2. Медный Всадник

                                          Медный всадник

                                             Поэма баланса

                                         1. Черная «Волга»

Посетители у меня бывают редко. Никто не знает, где я живу, я не занимаюсь приемом. Я работаю на одного человека. Если я ему нужен, он дает мне знать. Поэтому, когда  в мою дверь звонят, я знаю, что это особый случай. Это как будто дверь вдруг заговорила; я забываю, что там есть звонок.

Я иду к двери – не столько посмотреть, кто там, как убедиться, что там уже никого нет. Какой-нибудь мальчишка шел мимо, нажал на звонок, и убежал. У меня на двери есть глазок, но через него ничего не видно: звонок находится под аркой двора, на стене внизу, у подножия лестницы.

 Я открываю дверь, выглядываю – внизу стоит немолодой мужчина в пальто и в кепке, смотрит на меня, палец держит на кнопке звонка.

- Вы ко мне?

- Если к вам можно...

- Можно. Но я вас не знаю. – говорю я, - Вы уверены, что вы меня ищете?

- Я вас тоже не знаю, - отвечает он, начинает подниматься по лестнице. – Меня Кудрявый послал по этому адресу. Сказал, что мне надо с вами повидаться. Ведь вы его-то знаете, да?

А ты-то его откуда знаешь? - говорит выражение моего лица, потому что он оглядывается нервно в темноту подворотни и произносит с некоторым нетерпением:

- Давайте зайдем, я все объясню...

Мы заходим. Я пропускаю его, закрываю за ним дверь; он оглядывается вокруг, как будто хочет убедиться, что попал куда надо, пожимает плечами - мало ли где и как люди живут - начинает расстегивать пальто.

- Мы с Кудрявым давно знакомы, - говорит он набычившись, выбираясь из пальто... Тон такой, как будто они в одном дворе или в одной школе были известными хулиганами. Тут он спохватывается.

- У меня тут от него записка для вас, - он роется во внутреннем кармане, вынимает бумажки, перекладывает в другую руку, находит и протягивает мне небольшой листок.

- Чтобы вы не сомневались. Он сказал, вы мне не поверите, а ему все равно надо было вам что-то передать.

Хорошо, что он спокойно относится к этому. Конечно, не поверю... В записке сказано: «Послушай Женю, я хорошо знаю его. Мне пока надо уехать. Будет еще другой, Инженер. Помни про нижний выход.»

Эти внезапные новости мне как снег на голову, мне тут все не нравится, и гость, который их принес, тоже, как будто это из-за него... Стараюсь отнестись к неу мягче, - Вот сюда можно повесить пальто, около двери, там есть крючки и вешалки...

Вблизи он выглядит старше, шестьдесят или больше, вид не очень здоровый. Что мне с ним делать? Кормить, поить? Чем?

Но он удивляет меня еще раз; вешает пальто, запускает руку глубоко в боковой карман, достает бумажный сверток, протягивает мне:

- Вот, тут у меня колбаска какая-то; если у вас есть чай...

Ну, ладно, так уже проще; я сажаю его в кресло, иду ставить чайник, искать хлеб, масло...

- Я к Кудрявому пошел по старой памяти, - рассказывает мужик из кресла. – Да - меня зовут Евгений, Женя, я по образованию и по старым занятиям – строитель, проектировщик, теперь на пенсии, преподаю немного в институтах, экспертизой занимаюсь, когда есть. В семидесятых-восьмидесятых даже диссидентствовал немного, с дамбой боролись, ну, и вообще... Сейчас это все отгорело, политики в этом больше нет, с техникой тоже разобрались. А тогда - даже в кутузке посидел немного, и долго они мне покоя не давали... Тогда меня Кудрявый нашел, работу подбрасывал, и вообще. У него свои тайны, бог с ним, но с диссидентства этого он меня переключил...

Он принял чашку двумя руками, поставил перед собой на стол, аккуратно положил сахар, не рассыпал, выбрал на тарелке бутерброд, вцепился зубами. Потом уже, с полным ртом, сказал с удовольствием:

- Спасибо. Холодно на улице, хорошо горячего...

