- Я очнулся на реке, - говорил Сан Саныч, - На лесосплаве, учетчиком. Где-то в середине тридцатых. Лето было жаркое, большая река, а по берегу – песок, песок. Деревня, всего домов двадцать, и контора. И еще библиотека. Никто туда не ходил. Один я. Она на краю деревни стояла, через овраг, за баней. Край света... Ссылка. Где желтая крапива, и сухой плетень... Как я там оказался? Помнил, конечно, но смутно, как будто не со мной еще. Как будто у меня только с этой деревни началось по-настоящему. Работа простая, ставил палочки на бумаге карандашом, когда мимо меня катили бревна, и сбивали на реке в плоты. А в другой руке у меня была всегда книга. Палочка за бревно, палочка за плот... Я прочел ”Преступление и наказание” несколько раз, ”Братьев Карамазовых” тоже, все старые журналы. Жил как во сне. Наверное, я был счастлив. Но потом пришла зима, стало плохо. Читать нельзя, пальцы мерзнут... Я ушел оттуда... Перебрался в Перетбург...

Он засмеялся тихо.

- Не знаю, как перебрался. А там вдруг по-настоящему начало вспоминаться. Не места. Не лица. Слова. И то, что вокруг слов... Стихи. Потом уже из чтения понял, что это все значит... Что меня оставили еще побыть. Как бы не телесно; сходства нет, но внутри... Да вы знаете, наверное. Дома уже не было. Ночевал во дворцах, там много места. Уже не удивлялся. Но холодно... Еды почти не нужно было... Устроился при книгах опять, там же неподалеку и жил... Сначала не понимал, потом начал понемногу... Его... Меня оставили не потому, что я нужен... Никто никому не нужен... Я что-то делал не так, прогневил кого-то, поэтому, наверное... И никто другой не может это доделать... Скажите лучше, как вы...

Разведчик отложил папиросу на край пепельницы.

- Вы что же, никого не встречали?... Я имею в виду... Не разговаривали ни с кем? Как же вы знали, что здесь... Что вам здесь тоже надо быть?

Сан Саныч пожал плечами.

- Встречал... Но не разговаривали... Я боялся. Это как в кошмаре – не знаешь, о чем говоришь, не знаешь, с кем, почему. Я прятался долго. Я книги люблю, все остальное – нет. Читаешь, и на тебя знание рушится... А здесь... Я знал, что мне сюда надо почему-то, что здесь узнаю что-то, о себе тоже... Важное...

Он пожал плечами. Разведчик бросил на него вопросительный взгляд.

- Про вас - да, увидел! – сказал Сан Саныч, - Для вас армия поднялась! Это... Это, как они теперь говорят, заявление. Пушки, стрельба. Да еще в годовщину. Пощечина! Куда уж лучше... Куда яснее...

- Для меня? Может быть, скорее, по поводу...

- Неважно. Главное – кому-то еще что-то нужно. Они еще не оставили это место. Вот что хорошо. Тогда – есть какой-то смысл в том, что и я еще здесь...

- Может быть. Я сначала тоже так думал – награда, наказание... Нет. Это просто какой-то закон природы... Я думаю - все остаются, так или иначе, от кого сколько... Когда мало, вы не чувствуете... Иногда это нечаянно заполняет целую персону... Заслуги в этом нет, а страдания хоть отбавляй. Вы говорите, счастливы были, читали... Я вот ни минуты не имел покоя... Да еще первое время все там же, где... Долго... И не вырваться. Потом уже... Работу я себе придумал, чтобы можно было туда ходить. Там мой дом был и остался, там я лучше всего понимал, кто я, что мне надо...

- Да, похоже. У меня, наверное, старая школа, я привык думать об этом, как о службе, или наказании. Мне так понятнее. Мы все ждали... Будущее... Роль России, соединение западного разума с восточным духом. Соловьев... Меня как будто оставили посмотреть, что вышло. Убедиться. Что не было никакого будущего; прошло мгновение, и все свое будущее с собой унесло. Идеология, как снег, растаяла. Вот Белый, какой идеолог был! А кому он сейчас нужен, кроме эстетов с историками...

Разведчик посмотрел, сказал устало:

- Роль России... Роль России - предупреждать. Пугать людей. А они вместо этого... Что-то мы им не то показали, не напугали, а соблазнили. Надо было иначе. Это мы виноваты. Стыдно вспоминать... Но больше всего – она меня устыдила. Анечка... Я не знал этого про нее... Я о ней думал, как о кошечке, играл с ней мелодраму. Мы в молодости красуемся собой, и идеологией, громоздим одно на другое... А она – когда я потом увидел, во что она может вырасти, как человек... Надо было помогать ей, вытаскивать это на свет. Надо было с ней быть, все время... Вы говорите, - наверное, что-то не так сделали... Да бог с вами, разве вы хуже других? Пересматриваешь свою роль, все роли. И больше всего злит, до умопомрачения, что все делал не так; и никто не заметил, не сказал. Вот если бы снова... Еще раз...

Посмотрел по сторонам, взял папиросу из пепельницы, зажег, заговорил почти шепотом:

- Как она могла это выдержать? Потому что ей было для кого?... Я в мае и в ноябре заболевал, не мог на работу ходить. Прикидывался, что это алкоголизм. Когда по всему городу, из всех репродукторов... Как я туда попал? Как будто шел по лесу, и свернул не там, где надо, и забрел бог знает куда. Я хочу опять туда, в лес, и свернуть, где надо. И не один. В этот раз я бы уже знал хотя бы, куда не надо...

- Где он, ваш лес? Когда?

- Где? Наверное, в Париже, перед войной. Я как будто помню тот день, - собирался написать ей. Чтобы приезжала. И не написал.

*

Кудрявый открыл дверь, встал на пороге. Собеседники обернулись, подняли головы, смотрели на него молча.

- Ужин собирают, - сказал Кудрявый, - Не хотите присоединиться?

- Нам нужно поговорить, - сказал Сан Саныч, - Я думаю, там обойдутся без нас. Времени у нас уже немного...

- А я думаю, не обойдутся, - сказал Кудрявый, обошел стол, встал перед разведчиком, - Ведь это из-за вас все это войско сюда пришло, не так ли? Вы тут один, кого они как своего принимают. Вы лучше других знаете, что происходит. Может быть, один знаете.

Разведчик не отвечал, смотрел молча, но спокойно.

- Тут целый замысел, - сказал Кудрявый, - И он в ваших интересах составлен... Я не могу судить об успехе. И мешать не собираюсь. Но один участник уже убит... Не знаю, как это повлияет, но я думаю - чтобы замысел ваш продержался до конца, вам лучше быть там, наверху со всеми, смотреть, слушать. Чтобы никакие случайности не вмешивались.

- Случайности? – переспросил разведчик, - О чем вы говорите? И почему вам надо верить, что вы мешать не собираетесь? Вы, по-моему, больше всех интереса проявляете.

- Мы можем об этом отдельно объясниться, - сказал Кудрявый, - Но я не один, нас здесь уже почти целая дюжина собралось. И трудно сказать, кто для чего...

Тишина повисла в директорской.

- А вы–то как... – начал было Сан Саныч, потом подумал еще, - А, так этого командира неугомонного вы сюда привели?

- А вы сами добрались? – ответил Кудрявый вопросом на вопрос, - Как же вы узнали, что вам сюда надо?

- А вы?

- Меня город прислал.

- Работаете, – сказал Сан Саныч, - Не раскаяться бы вам, как я тогда...

- Не заблуждайтесь, - сказал Кудрявый, - Я не на городские власти работаю... А вот вы на кого?

Разведчик поднял руку.

- Вы правы, - сказал он, - Дорога дальняя. Надо подкрепиться. Идемте.

24. Разгадки

Когда я вернулся, капитан с командиром уже обменивались претензиями без оглядки.

- Я всегда думал, – говорил командир, - Если бы встретиться, я бы им сказал! Это же абсурд военный - то, что они делали. То есть вы... А это сопротивление – это вообще смешно. Я не говорю о людях... По военным делам. Ни базы, ни снабжения...