Я так и увидел, как он делает это дома, в тапочках, домашних брюках, книжка перед собой под лампочкой... Я устроился напротив со своей чашкой.

- Ну, так вот, это чтобы вам понятнее было, что дальше. А дальше вот что, - он положил бутерброд, поставил чашку и воззрился на меня из кресла, как будто готовый с новыми силами воевать, - Недавно обратил внимание, что за мной ездит черная Волга... И не просто черная, а двадцать четвертая черная Волга, как раньше.

Он втянул голову в плечи, сделал на лице гримасу, застыл в таком виде на три секунды, потом снова ожил, всплеснул руками.

- Нет, я понимаю, что это глупо, по разным причинам. Но она ездит; каждый день почти. Выхожу из дому – заворачивает за угол, оглянусь – по улице едет медленно, иду домой – стоит на другой стороне...

- Номер видели? Один и тот же номер?

- Нет, номера разные, но ситуация бредовая. На кой хрен, кому я нужен!...

- И на двадцать четвертых Волгах давно никто не ездит, - сказал я.

- Ну вот, вы тоже сообразили, - сказал он без азарта, вяло, - В том-то и дело...

И я понял, что эта вялость означает.

- Страшно?

-Страшно, - сказал он, - Потому что непонятно. Снова, как двадцать пять лет назад – это вроде кошмара. Главное, если бы они на нормальном чем-нибудь ездили, я бы, может быть, пошел прямо в их контору, и скандал устроил. А так - что я им скажу? Только порадую – из ума выжил старик. Это им всегда приятно. Может, они ради этого и не поленились? Не знаю. Поэтому я к Кудрявому и пошел. Это в его стиле загадка. Я его мало видел в последние годы... Он все такой же. Здоровье хорошее?... И он может иногда узнавать вещи... Откуда? – он ведь не из их конторы. Я уже чего только о нем ни думал, - ладно, это не моего ума дело, раз он сказал вам рассказать, значит, так и надо. Мне бы кому-нибудь сдать эту проблему. Они умеют, гады, жизнь испортить. Не хочу я снова, навоевался...

- Подождите, - сказал я, - Какое же это диссидентство? С дамбой все боролись, за это не наказывали - в газетах писали, митинги, дискуссии...

- Да, да, - отмахнулся он, - Застой воды, водоросли... Я этим не занимался. Я их ругал за инженерный идиотизм в проектах, и не на митингах выступал, а правильным людям рассказывал. Дело ведь не в том, ставить или не ставить. Так можно обсуждать, делать ли канализацию, от нее-то ого-го что может быть в большом городе. Дело в том, как ставить. А то, как они собирались ставить, как проектировали, говорило на всю Европу об их квалификации, и о манерах, - это не техническое дело было, им надо было финансирование выбить, а строить – это уже неважно, это отдельно. На такие деньги жить можно было, всей мафией. А другая мафия не хотела эти деньги отдавать, она и устраивала митинги и статьи. Потом они все опять перемешались... Но тогда они меня сильно не любили, те, кто на черных Волгах ездил. Потому и кутузка. Когда в городе власть поменялась, мне документ выдали о реабилитации, еще и спасибо сказали. На расхват я шел, года два, везде звали, даже деньги были. Потом... да вы знаете.

Я знаю. Но мы политикой не занимаемся. Почему же он его ко мне послал?

- Хорошо, - сказал я, - Так что у вас с Кудрявым-то вышло, нашел он что-нибудь про эту «Волгу»?

Евгений задумался, как будто соображал, как это лучше объяснить.

- Вы знаете, мне кажется, что ему пришлось уехать раньше, чем он что-нибудь на самом деле выяснил... По-моему, он поэтому меня к вам и послал. Это было... вчера это было, мне передали из одного места, где он обычно для меня оставлял сообщения... это немножко сложно...

- Неважно, - сказал я.

- Так он через них передал, что ему надо будет уехать, срочно, и что он со мной свяжется перед отъездом. И он связался... Попросил меня проводить его, сказал, что это дело оставлять нельзя, потому чтобы я рассказал все вам. И дал мне эту записку. Что я еще могу сказать?...