- Какие базы, - возражал капитан, - Если так дальше пошло, как начиналось, никаких баз остаться не могло, еще год – и все. Кругом Советы. Это все ваша пропаганда. Что только эти комиссары не обещали. А выполнили что-нибудь? Вы говорите, что вы знаете... Могу себе представить!

- Конечно, знаем, - заверил Фидель, - Но мы не очень любим говорить... Гордиться особенно нечем. Там не совсем те люди вышли вперед, которым бы следовало. А как это получилось? Я думаю, это вы не показали твердости. Вы все ждали, ждали... Как с этим Петровичем – вы его посадили, собирались судить, наказывать. А что вышло? Пока собирались, он от вас ушел, а чекисты его убрали. Так вы и всю Россию прохлопали, потому что не могли собраться решительные меры принять.

- Мы не политики, - отрезал капитан, - Мы армия. Если мы начнем решать... Правильно командир говорит – армия не для насилия нужна, для равновесия сил.

- Ну, да, - кивнул Фидель, - Это если противник по правилам себя ведет. А если нет? Тогда вы не играете. Один Корнилов... Да и то, что это вообще за переворот, разве так надо было... Только хуже сделал. Надо было до конца...

- Одно из двух, - сказал капитан, - Или вы армия, или банда политическая, как красные.

- Красные с немцами сумели справиться. А вы – только бегали.

Мимо проходил поручик. Он подсел к столу, в руке вдруг появился наган; сказал ласково, сквозь улыбку:

- Пока офицеров слушались – не бегали... А когда комиссары появились, и начали учить, что враг – не за проволокой, а в столице... Не дразните лучше... А то нервы разгуляются, выведу на двор, и... – он щелкнул пальцами свободной руки, - Я политики не переношу. У вас с дамами, наверно, не все хорошо получается, так вы другие занятия себе ищете в замену...

Встал и ушел. Фидель вытер кепкой лицо, замолчал. Сидел, моргал, смотрел в стол, становился все краснее.

Капитан усмехался над пепельницей, пускал дым колечками.

*

Начали разносить приборы, ставили на столы графины с напитками, тарелки с закусками. Пирожки, салаты, хлеб...

Фидель положил свою кепку около себя на стол, налил рюмку водки, опрокинул, взял с тарелки пирожок... Директор, проходя мимо, посмотрел на него с неприязнью.

Снизу поднялись разведчик с Сан Санычем, за ними следом – Кудрявый. Разведчик остановился за спиной у капитана, нагнулся, начал говорить тихо на ухо. Капитан кивал.

Кудрявый обошел стол, сел на свое место около меня. Разведчик с Сан Санычем устроились на той стороне, где капитан, но не рядом, чуть поодаль. Поручику оставляли место? Или хотели быть отдельно?...

- Ну, что же, командир, - сказал капитан, - Выглядит так, что вы к Петровичу прямого отношения не имеете. Посмотрим. Обвинения пока придержим...

Командир только кивнул устало, не то головой покачал.

- Думаете, вы меня удивили своими обвинениями? На этой работе всегда...

- Да, бывает, - сказал капитан, - Как иначе? Риск слишком велик... Так что же все-таки с танками? Выгодно ли это на самом деле?

*

- Зачем вы Финляндию отдали? - не унимался Фидель, - Это же ворота... Если бы не это, не было бы блокады...

- Финляндия в трицать девятом показала, что она хочет, - говорил командир, - Не хватало еще, чтобы она тогда вдруг поднялась, как Прибалтика потом...

- Так это в тридцать девятом, - возражал Фидель, - А тогда еще можно было...

- А что вы вообще думаете? – повернулся к нему Кудрявый, - Если уж мы договорились, что армия настоящая, и люди настоящие... Я имею в виду – почему тогда они здесь? Что вы думаете?

Фидель повернулся к нам. Глаза у него были не то серые, не то голубые, выражение лица немного глуповатое, должно быть, от сосредоточенности.

- Я думаю... Если настоящие... Тут во времени может быть дело, в хронологии, - сказал он, потянулся за новым пирожком, откусил, пригубил рюмку, - В августе многие войны начинались. Что-то есть в этом месяце такое, что если война, то именно в конце августа...

- Скорее практические соображения, - сказал капитан, - Лето, урожай собирают; противнику труднее мобилизацию проводить...

- Конечно, - согласился Фидель, - Но все равно... А почему так много известных людей в августе погибало, особенно от руки государства? Я могу имена назвать...

А вот это здоровая мысль, подумал я. Такие именно годовщины и чреваты... Ответными ходами...

*

- Кажется, здесь получилось, - шепнул Кудрявый.

- Да, - сказал я, наклонился ближе, - Удивил ты меня. Никак я не думал, что они так легко договорятся...

- Я много раз это видел, - сказал Кудрявый задумчиво, - Ненавидят люди друг друга, за то, что те все не так делают; до того, что убить готовы, но не могут добраться. А встретятся – и не поднимается рука, и только упрек - ну, что же вы! Одно дело, когда ты думаешь о ком-то отвлеченно. А если разговаривать, становится понятно, что и мы люди, и они люди... Но тут - не моя заслуга, скорее всего.

- Как это?

- Не знаю. Но смотри – штурма-то так и нет... А я там ничего не делал. Как будто кто-то им не дает развоеваться. Или отводит, или отвлекает...

- Например?

- А кто у нас больше всех хотел штурмовать? Чем он вместо этого занялся?

- Думаешь, отвлекли его? Кто?

- Да, кто? Видно, что тут не мы одни... Тут несколько человек могут быть, и за, и против того, что происходит. Слишком много участников. Одни снаружи, другие изнутри... Почти все... Фидель. Или этот Сан Саныч... Даже мы с тобой.

- Эти - может быть... А мы-то зачем?

- А вот, не понравилось бы нам что-нибудь... И начали бы мы вмешиваться...

- Не зная общей картины? Это вряд ли. Мы так не делаем. А что с Фиделем?

- Ничего такого вроде. Но ты посмотри, сколько у него разных интересных свойств. Город его знает. В общественные дела он как-то замотан, но не поймешь, на чьей стороне. У него и к властям претензии, и к противникам властей. И потом, эта нумерология... Какая-то у него аура нечеткая. И после его разговоров об августе – что мы с тобой себе сказали?

- Да, август, и Сан Саныч – это уже человек готовый...

- И не только. Начинаешь на все смотреть под этим углом. Для этого он, может быть, Сан Санычем и назвался. Вот я им сказал, там, внизу, что нас здесь почти дюжина, и вдруг подумал – а почему?...

- Почему сказал, или почему дюжина?

- И то и другое. Тут есть разные слои – один снаружи, для нас, чтобы мы реагировали, другой внутри, то, что на самом деле происходит. Видишь, как нас толкают к этой дюжине... Чтобы мы этим занялись, и внутрь не лезли? А сколько нас должно быть? И сколько на самом деле? Ты считал?

- Считал, - сказал я, - Но давай еще раз. У меня ничего не получалось... У них капитан с поручиком, и разведчик. Это три. Мы с тобой, и командир с Фиделем – семь. Кто еще? Сан Саныч...

- И Мальвина, - сказал Кудрявый, - Девять.

- Ну, и все, - сказал я. – Где тут дюжина?

- Нет, - сказал он, - Не все. Не все здесь, но они играют. Вот Петрович...

- Но ведь его... Как бы это сказать... тело - во дворе лежит...

- Тело Джона Брауна, - пробормотал Кудрявый, - Тоже лежит где-то, а дела его тем временем делаются... А этого даже со сцены не убрали. Кто здесь в его дела вмешался, и ради чего? Мы уже говорили, что вместо штурма им занялись. Как это получилось?

- Ну, с Петровичем-то... Это легко. Акционерный дом, наверное? – сказал я.

- Наверное, - сказал Кудрявый, - Значит, еще и этот, который в машине за баррикадой. Дух из машины... Всегда все сходится. Как в романтическом сюжете...

- Это пока одиннадцать, - сказал я.

- Близко, - сказал Кудрявый, - Очень близко... Кого-то мы здесь не видим...

- Это если двенадцать... Тогда всего еще один где-то. Всего один?

- Это очень много, - сказал Кудрявый. И голос у него был по-настоящему озабоченный.

- Ну, хорошо, - сказал я, - А мы с тобой что – помогаем этой интриге? Почему? Потому что эти люди тебе понятны? Потому что ты их знаешь?

- Нет, - сказал он, - Помогать мы не можем - мы не знаем, что они делают. А они нам не говорят. Мы можем только смотреть, следить, чтобы игра была честная.

- Но они для нас выглядят положительными персонажами?...

- Они ведут себя искренне. Может быть, потому что мало знают... Остальные не так.

- Почему обязательно еще кто-то должен быть? И так уже все хорошо завязалось.

- Нет, нет. Тут ситуация странная. Не естественная. Все конфликты утихают сами собой. Разум торжествует... Говоришь людям что-нибудь не совсем простое, а они – понимают! Ситуация – как бы это сказать? Аполлоническая, не дионисийская... Понимаешь? Они могли бы очень просто все сцепиться, если бы этого не было.

- Думаю, ты зря о них беспокоишься. Тут и так все устроено... Да к ним даже пройти никто не может! Не говоря уже о том, чтобы стрелять.

- А если бы кто-то провел силы противника внутрь? Петровича-то убрали, прошли как-то. Кто их провел?... А на самом деле, кто их-то провел?

- Кто вместо штурма подставил Петровича, тот и провел, - сказал я.

- Я же говорю, - сказал он, и оглянулся, - Мы еще кого-то здесь не видим... Пойду-ка я еще тех двоих побеспокою...

*

Кудрявый подошел со своей стороны стола, взял стул, сел. Две головы повернулись к нему с той стороны, два лица, оба неприветливые.

- Сан Саныч, - кивнул Кудрявый в сторону второго собеседника, повернулся к разведчику, - Не имел в виду вас раздражать, но... Я даже не знаю, как к вам обращаться... Я к вам с разговорами лезу не из любопытства. Я вам уже говорил, что я мешать не собираюсь. И потом, по уровню игры видно, что мешать может быть не умно...

- И даже для здоровья вредно, - закончил разведчик, - Меня разговоры ваши не раздражают. То есть, не больше, чем все остальное. У меня с нервами не все в порядке. Иногда совсем не в порядке...

- С капитаном и поручиком вы держитесь... Хорошо держитесь.

- Они ради меня здесь. Все, что с ними будет здесь, и потом – это из-за меня. Я за них отвечаю. А вы человек частный, сами собой распоряжаетесь... Не взыщите...

- Частный? – переспросил Кудрявый.

- Да, да, - отмахнулся разведчик, - Я вижу, что вы не случайный человек. Ну, и слава богу. Смотрите, не жалко. Но лучше не вмешивайтесь. И говорить я вам ничего не хочу. Устал. Сглазить боюсь. Не буду. Разговоры ничего не объясняют...

Кудрявый подвинул стул ближе к столу.

- Мне кажется, мы с вами не встречались в городе.

- Не думаю. Я очень уединенно существовал... В последние годы.

- Почему же именно вы? И вот таким драматическим способом?... Почему сейчас?

- Не знаю, - лицо у разведчика дернулось, - Дело не во мне, зря ищете... Я читал тут историю, запомнилось... Путешественики в прошлое случайно убили бабочку... Когда вернулись, у них другое правительство было. Я, может быть, такая бабочка. Не будет меня здесь, и что-нибудь иначе выйдет.

- Это то же самое, что сказать, что из-за вас получилось так, как сейчас.

- Не знаю, - сказал разведчик, - Я еще одну историю читал... Из новых. Они хорошо это чувствуют, третье поколение на этом выросло... Про семью, которая все время уходила, со старого места на новое, и начинала жизнь сначала, все дальше, дальше в глушь. Люди приходили за ними туда, и их не заставали, они успевали всегда уйти раньше, во-время бросить все. Что-то библейское в этом звучит. Если бы так можно было... Я не успевал. Нет, не так – не догадывался уйти вовремя... Все хотелось задержаться, что-то показать им, - он махнул рукой, - Лучше оставьте меня, ей богу... Зачем эти разговоры...

*

Кудрявый тихо свистел. Опять про сурка? Нет, это что-то другое, энергичное. Я прислушался. Мальчик резвый, кудрявый... Это он про себя, что ли? Ах, да...

- Слушай, - прошептал я, чтобы не мешать разговорам, - Ты почему это свистишь?

- Я? – он посмотрел на меня без выражения, глаза отсутствовали где-то, - Я не свистел ничего...

- Ага, - сказал я.

- А, это, - он пожал плечами, - А что это было? Я не помню.

- Мальчик резвый, - сказал я, - И еще всякий.

- Ну и что? – сказал он.

- Как его звали, мальчика этого? Резвый. Кудрявый. Как и тебя. Я думал, ты про себя. А имя у него – помнишь какое было? Да? Керубино!... Понимаешь? Кудрявый, как ты. И Керубино... ”О” или ”А”? Что ты Керубине? Что тебе Керубина?... Ну, кто ее придумал?...

Я подождал. До него дошло.

- Да... – сказал он, и ухмыльнулся, - Было дело. Дурили сильно...

- Так потому ты это и свистел.

- Ну, не знаю.

- А я знаю. Это у тебя...

- Фрейдистское, - закончил он.

- Да, - сказал я, - Ты с ним поговорил, он тебя, по-моему, не очень хорошо встретил, а ты после этого начал это свистеть... Я так понимаю, что персоналии у нас определились до конца. Там были дюжины, рестораны, Мальвины, а тут теперь еще Бернгардовка эта, и Керубина туда же. И август, август... Да главное, это можно легко проверить. Просто подойти, и спросить.

- Автограф еще попроси.

- И попрошу. Это тебе не Евтушенко где-нибудь толкнуть...

- У меня не просил...

- Я не понимал, что в моей позиции их можно начать собирать. Это же деньги!

- Нет, - сказал он, - Глупости... Почерк меняется. А то я бы и сам приторговывал. Не глупее тебя... Нет. Это все теперь иначе, ты и сам знаешь. Но на самом деле не так важно, кто есть кто...

- Как же это может быть не важно? Ты сам меня учил всегда...

Он вздохнул.

- Я тебя учил, потому что через имена легче было. Но на самом деле имена имеют значение только в первый раз. Потом это все равно не физическое... Это... Как пятно света, на кого попадет. У него нет имени.

- Не знаю, - сказал я, - Тебе виднее. Но почему же именно поэты, а не генерал какой-нибудь? Нет, это я не то говорю. Сейчас... Почему поэты, - это значит, - Что тут такое, что именно поэты ему нужны?

- Почему поэты? Это верный признак, что тут язык играет...

- Да? Вот прямо так? Сам по себе?

- А как же... Язык – основа всего, он много может. Через кого-то правильного, конечно...

- Разве не мы через него?

- Это то же самое, только с другой стороны. Если язык может сказать ”графиня изменившимся лицом бежит пруду”, то у кого-то будет зуд, пока он это не скажет вслух...

Пока язык не отстанет.

- То есть, это кто-то, кто через поэтов свои дела делает. Как язык. Но почему тогда это время, а не другое? Почему восемнадцаый год?

- Это-то понятно. У языка по тому времени ностальгия... Тогда, перед войной, у него было все - и Бунин, и футуристы, и все они. Даже и после какое-то время... Но это уже слишком дорогой ценой. И это каждый видит по-своему... Язык... Поэзия... Погоди-ка, дай подумать...

25. Последний ужин. Эпифания

Пауза была; я поднял глаза - как будто толкнуло меня что-то. Все за столом были заняты разговорами. Кудрявый смотрел в другой конец зала; глаза у него отсутствовали - он что-то думал, а взгляд его сам следoвал за чьими-то движениями. Мальвина его занимала? Мой же взгляд сейчас притягивала лестница, уходящая вниз, в сумрак нижних помещений. Где обитали вспомогательные духи... Я услышал, как сердце у меня бьется неровными толчками, пропускает такт, и во время пропуска сжимается легкой, сладкой болью. Я старался выровнять дыхание, и не мог. Мне вдруг показалось, что я отделился от всех, как во сне, когда люди вокруг не видят тебя, и не слышат. Что-то происходило...