- Ладно, понятно. У него такие отъезды бывают. А можете вы вспомнить, с чего вообще эта «Волга» началась, когда вы ее заметили?

- Когда? Да где-то недавно, неделя, или больше, не помню, я не обращал внимания сначала, потом только. А с чего началось?...

Он морщит лоб, вертит головой; потом машет рукой.

- Да не было ничего! Было бы – я бы помнил; вот еще, ей-богу, - не могу я ничего такого вспомнить!

Он сердится, на «Волгу», на то, что ничего не вспоминается, на то, что его жизнь переменилась с какой-то стати, а он даже не может помочь людям разобраться.

Это значит – он в это дело замешан, но причина не в нем. Она в том, из-за чего Кудрявому понадобилось уехать. Как мне это узнать? Может быть, через историю Евгения, раз его ко мне послали. Что мне надо знать уже сейчас, мне сказано прямым текстом – помнить про выход внизу.

                                                *

- Да вы не переживайте, - сказал я, - Еще слишком мало произошло, чтобы выводы делать. Но вы теперь знаете, как меня найти. Я никуда не уезжаю. Вот вам еще карточка, там телефон есть. Давайте-ка я вас провожу до дому. Вы где живете?

- У «Политехнической», два шага от метро.

Когда-нибудь недалеко от моего дома тоже будет метро – «Адмиралтейская», или, еще ближе, «Театральная». Пока что до метро надо тоже добираться. Мы сели на троллейбус на площади Труда, доехали до Невского. По дороге он рассказывал о людях, о проектах. Но тема не захватывала его целиком, он то и дело поднимал голову, оглядывался. Довели мужика.

Мы поднялись на эскалаторе, вышли на улицу. На улице был обычный вечер, народ шел туда-сюда, занимался своими делами. Обычный, узнаваемый народ.

- Вот сюда, за домом, наискосок... – здесь было темнее, голые кусты в маленьком скверике, аллея, за ней дом, парадные...

- Смотрите, - сказал он.

На другой стороне улицы за сквером темная машина; заработал мотор, огни... Да, черная «Волга», трогается, едет в нашу сторону. По силуэту – двадцать четвертая. Мужик тихо выругался.

- Идите к себе, - сказал я, - Я их подожду, посмотрю.

- Не боитесь, что вас разглядят?

- Наоборот, хочу, чтобы разглядели.

- Вот как, - сказал он, пошел к подъезду, не оглядываясь.

Я пошел навстречу машине, остановился на середине дороге, руки в карманах. Я не знал, правильно ли то, что я делаю, но меня разбирало зло. «Волга» остановилась, немного недоезжая, света в ней не было, и мне не видны были лица. Впереди сидели двое, сзади никого. Водитель начал опускать стекло, медленно, опустил, выставил локоть, высунул лицо.

Я этого лица не видел раньше. Упитаное, довольно молодое, улыбающееся, но не слишком, без суеты. Второго мне не было видно. Водитель посмотрел на меня, пожевал, плюнул, снова посмотрел.

Друга твоего, Кудрявого, уже отправили, - сказал он приветливо, - До тебя руки тоже скоро дойдут. Надо город от мусора чистить.

Сладкая мысль – сломать ему нос... Но он стоял чуть дальше, чем нужно. И это не моя специальность.

Где тебе это дерьмо раскопали? – спросил я, оглядел машину, - Как она у вас вообще ездит?

- Не бойся, - сказал он, - Она всегда будет ездить.

Лицо убралось, окно стало подниматься, машина резво взяла с места, завернула на проспект и скрылась. Судя по звуку, не простой мотор... Я оглянулся; у парадного никого не было. Вот и хорошо, пусть они со мной.

                                      2. Инженер

Утро. Я поднялся наверх из спальни. Холодно, ноябрь; неприятности всегда начинаются, когда и без них неуютно.