Я толкнул Кудрявого локтем в бок, не глядя. Я не успел увидеть реакции. По лестнице, лицом ко мне, поднимался человек. Я никогда раньше не видел его, но я знал, что это неважно, и что мои последние ощущения связаны с ним, с его присутствием, которое началось какую-то секунду назад.

Говорят, пуганая ворона боится куста. У меня подобные ощущения были до сих пор только однажды, и я вспомнил их сейчас. Я снова толкнул Кудрявого локтем, сильнее. Человек шел, переступал со ступеньки на ступеньку, поднимался выше и выше. Когда лицо его былo на уровне моeго, наши глаза встретились. Я забыл, где я нахожусь. Все изменилось в помещении, или ощущение от него стало другим; оно как будто внезапно расширилось, свежий воздух повеял со стороны, как если бы там вместо стен была открытая колоннада, и оттуда приходил ветер, легко скользил по деталям постройки. Поворачивалась панорама, раскрывалась, как разрисованый веер. Листья шелестели, приближался глубокий синевато-зеленый фон старой зелени, густых зарослей, на котором сильнее засияла на столе белая скатерть... Побеги повсюду, и запах смолы, елея и кипарисов, винограда и роз. Тенистые уголки, в которые можно забраться, прижаться спиной к светлым стволам... В их перплетение... В теплую тень...

Рядом со мной взвизгнули по камню пола металлические ножки сдвинутого стула; человек перевел взгляд... Я очнулся; настолько, что уже способен был всмотреться в него. Возраст – неопределенный. Движения легкие. Одет в темное. Лицо озабоченое, напряженные брови, сжатый рот. Одна рука на перилах лестницы... Он поднялся на последнюю ступеньку, сделал шаг в зал и остановился, обвел глазами стол, и все вокруг.

- Ну вот, - сказал он, - Все здесь. Теперь дальше...

Он вышел в зал, встал позади не занятого стула, положил руки на спинку, стоял и молчал, смотрел вниз, думал. Наше присутствие ему не мешало. Я посмотрел в сторону Кудрявого; он тоже стоял – это он и отодвинул стул тогда... Но не смотрел на человека, а оглядывался вокруг себя. Чтобы не встретиться глазами с ним, или проверить других?

- Я говорил тебе, - сказал он вполголоса, поднял палец, как восклицательный знак. Или как указатель на число?

Человек покивал рассеянно, не повернув головы. Фидель, который сидел рядом со мной, тоже услышал; он переводил взгляд с человека на Кудрявого и обратно, ждал продолжения. Не дождался; заговорил сам.

- Кто это? – спросил он неуверенно, ни у кого конкретно, а вообще – чтобы кто-нибудь откликнулся. Человек посмотрел на Фиделя через стол сверху вниз.

Фидель посмотрел на него.

- Кто вы? Как вас звать?

- Вам не надо меня звать – никак, - сказал человек, и отвернулся, - Не беспокойтесь об этом. Нам с вами не обязательно общаться...

Он говорил ровно, негромко, не глядя, а сам смотрел, как подходит, приближается поручик с девушкой в зеленом платьице.

- Мальвина... – протянул он, вслушался в звук, - Кто это придумал? Вы?

Поручик вежливо наклонил голову, отодвинул даме стул. Человек сделал лицо, выпятил нижнюю губу, показал поручику большой палец. Жест не вязался с ним, выглядел чуть нарочито бодрым, как у затейника. Мальвина улыбнулась, устроилась на стуле по правую руку от человека, поручик присел рядом; они наклонились друг к другу, начали шептаться.

- Я вижу по реакции присутствующих, - произнес Фидель брюзгливо, - Что вы, наверное, кто-то из тех, кто это все устроил... Не знаю, как... Столкновения времен, перемещение армий... Стрельба...

- И это еще не закончено, - сказал человек, глядя себе на руки, - Вам что-то здесь не нравится? Ну, да, с вами здесь обращаются как-то... Но ведь это от вас же и идет, верно?

- От меня? – переспросил Фидель.

- От кого же еще?

Фидель вздохнул.

- Ну, в общем... Наверное, и от меня тоже. Но когда обстоятельства такие идиотские... Я нервничаю, когда не могу понять. Я знаю... Мне говорили... Что же делать...

Он замолчал, опустил голову, смотрел на стол перед собой. Командир уставился на него изумленно. Капитан тоже повернулся посмотреть. Да, чудеса...

- То есть, вы мешать этому идиотизму не собираетесь, - подытожил человек, все еще ни на кого не глядя, разглаживая пальцем скатерть.

- Мешать? – Фидель поднял лицо, - Нет, не собираюсь. Зачем?

Человек пожал плечами.

- У вас уже один оппозиционер лежит во дворе... Что тут приходит в голову? Его пример другим наука... Или еще... Остались от козлика... Где стол был яств... Но если вы говорите, не собираетесь, - он покосился на Фиделя, - То ничего страшного... Уже теперь недолго... Не знаю, как вы поверите во все это, но участие пойдет вам на пользу, вот увидите.

Фидель крякнул, и потянулся к новому пирожку.

- Армия, - сказал человек, негромко, сам себе, - Армия все здесь делает. Ей не надо объединяться, договариваться... Интеллигенцию пришлось бы уговаривать, и ничего бы не вышло. Армию не надо уговаривать. Это их работа. И оружие... Они проведут...

Он бросил взгляд на разведчика с Сан Санычем, которые сидели там же, чуть поодаль от остальных. Мне не видно было лица разведчика, но Сан Саныч смотрел на человека у стола, как будто не мог чего-то вычислить до конца.

- Париж? – сказал человек, - Тринадцатый?... Так? Хорошо. Пусть будет Париж... Уж лучше, чем Берлин.

- Чем же лучше? – подал вдруг голос Сан Саныч, громко, отчетливо, как будто труба вступила в верхнем регистре.

- Они не воюют, - сказал человек, не задумываясь, - Соблазна меньше. Вы сидите, что-то делаете, пишете стихи. А тут война... В Париже некуда пойти записаться... И Париж шире идеологически.

- Нью-Йорк еще шире, - сказал Сан Саныч, - Почему не туда?

- Нет, - сказал человек, - В тринадцатом Нью-Йорка еще не было.

- Ах, да, это еще и со временем, - сказал Сан Саныч, - Дерзновенно. Но я не думаю, что от этого что-нибудь изменится. Только людей мучить.

- Все будет так?... - переспросил человек, наклонил голову, как будто вслушивался, - Но вы же сами видели – на той улице, как раз напротив аптеки – был дом, и нет его. Снесли. Не говоря уже что фонарь был газовый. И улица уже совсем не та. Выходит, перемены случаются.

- Да нет, - отмахнулся Сан Саныч, - Это как раз плохой пример. Дома этого раньше не было. Поставили его первый раз уродливо; потом перестраивали... И теперь его опять нет. Как тогда. А фонарь с аптекой все там же. Фонарь был газовый, теперь нет, но это все тот же фонарь. Чем мельче, тем неустранимее... То, что вы поминали, было об устойчивости совсем других времен. А вам-то хочется не старое вернуть - новое поправить. И тогда вы как раз должны ожидать, что у вас на новом круге именно этого здания не будет. Потому что – если бы по-вашему вышло, то кто его там строить станет, с какого вдохновения? Вы ведь захотите, чтобы там уже все естественно шло, да? Потому и вмешиваетесь вот так, с пушками, с убийствами – только одной естественности ради...

- Посмотрим, - сказал человек, - Это трудно обсуждать.

- А делать не трудно?

- Нет, - сказал человек, - Не трудно.

- Не трудно, - повторил Сан Саныч, - Конечно, не трудно. Когда же мы узнаем, получилось ли у вас? Очевидно, оно нам на голову само свалится, мы и не заметим.

- Посмотрим, - повторил человек.

Сан Саныч помотал головой, зажмурился, потер пальцами глаза.

- Подождите... Но виновник... Вам надо было его туда доставить, где это все начиналось... Очевидно, прямо посреди ночи. Как это устроилось?

- Такси за ним приехало, - сказал человек, - Он отказывался дальше сам участвовать; пришлось за ним машину послать. Как он вышел, она его у дверей ждала; сел, и поехал.

- Такси?! – Сан Саныч поднял брови, улыбнулся недоверчиво, потом откинулся на спинку стула, засмеялся тихим тонким смехом...

- Ну, да, - сказал человек, пожал плечами, - Такси. Не лиммузин же.

- Да хорошо, хорошо, - сказал Сан Саныч, - Если вам так удобно... На здоровье.

- Вас еще что-нибудь интересует? – сказал человек, не глядя, - Спрашивайте, пока вы здесь! А то когда еще придется...

- Ну, если приглашаете, конечно, спрошу, - Сан Саныч смотрел на свою руку, которая перебирала хлебные крошки на скатерти, катала с места на место, а то выстреливала их резким щелчком среднего пальца, - Вы всех их в Париж отправите? Вместе с пушками? С лошадьми и с оружием? Раз уж вам это не трудно...

- Могло бы получиться интересно, - сказал человек, - И для них, и для нас. Но... – он замолчал, поцокал языком, негромко, как будто не уверен был, как это сказать, - Это было бы не о том. Главное - не послать. А чтобы они сами хотели... Так хотели, чтобы нельзя было не послать... Вот мы лучше этим займемся.

Он отодвинул стул, сел, сложил руки на столе. Перед ним стояла плетеная корзинка с хлебом, бокал красного вина, и чуть поодаль, на середине стола – овальная фаянсовая миска с каким-то блюдом. Он осмотрел все это, кивнул.

- Двое уже определились, - сказал он, - Остальным нужно будет решить, куда лежит их дорога, когда мы закончим последнюю трапезу.

- Это вы юмористически? – спросил Сан Саныч негромко, - Насчет последней трапезы?

- А вы нам подскажите! - живо отозвался человек, - Какого нам тона придерживаться?

Голос у него поднялся, стал резче, пронзительнее. Он смотрел на Сан Саныча, даже пригнулся к столу, чтобы ничто не загораживало взгляда...

- Смотрите, - сказал он, сделал рукой широкий круговой жест, резкий, нетерпеливый, - Мы тут не случайной эстетикой маемся. Это ведь все знакомо, куда ни повернись... Вечер, ресторан, Мальвина... И нас тут, считая тех двоих, на самом деле как раз двенадцать. Но только мы не знаем, как нам быть насчет известных аналогий... Почему всегда дюжины? Это от почтения? Или как балаган? Разъясните нам! Последняя трапеза – это тоже можно как угодно повернуть... На что нам равняться? Иисус со своей командой в патруле, чтобы старый мир не вернулся – это как? А двенадцать маков на склоне голубой мечты – это что же? Опиум для народа, что ли? Это ведь не церковные дела? Нет, нет. Это эстетически, а не по догме. Образы удобные, а к чему они – это кто как хочет... Это все Учитель ваш, это он не оставил указаний... Помните, как он смеялся? Все думали, что он с антихристом знаком.

- Он сам так думал, - отозвался Сан Саныч угрюмо, - И смешного в этом ничего нет.

- А я думаю, вы сами не знаете, что смешно, а что нет. Как и он. От настроения зависит. И от физического состояния. Поэтому вы все время то туда, то сюда... То туда, то сюда...

Человек показал головой, как это, когда то туда, то сюда...

- Имейте к нему снисхождение, - сказал Сан Саныч, - Если бы не он, ни серебряного этого века никакого бы у вас не было, ни этого возрождения потом, когда их вдруг опять выпустили из горсти через полвека. Они бы сами не решились. Лоханкин бы их заел, герой их единственный, серьезность эта разночинная... Слова не подберу. А он... Он дал вам этот смех, который не дает душе выгореть. Ему было от чего так смеяться... Он видел солнце платоновское, и успел рассказать.

- Ну, хорошо, - отозвался человек, махнул рукой, - Ладно. Искренняя ему от нас всех благодарность... Но у нас другая теперь проблема – и не с эпифанией как раз, а наоборот - у нас антихрист на голове. Его пламя другое, дымное, как нефть горит... Нам бы пригодилось от вашего учителя другое его изобретение. Соборность... Но, к сожалению, оно тоже замордовано учениками его до неупотребимости... Или, поскольку нас тут на самом деле физически, так сказать, десять живых набралось, можно было бы субботу справлять; как раз тот дух, что нам нужен. Но мне уже не вспомнить правила на ходу... И еще другие препятствия есть...

- Вы изменились, - сказал Сан Саныч тихо, с упреком.

Человек замолчал, смотрел перед собой.

- А вы – нет. Реплика-то – из их театра. Тяжеловаты вы... Успех у дам – это, конечно, важно, но... Вы знаете ли, как это, когда настоящее?... Конечно, знаете. Должны знать. Вы бы над этим поработали...

Сан Саныч молчал.

- Ну, в общем, так, - сказал человек, - Я знаю, зачем я здесь. А зачем вы сюда пришли? Мнением поделиться? По-своему повернуть?...

- Мне нужно было увидеть, - сказал Сан Саныч, - И я думал...

- Нет, - сказал человек твердо, без паузы, - Не в этот раз. Побарахтайтесь еще. Но я очень рад, что эта встреча подвернулась. А то я забываю...

Он протянул руку, взял бокал, отпил глоток вина; отломил кусочек хлеба. Сан Саныч следил за его движениями.

- Последняя трапеза – это как раз правильно, - сказал человек, - Здесь каждый для себя решает, и изменить это уже будет нельзя, - он посмотрел на Сан Саныча, - Мы поправлять историю не замахиваемся, это опрометчиво было бы. История получается из того, что люди делают. Только от этого. Людей нужно спросить. Они должны решать сами. Что армия думает?...

Он повернулся в ту сторону стола, где сидели капитан и командир ”Альфы”.

- Что скажете вы? Капитан. Вы слышали, о чем разговор. Что вам хочется? Как выберете себе, так и будет.

- Какой у меня выбор? – сказал капитан, - Я давал присягу. Это выбор и есть.

- Ну, конечно, - сказал человек, - Я не приглашаю вас нарушать присягу. Тут другое, – он пощелкал пальцами, - Фидель! Хорошее имя, ей-богу... Объясните капитану, если еще не успели; вы хорошо помните историю этого года...

- Да, конечно, сейчас, - Фидель откашлялся, - Дело в том, что... Армии больше нет...

- Что это значит? – спросил капитан, - И как вы можете знать?

- Я не знал, как вам сказать, - пробормотал Фидель, - Со всеми этими столкновениями времен... Пока разобрались с годом и месяцем... Военные действия прекращены... Мирный договор вступил в силу...

- Когда?

- Вчера... Сегодня... Германское командование подписало, с условием – распустить армию... Плюс территориальные уступки... Большие...

- Итак, присяга вас больше не связывает, капитан, - сказал человек, - Ваших людей тоже, но это потом. Сейчас мне нужно ваше решение.

- Я поверю в это, - сказал капитан, - Когда увижу документы.

- Вы их не увидите, пока не уйдете отсюда. Но это не важно. Меня интересует, чего вы сами хотите, а не обстоятельства вашей службы. Предположим, вы убедились, что от присяги вы свободны. Даже против вашей воли. Что бы вы делали тогда? Вы ведь думали об этом...

- Конечно, думал, - сказал капитан, - Но Париж... Не приходило в голову. Для чего?

- Спросите вашего разведчика, - человек показал рукой на другой конец стола, - Это его план.

- Чтобы можно было дать новую присягу, - разведчик остановился, перевел дыхание, - Другому миру.

- Слишком неопределенно, - сказал капитан, - Хотя и звучит хорошо. Конец военных действий можно было предвидеть. К этому шло... Но я не вижу разницы – если в Париже можно что-то изменить, то почему не здесь тоже? Для меня эта история еще не начиналась. Если менять ее, то самое время мне... Я не сомневаюсь, что организуются какие-то добровольческие формирования; я бы считал, что мое место там.

- Понятно, - сказал человек, - Поговорите со своими людьми. Кто-то пойдет с вами.

- Пойдут, я думаю, - сказал капитан.