Улица уже проснулась. Синий сумрак линял, сквозь него проступал бледный короткий день. То тут, то там из парадного, из подворотни выворачивала еще одна бабулька, шла по узкому тротуару на добычу, в бакалейный на площадь Труда, или на Глинку, маленькими шажками, втягивая голову в плечи от ветра. Ноябрь в этом году был бесснежный, беспокойный, пробирающий, неотступный, стеы темнели от сырости, голые ветки хлестали низкие облака, подстегивали. Погромыхивало железо на крышах.

А если бы это и был у меня вчера тот самый Инженер? Пришел посмотреть, как и что, придумал историю про Волгу. Я ведь его не знаю... Я достал записку. Можно подделать почерк? Писал второпях, если и не очень похоже, это объяснимо. А Волга? Волгу-то я сам видел. Ну, попросил кого-нибудь поездить. Только зачем? Нет, нет, паранойя – хорошо, но здесь что-то другое. Не было бы насчет двери. Кстати, и Инженер был бы помоложе...

Я вспомнил, как он сказал: «Они меня сильно не любили, те, кто тогда на Волгах ездили.» Если тогда не любили, то и теперь вряд ли. Люди не меняются. Они уходят, это да. Их сменяют другие поколения работников. Старые счеты уходят в историю. А вот если бы это были все еще те же самые люди? Люди не меняются. Я и сейчас люблю ту музыку, которую любил тогда. То есть я и к новой хорошо отношусь. Но не так. Если бы это были те же самые люди? Тогда было бы понятно, почему Кудрявый его ко мне послал. И даже можно представить себе, почему он успел только эту записку написать. Как Холмс у Рейхенбахского водопада, написал наскоро и подсунул под альпеншток... Больше не было времени. Просто с людьми ему не надо бы было торопиться.

Но почему бы они, эти люди, вдруг начали сводить старые счеты? И вот так в открытую? Ну, например... Ну, например, если бы они знали, что скоро город все равно будет весь их? Тогда зачем им скрываться? Тогда можно все старые списки достать, и со всеми разобраться, с кем не получалось за последние двадцать лет...

И я-то, похоже, тоже у них в списке. Приятно узнать, что тебя считают стоящим хлопот. Ну, про себя-то я точно знаю, кому я могу мешать. Конь наш морской, хвост в чешуе, и его люди. А ведь, пожалуй, ему-то дамба была как раз ни к чему. Он любит необузданую стихию, как есть – ветры, волны, клочья пены в бороде, как на Адмиралтействе изваян, и в других местах. И административную стихию тоже. Да, это кандидат... И люди у него такие же – жестко, быстро, уверенно, остальное потом...

У двери раздался звонок. Я подпрыгнул - как, опять, после вчерашнего? Или у Евгения что-то случилось? По телефону было бы быстрее...

Я кинулся к двери, распахнул ее...

Внизу стоял спокойный, крепкого вида мужик, лет тридцати, в пальто, без шапки, невзрачные, коротко стриженые волосы. Он поднял голову и посмотрел на меня бледными голубыми глазами...

- Я Инженер, - сказал он, - Здравствуйте. Нам надо поговорить.

                                                *

Кудрявый всегда держался со мной как товарищ, мне в голову не приходило, в каком виде я его принимаю, что говорю, чем угощаю. Поэтому тут я вдруг совершенно растерялся. Я стоял посреди кухни, только поворачивался вслед за ним, когда он зашел в дверь, огляделся, прошел к столу и уселся на стул. Другой стул у меня был в комнате, заваленый книгами и еще чем-то, так что мне сесть было не на что, и я остался стоять.

Кудрявый любил угощаться печеньем с чаем, у меня всегда было в кухонном шкафу немного в пакете, чаще всего он сам его приносил; у меня не повернулся язык предложить что-нибудь этому. Я ждал, что он скажет.

- Вы, наверное, знаете, - сказал он, и задумался; одна рука его лежала на столе, без напряжения, отваливаясь чуть набок от рукава пальто, другая на коленях, придерживая своим весом полу, накинутую на колено – он сразу положил ногу на ногу, как только сел...

- Вы знаете, наверное, - повторил он, глядя на свою руку, - Что в городе происходят некоторые вещи, дела... Отъезд вашего... м-м... куратора связан именно с этим...