Человек повернулся к Фиделю.

- А вы сами?

- Я? – Фидель не поверил, оглянулся, провел ладонью по лбу, - Я?

- Ну да. Вы можете тоже попробовать, рискнуть...

- На сто лет назад? И надеяться, что все будет иначе? Нет. Страшно. Почему это будет иначе?

- Потому что вы так хотите...

- Я? Вряд ли это поможет... А потом... Тридцатые, сороковые... Снова? Это ведь ад... Нет, нет, лучше, когда это уже позади... Уж лучше как сейчас... Здесь не все потеряно... Еще утрясется, бог даст... И потом...

- Хорошо, - сказал человек, отвернулся от Фиделя, - Поручик, как вы?

Поручик поднял голову.

- Рассуждая гипотетически, что присяги больше нет, армии нет, и окопов тоже? И вместо всего этого - Париж? – он засмеялся, весело, легко, откинулся на стуле, - Я не вижу, где тут проблема с выбором. Не сочтите меня, конечно, легкомысленным...

- Проблема в том, для чего...

- О, ради бога! Если другая жизнь появится только от того, что я этого захочу? Только от этого? Тогда расчитывайте на меня, я не обману ожиданий!

- Рад слышать, - сказал человек, - А вы, Мальвина? Что вы хотите?

- Я еще не решила, - сказала Мальвина тихо, - Я не знаю...

Она опустила голову, разглаживала на коленях волан зеленого платья.

- Некуда торопиться, - сказал человек бодро, - Когда решите, тогда так оно и будет. Кто остался? Командир?

Кудрявый наклонился ко мне. Сколько времени уже он не произносил ни слова? И я тоже...

- Мы не в списке, - сказал Кудрявый тихо, - Замечаешь? От наших усилий не ждут мировой пользы.

- Но ведь и не гонят, - сказал я, - Так для чего мы здесь? Свидетелями? Как на свадьбе? Или в суде?

- Последнее, - сказал Кудрявый.

- Командир, - повторил человек, - Что скажете вы?

- Я французского не знаю, - отозвался командир неохотно, - И у меня тоже какая-никакая присяга... Нанимателя я бы поменял, это да, а так... А в остальное я не очень верю.

- Да исполнится вам по вере вашей, - сказал человек, - Наниматель поменяется. Завтра с утра. Будет ли лучше? Не могу обещать.

- Лучше? – повторил командир, - Это политики любят повторять. И торговцы тоже.

- Еще поэты, может быть, - сказал я себе под нос.

- Темный лес для меня – поэзия эта, - сказал командир, - Читал, и не нравилось никогда. Лучше - это когда жертв меньше.

*

- Договорились, - сказал человек, поднялся, - Дальше как вы...

Повернулся и ушел вниз по лестнице.

*

- Смотри, что делается. Они уйдут скоро, – сказал Кудрявый, - А я останусь. Лучше бы мне с ними. Это мои люди. Такой шанс... Если кому-то и начинать с другого начала, то это им. Вся эта современность – это фикция, туман, обман, наваждение. Реальное закончилось там, где я был, где они были, а потом оно свернуло куда-то, и пошла дурная газетная история. Я бы начал с ними сначала, может и правда, это все развеется, и выйдет лучше? И я бы пригодился им.

- Не знаю, - сказал я, - Мне кажется, если все пойдут начинать снова, а здесь никого не останется, то у них может ничего не начаться...

- Как это? – сказал он, покачал головой, - Ты самый большой мистик из всех, кого я знаю. Что ты имеешь в виду?

- Это просто. Если они начнут сначала, а когда дойдут досюда, здесь уже будет бог знает что, из-за того, что все пойдут с ними туда, то у них не совместится, и у нас ничего не изменится. Твоя миссия здесь – ждать их, и гарантировать соединение. Во всяком случае, я остаюсь.

Он расхохотался.

- Это у миссионеров в Африке были миссии. Я здесь просто служу. Потому что поставили.

- Неважно, - сказал я, - Все эти личные дела великих, и их свары, и их божественная бюрократия – все равно это добрый мир, - как может, конечно; но у него нет плана погубить людей, или, не дай бог, сделать счастливыми; это хаос, но это всем понятно, это нормально. А те, кто хочет заменить план творения, те - твои враги. Не будет тебя – они заменят. Как тогда. Теперь приходится делать цикл, чтобы это изгладить. Тебя послали присмотреть, чтобы эти люди сделали, что хотят, без помех; исполнители там уже есть. И вообще это не твоя цепочка команд...

- Ладно, - сказал он, махнул рукой, - Достаточно. Я подумаю.

26. Отбытие. Спуск у Мошкова переулка

Заскрипели и повернулись колеса, лошади налегли на упряжь, натянули постромки, потащили орудие вдоль улицы, прочь от баррикады... Из ворот казармы форейторы вывозили вторую пушку; двери во двор захлопывали, запирали, а ключи забрасывали куда придется. Кто-то прокричал, уходя:

- Все заминировано! Станете двери открывать, взорвутся заряды, потолок упадет, и ... всем вам внутри!

Опустел двор казармы. Люди подстраивались, присоединялись к движению, длинными шеренгами, неровными рядами, серая масса растягивалась вдоль улицы, набирала ход. Негромко, как тимпаны в недрах оркестра набирают звук, все явственнее проступал сквозь шум движения ровный ритм шага, привычный ямб движения пешего войска, раз, два, раз, два... Слабые фонари раскачивались над головами, розовый и желтый свет прыгал бликами по кокардам, значкам на погонах и рукавах, по тусклому металлу оружия.

Баррикада сзади молчала, не показывала признаков жизни, молчала пустая, плохо освещенная Дворцовая, темно-непроницаемая стояла за ней масса сада, только ее края шевелились на ветру, как бархатная бахрома. Тяжело осевший в землю, заросший жестким буксом и розами, стоял угловой бастион Адмиралтейства, обнесенный черной цепью. Поблескивала вода под мостом.

Спиной ко всему этому, вдоль края тротуара, мимо шеренг, шли капитан с командиром, поручик с Мальвиной, разведчик с Сан Санычем, а за ними, позади всех, мы с Кудрявым и Фидель. Голова колонны начала заворачивать в Мошков переулок, в темноту; оттуда тянуло ветром с реки, крепость вырисовывалась в раме серых туч с серебряными краями. Пикеты впереди колонны оттесняли прохожих, давали место движению, блокировали поперечные проезды.

И едва стало ясно, что войско уходит по-настоящему, персонал ресторана ”Бродячая собака” начал покидать заведение. Погасли один за другим огни, стало темно и тихо. Последним вышел менеджер, запер дверь, оглянулся по сторонам, посмотрел на баррикаду, подошел к воротам, потрогал цепь, продетую в створки, и висячий замок, пошел прочь быстрым шагом, руки в карманы, плечи подняты, как будто чтобы прикрыть голову...

На набережной движения не было, чья-то рука убрала его оттуда, но и самой руки не было видно нигде. Только две патрульные машины стояли наискось у Дворцового моста, да две у Садового, и незаметно держалась в выемке за крыльцом Дома Ученых черная иномарка.

Не то, чтобы совсем не было людей на набережной; были, стояли, смотрели через реку, и сразу повернулись, начали снимать, у кого чем было, когда колонна вышла из переулка, стала заворачивать вдоль набережной, растекаться вправо и влево полукругом позади лошадей с пушками и телегами, укрытыми брезентом. Оживление началось среди зрителей, когда солдаты стали расшатывать и выворачивать на спуске каменные столбы с цепями между ними.

Спрашивали солдат, собираются ли они плыть, не распрягая лошадей, вспомнили и витязей с Черномором, которые теперь возвращаются, откуда пришли. Солдаты только посмеивались, тут и там порхало волшебное слово ”кино”, которое объясняло все, отвечало на все вопросы. Солдаты оттаскивали каменные столбы в сторону, заравнивали ямы камнями и землей...

И никто не зметил, откуда взялся буксир с двумя баржами за ним, как с лошадьми в поводу. Похоже, что выплыл он из-под моста, из-за стрелки Васильевского острова, но обратили на него внимание только тогда, когда он был уже совсем близко, поворачивал по широкой дуге против течения, заходил к набережной.