- Нет, - сказал я, - Не знаю.

Куратор. Хорошее слово.

- Но вы ведь знаете, что он уехал? Он ведь, я думаю, вас предупредил?

То есть ты при его отбытии не присутствовал, не провожал...

- Да, - сказал я, - Это я знаю.

- Ну, вот, - сказал он, - Я попробую объяснить вам смысл перемен, а потом мы поговорим о вашей роли во всем этом. Хорошо?

- Как скажете, - я оглянулся вокруг себя, как будто там все-таки мог быть стул, который я не заметил. Или он подошел пока. Нет, стула так и не было, я пошел, прислонился плечом к шкафчику; он качнулся, но опять вернулся на свое место, когда я немного перенес свой вес.

Инженер смотрел прямо на меня, чуть исподлобья, чуть наклонив голову. Когда я утвердился у шкафа, он заговорил.

- Я хочу, чтобы вы меня поняли, - он еще помолчал, еще посмотрел, - Для вас здесь может быть много неожиданного. Это потому, что события и перемены доходят до вас уже после того, как они определились где-то в других местах. Вы понимаете? Если бы вы сами их готовили, они могли бы быть для вас желанными и приятными. Верно? Неожиданные перемены создают дискомфорт, может быть, даже чувство угрозы. Но вам не нужно об этом беспокоиться. В этих переменах нет ничего против вас лично. Я объясню вам, где я вижу ваше место в том, что мы будем делать в ближайшее время. Я познакомился с вашими делами за последние годы... Нельзя сказать, что их было очень много...

- Что давали, то и делал, - сказал я.

- Конечно, конечно. Но теперь нам, я думаю, придется делать больше. Как вы к этому относитесь? Могу я расчитывать, что вы будете работать быстрее? И, может быть, чуть лучше тоже?

Он замолчал и посмотрел на меня вопросительно, но твердо. Он ждал.

- Вы не сказали, что вы собираетесь делать, - отозвался я.

- Да, - сказал он, как будто я не угадал правильный ответ, - Да, конечно. Что я собираюсь делать... Перед нами поставлены задачи. Я собираюсь их выполнять. Какие задачи? Я вам скажу. Моя профессия – градоустройство. Этот город запущен до крайности. На вид все не так плохо. Фасады ремонтируются. Но инфраструктура в очень плохом состоянии. Целые районы. Ниже уровня реки – настоящие катакомбы. Первое же серьезное наводнение – и здесь будет то, что с другими городами делают землетрясения. С наводнениями как раз теперь уже легче будет справиться, после того, что построено, с комплексом защиты. Но защита - это не все, это снаружи. Этот город надо серьезно чистить изнутри. Для хорошей чистки нужен доступ ко всем участкам без исключения. А его нет. Весь центр, от Невы до Фонтанки, как бы это лучше сказать, заражен вредными влияниями. Петроградская и дальше – гораздо лучше, но этого недостаточно. Мне нужен кто-то, кто сумеет разобраться с источником этих влияний, и в конечном итоге, с задачей очистки этих районов, с последующей передачей их под механическую обработку. Там, где мы сейчас сидим, одно из худших мест в плане этих влияний. Мне нужны способные люди...

Он перевел дух, повозился на стуле, поменял позу, устроил ногу на ногу в другом порядке, поднял голову.

- Но теперь, когда ситуация в общих чертах понятна, мне бы хотелось поговорить не об этом, а о вашей работе до сих пор...

Почему у меня было чувство, что моя работа до сих пор не очень его устраивает? В чем именно? Почему он вообще пришел разговаривать? Или он блефует? Не похоже. Где его место в цепочке команд? Кудрявый ничего не объяснил. Значит, это нельзя объяснить в короткой записке, и мне надо судить самому.

Я молчал. Ну, говори. Чего он ждет? Он думает, что я должен оправдываться, что ли? Хочет, чтобы я рассказал, что я думаю о своей работе? Не знаю, что он хочет... Он еще помолчал, посмотрел на стол, заговорил.

- Я так и не услышал от вас определенного ответа на мой вопрос – готовы ли вы работать быстрее, и не только быстрее, но и лучше... – он поднял руку ладонью вперед, - Я понимаю, что вам хочется возражать. Но вот, смотрите, я знакомился с вашими делами – что это за история была на улице Салтыкова-Щедрина? Которая закончилась взрывом... Я понимаю, что вы, наверное, не имеете к нему отношения. Но я вовсе не уверен, что вы вели это дело так, как было нужно... Конфликты с коллегами... Все это привело к очень драматическому концу. Разве  нельзя было этого избежать? Хотя бы постараться? Нет, нет, подождите. У меня осталось впечатление, что вы предпочитаете вести свою линию, предпочитаете самостоятельно решать, что делать и как делать. Даже сейчас... В вашей работе было бы предпочтительно, чтобы вы держались линии более, как бы это сказать, исполнительской... Я думаю, что именно поэтому ваша работа выполняется так медленно. Вы много занимаетесь оценкой, планированием...

- Я боюсь, что дальше мы не сможем работать в таком режиме. Нету времени. У нас очень плохо со временем... Поэтому мне хотелось бы получить ответы на свои вопросы. Понимаете, если вы готовы пересмотреть свой стиль, у нас с вами все получится хорошо. Я ценю вашу способность получать результаты, этого у вас не отнимешь. Но какой ценой? Я скажу вам. Как подчиненный, вы требуете очень много внимания. Я уверяю вас, что те же самые результаты можно было получить при обычной, так сказать, организации работы: одни думают, другие делают. Дело в том, что вы не можете видеть всей картины, и вам это не нужно. То, как вы действовали до сих пор – это дублирование функций. Это лишнее. Поверьте, вам будет легче, если вы научитесь работать эффективно: хорошая коммуникация, быстрое исполнение. Ну как, могу я на вас расчитывать?

Он улыбнулся, и эта улыбка меня напугала, как будто он показал мне наручники, и предложил вытянуть руки перед собой. И закончить на этом.

- Не знаю, - сказал я, - Я пока что ничего не понял. Что именно вы собираетесь делать? Зачем я вам нужен? Кроме того, что вы хотите это быстро? Я ведь не получаю зарплату, это не такая работа, как в офисе, это другое...

 Ну, хорошо, - сказал он, и поднялся. – Я старался быть понятным. Если вы не понимаете, это не моя вина. Мне надо идти. Я еще подумаю о нашем разговоре, и дам вам знать позже.

Он подошел к двери, открыл ее, задержался у выхода, обернулся и еще раз посмотрел. Сначала на пол, потом на меня.

- Вы правы, это не так, как в офисе, - сказал он мягко, - Вы не получаете зарплату. Вы получаете гораздо больше. Логистику, среду, окружение, условия, все это, верно?... И вы получаете защиту.                 

Он аккуратно закрыл за собой дверь, и я услышал ровный звук шагов вниз по лестнице.

                                           3. Налет

Я походил по кухне, от шкафчика к стене напротив и обратно. Поймал себя на том, что ищу глазами, что бы такое шарахнуть об стену. Внутри у меня что-то дрожало, потом руки стали двигаться сами по себе, как будто хотели начать жестикулировать. По-моему, это был гнев. С непривычки трудно было сказать точно. Мне стало жарко. Я так и не нашел ничего, что бы разбить – вещей у меня мало, и они все мои, я отношусь к ним хорошо. Надо было это с кем-то проговорить, обсудить; тут я опять вспомнил, что Кудрявый уехал. Как не во-время! Первый раз я чувствовал себя дома как закрытым в коробке. Нельзя было пускать сюда этого Инженера – он побыл здесь, и погубил атмосферу места, я теперь всегда смогу увидеть его сидящим на моем стуле.

Я схватил пальто с вешалки около двери, выскочил на улицу. Все тот же ветер вдоль улицы толкал в спину, сбивал с шага. В нем был слабый запах корюшки и корабельного железа из устья реки, смешаный с сырым духом дровяных стружек из дворов – двести лет не вывели остатки корбельного дегтя из-под осевших в землю камней в укромных углах. Над серединой улицы качались под железными колпаками лампы, так и не выключенные после ночи, розовый свет метался по фасадам, как в театре перед началом акта...