Первая баржа встала ровно между гранитных стен спуска; солдаты взбежали на нее, сбросили дощатые сходни. Баржу привязали к двум оставшимся каменным столбам у самой воды; повели лошадей, одна пушка, другая, подводы... Люди стали переходить на борт, располагались, рассаживались на ящиках, на лафетах, винтовки на коленях; закуривали, передавали друг другу спички...

Отвязали первую баржу, буксир свистнул, потянул, подвел вторую. Тут пошло легче: остатки людей, чины вне боевых порядков; последние вещи летели на борт... Поручик подошел последним, сбросил с камня кольца веревки, прошел по сходне как по сцене в балете, изящный, гибкий, встал у края. Сходни убрали...

Люди с камерами замолчали, как птицы перед дождем.

Девушка в зеленом платьице вышла из-за спин, подошла к краю спуска, остановилась, как раз напротив поручика, стояла и смотрела. Камеры нацелились и ждали.

- Куда, - выдохнул Фидель у меня за плечом, - Нельзя туда...

- Мальвина? – сказал поручик, отчетливо в тишине, протянул руку. Она взяла ее, и перепрыгнула на баржу, остановилась на краю, повернулась к нам, помахала другой рукой. И в этот момент буксир дал гудок. Баржа отчалила.

Девушка качнулась на цыпочках, взмахнула руками, поручик поймал ее, оттащил назад от борта, и она засмеялась...

Полоса черной воды между бортом и камнем спуска быстро расширялась, баржа уходила наискось за буксиром, все быстрее, а он упирался, тянул, почти наполовину высовывался из воды от усилия, забирал влево, к Стрелке, и в конце поворота, уже нацелившись в арку моста, загудел, долго, протяжно, пронзительно, перекрыл шелест деревьев на набережной, и случайный шум голосов, и плеск воды о камни. И оборвался гудок, но звук все висел в воздухе.

- Только черный буксир закричит, - сказал Сан Саныч тихо, почти про себя, - Посредине реки, исступленно борясь с темнотою... Как просто… Почему я сам это не мог?...

И вдруг, без предупреждения, без никаких признаков, с неожиданным шквалом ледяного пронзительного ветра налетел резкий, слепящий снег. Он был настолько густой, сухой, острый, что не было никакой возможности открыть глаза; он проникал под одежду, колол лицо; люди вскрикивали, бежали в укрытие, к стенам домов, за выступы колонн. Как будто не снег это был, а безумная туча насекомых, рой жалящих пчел. Потом туча рассеялась, вдруг, без следа, снег рассыпался, опал на землю, сразу начал таять...

Но ничего уже не было видно на реке, сколько ни смотри, ни справа, ни слева, ни под мостом. Исчезли пушки, лошади, рать с капитаном и поручиком, разведчиком и девушкой Мальвиной.

Как будто их и не было вовсе.

*

Пятеро осталось нас на набережной, но никто не спешил заговорить, хотя бы обменяться замечаниями. Каждый держался сам по себе; стояли, оглядывались по сторонам, как будто избегали взглядов.

Командир достал телефон, понажимал кнопки, поднес к уху, глядя себе под ноги; хмурил брови, поднимал и опускал, как будто забыл, что он тут не один, что на него смотрят. Телефон ответил.

- Да, - сказал он, - Теперь уже и связь есть... Кажется, все кончилось, можно начинать эвакуацию позиции... Сейчас подойду, тогда поговорим. Я здесь рядом...

Он захлопнул телефон, кивнул нам, повернулся, и пошел в переулок.

- Я тоже пойду, - сказал Фидель неуверенно, кивнул в нашу сторону, - Приятно было познакомиться.

Милицейские машины развернулись синхронно, и уехали, тенью мелькнула черная иномарка, удаляясь все быстрее по пустой набережной.

*

- Ну, вам-то, Сан Саныч, наверное, не нужно торопиться, - сказал Кудрявый, - Хотите, мы вас проводим. Вам куда?...

Сан Саныч рассмеялся.

- Откуда пришел, туда и вернусь, - сказал он, - Не рассчитывайте, что я вас буду информировать.

- Да куда уж там, - сказал Кудрявый, - Мы на вашу информацию не замахиваемся. Нам бы со своей разобраться. Может, на память о приятном знакомстве телефончик оставите? Тоже нет? Ах, как жаль!...

- Мне тоже, - сказал Сан Саныч, снова рассмеялся, - А все-таки он это сделал. Надеюсь, они найдут свою бабочку. Не у всех пока получалось...

Он замолчал, как мне показалось, многозначительно.

- Вы хотите сказать, - я пытался подобрать правильные слова, - Что они... Что это не первая экспедиция за бабочками?...

- А вы не обратили внимания, что события восемнадцатого года как будто не совсем привычно звучат? То есть внутри, конечно, могли и не заметить. Но теперь-то это должно быть уже ясно...

И на самом деле... Мы с Кудрявым переглянулись. Что-то припоминалось именно как странное, но трудно было сосредоточиться и понять, что именно. Но что-то в этой истории было определенно не так.

Сан Саныч посмотрел на нас, покивал, улыбнулся.

- Вы разберетесь... Я вижу. Вы сообразите...

Он протянул мне руку. Короткое, крепкое пожатие.

- Приятно было встретиться с вами, проницательный молодой человек.

Потом и Кудрявому.

- И с вами... Можно сказать, возобновить знакомство...

Повернулся, тряхнул головой, пошел быстро в сторону Дворцового моста.

- Как был всегда хитрый..., - пробормотал Кудрявый, - Ну, ладно, хоть это из него получилось... Пойдем, что ли, и мы.

- Так все-таки чему мы тут были свидетелями? – спросил я на всякий случай.

- Надо еще подумать, - сказал он, - Я наведу справки. С восемнадцатым-то годом, он, пожалуй, правильно говорит... В феврале уже все было кончено. Даже не предствляю, где они все мыкались до августа... Если мы еще были в августе... Странная история...

- Если ты знаешь, что в феврале, - сказал я, - Кончилось, да? Значит... Значит, все осталось, как было? Нет, не значит. Ты потому и знаешь. А когда они говорили, там, в ”Хромой Собаке”, что в августе... И мы это помним потому, что нам разрешили помнить... Нет, я не понимаю. Так получилось у них, или нет? Можно это вообще знать?

- Я сейчас не соображу, - сказал он, - Но я подумаю.

И мы побрели к Садовому мосту, потому что так ему было ближе, а мне было все равно, куда идти, и я проводил его до цирка, и пошел себе по Фонтанке, под шум ветра, шелест листьев под ногами, и все не мог выкинуть из головы отплытие баржи, девушку Мальвину на краю борта, и внезапный снежный буран.

А если и вышло у них с бабочкой - то как мы узнаем? Нигде, нигде, ни на каком заброшеном чердаке не валяется книга, которую забыли убрать, и в которой написано иное. Если вышло – то вышло именно так, как мы знаем сейчас. И так уже и останется. По крайней мере, до следующего раза.

27. Эпилог 1. Возвращение порядка

И еще одно солнечное утро конца августа заглянуло во двор ресторана «Хромая Собака». Все было тихо во дворе, мирно лежал головой к мусорному ящику расстреляный спекулянт Петрович. Никто не закрыл ему глаза, белая рубашка на груди порвана пулями и вся в крови, одна штанина задралась, когда тело сползало в лежачее положение.

И никто не слышал, как высоко над колодцем двора раздалось хлопанье крыльев, как, пересекая солнечные лучи, невидимая сначала в их слепящем ореоле, спускалась спиралью вдоль стен, ниже, ниже, женская фигура: крылатая дева, пристойно драпированая в белое, с развевающимися на ветру светлыми прядями спутанных волос. Твердо встала она на ноги посередине двора, сложила за спиной громадные крылья, наклонилась над телом.

Тогда только обнаружилось, что на спине у нее пристроился человечек в костюмчике и рубашечке с галстуком, и держится за шею. Убедился, что дева стоит на земле твердо, покосился вниз, отпустил руки, сполз, встряхнулся, встал рядом. Невысокий, упитанный, большая голова, шеи почти нет, круглое румяное лицо, редкие волосы зачесаны через темя, большие губы чуть вывернуты. Не такой уж особенно маленький – это дева такая крупная, по-настоящему крупная. Он ей только-только до плеча.

- Понадобятся меры по оживлению, - пробормотал человечек озабоченно, сложил руки за спиной, нахмурился, - Припарки, конечно, исключены, но что-нибудь электризующее, может быть? Или прямо вручную?

Крылатая дева осторожной рукой коснулась плеча темно-серого, в полоску, пиджака, и дернулись кисти рук на асфальте, пошевелилась нога в лакированом башмаке, приоткрылись глаза, взгляд их медленно заскользил по хламиде вверх, и уперся в лицо девы, светлые очи стальной сини, прямой нос, плотно сжатые решительные губы.

- Наташка? – выговорил Петрович, моргнул, и облизнул губы. – Ты кто, а?

- Я за тобой, - сказала дева, сдерживая свой звучный, как серебряная труба, голос. – Я тебя заберу отсюда. Мы с тобой улетим.

- Куда? – спросил Петрович.

Дева не ответила.

Человечек сделал шаг вперед, встал рядом с Пертовичем, осмотртел его внимательным взглядом.

- Что значит, куда? – спросил он строго, пригладил привычным жестом зачес через темя, - Вы думаете, вот так – бах! – и все, кончены счеты? Нет! Вам, мой друг, еще служить и служить. Вы про мировые экономические циклы что-нибудь слышали? Не отвечайте! А про НЭП?

Он расставил ноги в начищенных штиблетах, вперил в Петровича палец вытянутой руки.

- НЭП, - сказал он внушительно, - Нужен был для накопления капиталов, которые потом можно было отобрать. Вы спросите, при чем здесь вы? При том, что капиталы, накопленные во время НЭПа, были, конечно, криминальные. Какие же еще?! Помните, как чека чистило Одессу? Та же причина. Такие, как вы, отнимаете деньги у людей, чтобы потом их у вас могла отнять бюрократия, прежде всего партийная, или ограны безопасности, что одно и то же. Но!...

Он поднял палец вверх.

- Для этого они прежде дают вам их отобрать. Вас выпустили в 90-х годах, чтобы через десять лет снова посадить. Или убить. К чему хлопоты?... Но дух викингов жив. И будет жить!

Он выпрямился, посмотрел на Петровича строго.

- Все отнять, а старых владельцев убить. Так? Верно?

Сделал рукой широкий жест в сторону крылатой девы, и улыбка озарила его лицо.

Дева кивнула.

- Вот и прекрасно. Вы понадобитесь для нового цикла, а пока... Пока вас ждут пиры и игры в залах... Неважно. А потом – все сначала! Всегда – сначала!

- Опять? – сказал Петрович, - Сколько можно? Устал я. Куда тащите? На покой хочу...

Человечек в костюме нагнулся, жизнерадостно помахал пальцем перед его лицом.

- Отнюдь! – сказал он, - Речи быть не может. Такой экземпляр! Нет и нет.

Он пощелкал пальцами, нахмурился...

- Как это там, у этого?... А! И вечный бой, покой нам только снится... Забирайте! Меня не ждите, мне тут еще в несколько мест надо.

Он повернулся, огляделся, пересек двор, рывком поднял крышку люка, ловко спрыгнул, стал спускаться, задвинул крышку за собой. Проскреб с неприятным звуком чугун по асфальту, отзвучало эхо во дворе.

- Пиры, говоришь, - переспросил Петрович с сомнением.

- И игры... – сказала дева, - И еще...

Она нагнулась к Петровичу, прошептала что-то на ухо, одновременно подсовывая руку под тело.

- Да? - переспросил Петрович, - А Колька как же? Колька, брат.

- Он уже там, - сказала дева, - И он, и другие прочие...

- Ну, поехали тогда, - сказал Петрович, обмякая на руках у девы. – Не уронишь?...

Дева подняла голову, издала орлиный клекот, расправила огромные крылья, едва не задевая стены домов, поднялась в воздух, вскинула тело, чтобы взять удобнее. Снова вошла она в сноп лучей над двором, слепящий глаза всякого, кто хотел бы увидеть ее снизу. Секунда, и не стало ни ее самой, ни ноши ее, ни шума крыльев. Только утренняя тишина над крышами города.

Лохматая собака вывернула из подворотни, присела на крышке люка, сделала свое дело, понюхала землю у бачка, посмотрела наверх, фыркнула, крутнулась вокруг себя, гавкнула, и побежала дальше.

Миллионная встретила рассвет розовой, пустой и чистой, как будто ничего не произошло накануне; никаких следов не осталось от пребывания здесь вооруженного отряда, и даже от лошадей. Тихо поплескивала вода в Зимней канавке, утрений ветерок шевелил цветы в ящике на карнизе второго этажа, неуверенно переступали голуби, трехцветная кошка следила за ними, не отрываясь, через окно.

Собака протиснулась на брюхе под створку ворот, встряхнулась, покосилась на кошку, потрусила вдоль Миллионной.

А вот ворота, искореженные пушечным снарядом, так и остались лежать среди мусора и обломков во дворе казармы Внутрених войск.

28. Эпилог 2. Телевизионный комментарий

В пустом кабинете менеджера ресторана «Хромая Собака» разорялся телевизор. Кто-то плясал в лучах и клубах, красивая женщина чем-то кормила свою собаку, потом пошли заставки новостей, все закрутилось, сияющие части соединились в картинку и замерли.

Диктор, причесаный торчком, и девица в лиловой блузке наперебой рассказали про визит делегации парламента из Европы, о слиянии компаний, давно ожидаемом и теперь только объявленом, о беспокойстве защитников среды насчет здоровья рыбы в заливе и тех, кто ее ест. После рекламной паузы диктор переложил листки на своем столе и изобразил задумчивость.

- Вчера на Миллионной прохожие стали свидетелями... под видом съемочной группы... до сих пор не найдены ответы...

Он посмотрел на девицу.

- Кто же все-таки были эти люди, и чего они хотели? – отозвалась девица звонким голосом, и посмотрела на диктора.

- У нас в студии, - сказал диктор, - Со-председатель объединения гражданского межрегионального союза... Может быть, он...

Дверь кабинета открылась, вошел менеджер, все тот же самый. Служба, очевидно, не могла не продолжаться, и он снова был на месте. Он остановился посередине кабинета, глядя на экран.

- А ведь это ты вчера тут пирожками водку закусывал, - сказал он угрожающе, пошел к столу, стал перебирать бумаги, стоя к телевизору боком, как будто не хотелось ему смотреть на экран, и слушать, что говорилось.

- Дурной сон русской истории... – говорил Фидель монотонно и чуть слишком торопливо, чуть слишком высоким голосом, вперившись взглядом через очки в камеру, - Люди не могут забыть или простить того, что происходило в те годы, а может быть, хотят привлечь к себе внимание... Культурные и политические движения находят неожиданных спонсоров... Пока не будут вскрыты все язвы русской истории... Гражданский диалог...

Он был гладко причесан, без кепки, и от этого выглядел странно, бесприютно, неуместно среди сияния и общей энергичности студии. Кроме того, он был испуган. Кем? Чем? Почему?

Менеджер поднял глаза к экрану, смотрел несколько секунд, постепенно меняясь в лице.

- А пошли бы вы все в жопу... Все вместе, - сказал он, вышел и захлопнул за собой дверь.

Телевизор остался разговаривать с самим собой...

- ... Люди, которые носили царскую форму еще в 90-х, - продолжал Фидель быстро зачитывать текст, - ...Высылка интеллигенции, убийство Гумилева... Мы не знаем, кто эти люди, и на что они готовы, но они определенно одержимы теми событиями. И до тех пор, пока... Никто не может гарантировать, что они не придут опять, из никуда, как вчера...

И что-то в интонациях его высокого монотонного голоса звучало похоже на злой крик поручика ранним утром на пустой Миллионной улице, около пушки, нацеленой на ворота казарм Внутренних войск:

- Заряжа-ай! Пли!