Слабо-нашатырный ветер, сумрачный простор площади с мостом через реку, вода и блеск трамвайных рельс немного отвлекли, я начал дышать чуть легче, но уже в проеме монотонного бульвара поймал себя на том, что снова ругаюсь на два голоса, привожу возражения, длинными периодами, убедительным голосом. Я обрывал их и выбрасывал из головы: у меня нет нужды убедить кого-то, понравится кому-то; но слова возвращались, как только я отвлекался на свет за занавеской в окне или на собаку между лип на газоне. Это было утомительно, невыносимо, бессмысленно. Почему он приходил? Не моя цепочка команд, я бы знал, слышал, не те приемы, я не хочу сказать, что... Но не те, все равно. Что за перемены?

Я обогнул угол Сената, окинул взглядом панораму Невы у Дворцового моста, бок Адмиралтейства, закрытый темной массой деревьев, башню над Кунсткамерой и, перед собой – темного Всадника в тоге с прозеленью на своем валуне. Хорошо, что они к нему не подсадили сзади Ленина с кепкой в руке, простертой тем же жестом. Нет, по-хорошему, вторым должен был сидеть Зиновьев. Или Киров. Или Жданов. Или все трое. Глупые мысли. Откуда они?

...И тогда уже надо было расставить их всех по-отдельности, каждого на своем камне. Место вокруг есть. Романов на пони, Гидаспов с бритвенным тазиком на голове, Собчак с Ксюшей на сером волке. Тема как-то иссякла на этом. И потом, ведь все эти люди не от себя командовали, были над ними еще командиры. Петруша один делал с городом то, что сам хотел. Но почему змея?

Я перешел дорогу, и сел на лавку за хвостом петрушиного коня. Жалко, что я больше не курю... Еще одна странная мысль. Не много ли их за последние пять минут? Я не курю уже много лет, с тех пор, как... Неважно. Я оглянулся по сторонам. Никого не было вокруг, только вода темнела впереди. Змея, прижатая копытом в неудобной позе, поднимала над камнем вывернутую набок голову. Почему змея?

Ну, конечно, всякое достижение есть победа над чем-то, поэтому змея всегда и входит в комплект ко всаднику с конем. Возведение города было тем самым и утеснением змеи.

Почему-то у меня не было чувства, что змея особенно переживала. Было в ее позе что-то театральное. Ну, наступили копытом... А кстати, когда во время наводнения Всадник гонялся за безумным Евгением, что делала змея? Она могла пока тоже пойти по своим делам. Я представил себе, как она скользнула с пьедестала, неразличимая среди бликов на рябой от ветра воде поверх всех набережных от фасадов на той стороне до фасадов на этой, через весь пролет Александровского сада... Куда скользила змея, прикрываясь неразберихой и хаосом на улицах? В подвалы под Синодом? Они там теперь завели ресторан... Или нырнула в реку, поплыла в рукава, на острова, в болота северной, чухонской стороны, залегла там? Да, со змеей не все было понятно.

Я очнулся; посмотрел на воду. Она стояла довольно высоко, беспокойно мерцала у пристани. Как насчет наводнения в этом году? Кто за кем поскачет? Кто куда поползет? Перемены, перемены. «Доходят до вас только после того, как они определились где-то в других местах». Я не знаю, что у них там определилось в других местах, но до меня дошли оттуда одни неудовольствия. И это выглядит совершенно мистически. Да нет, сказал я себе, глядя на холодную темную воду, когда тебя хотят устранить, то нужно какое-то оправдание, причина – медленно работаешь, плохо работаешь... Потому что на самом деле бессмысленно давать этому определения вроде «быстро» и «медленно». Быстро течет вода, или медленно? Хорошо идет снег, или плохо? Для чего нужен был этот разговор? Откуда он, этот Инженер? Город надо чистить... Катакомбы... Вредные влияния... События определились в других местах... Похоже на переворот, вот на что это похоже. Куда же Кудрявый подался? Почему не взял меня с собой? Не успел? Не мог? Или хотел, чтобы я остался? Мелкая сошка, которую можно попробовать переманить, а прихлопнуть всегда успеется... Как сказал водитель «Волги» - до тебя тоже скоро дойдет очередь... Но не с меня начинали. Кудрявому пришлось убраться, он остаться не мог, но он хотел, чтобы остался я... Хоть кто-то, кто сможет... Что? Он послал мне человека, чтобы я увидел это в том, что он говорит.

Мне нужно еще говорить с Евгением, сказал я себе. Где он встречался с Кудрявым, при каких обстоятельствах? Я был невнимателен к деталям, это совершенно неправильно...

Я поднялся с лавки и пошел по аллеям к Исаакию, наискосок, мимо дома со львами, где я так и не походил в школу, только собеседовался, и она переехала; вышел на Гороховую, на Гоголя; я искал будку телефона, нашел на Кирпичном. Я не знал, как лучше звонить, доверять ли мобильному? Всяко было плохо, но в этом можно найти пользу; я вошел в будку, и набрал номер. Какие-то два хмыря прошли медленно мимо меня - один здоровый, в двухцветной куртке, другой мелкий, в плоской вязаной шапочке, - заглянули в будку через стекло, но передумали останавливаться, потащились дальше, завернули в подворотню овощного магазина...

- Да, - сказал Евгений.

- Добрый вечер, - сказал я, - Что ваша «Волга», там еще?

- Волга? А, это вы... Да, недавно подъехала, стоит на той стороне...

- Ну, и слава богу. Пока ездит, не бойтесь, пусть себе ездит. Вы не знаете, какой в этом году прогноз наводнения? Я сейчас смотрел на воду, по-моему, высоко стоит.

- Прогноз? – он не успевал переключаться, - Да, прогноз; вы имеете в виду с учетом защитных сооружений? Ждут высокого, но манипуляция пропускными на юге может изменить динамику. Есть сценарии... Почему вы спрашиваете?

- Потому что вы можете знать. Спасибо, понял. Скажите мне, где вы встретились с Кудрявым, когда он вам записку для меня передал, ну, в которой сказано, что он уезжает? Я вас так и не спросил тогда, вообще ни о чем не спросил, что надо было...

- Вы знаете, место странное, - сказал он задумчиво, - Он сказал - на Охте, на набережной, там что-то вроде причала для барж.

- Он что, на барже уехал? – не понял я.

- Нет, не на барже. Мы встретились на углу улицы, где он сказал, и сразу пошли туда, к причалу. По дороге он мне и объяснил, что уезжает. Мы подошли туда, он мне сунул эту записку, и перепрыгнул на баржу, а за баржей стоял буксир, под парами. Он перешел с баржи на буксир, помахал рукой, и буксир сразу отчалил...

- Ага, - сказал я, - Не обратили внимания, не было там вашей «Волги»?

- Я не посмотрел, - сказал он, - Я смотрел, как буксир уходит. Давно не видел, засмотрелся. Потом пошел обратно по набережной, и там никого не было. А что такое? Почему вы звоните?

- Я хочу вам сказать, - ответил я, - Очень важную вещь. Слушайте внимательно. Если вы увидите, что «Волги» нет в течение дня, немедленно...

Телефон щелкнул и отключился.

Ну, что же, вы узнали все, что хотели, но и я узнал. Было ли там для вас что-то новое? Конечно, Евгений будет мучится, что я такое хотел сказать. Надеюсь, что не долго. Он сообразит, что это говорилось не для него. У него опыт есть.

Я вышел из будки. Настроение у меня сильно изменилось к лучшему. Два хмыря опять попались мне навстречу.

- Ничего, ничего, ребята, - сказал я, и сделал успокоительный жест рукой.

Высокий хмырь покосился на меня, и обернулся, проходя, сказал что-то короткому. Да, я веду себя так, вы можете расчитывать на приветственный жест с моей стороны, если даже вы совсем не те люди, которым он был предназначен.

                                                *

Я вышел на Невский, прошел квартал до конца, перешел дорогу к углу сада, пошел вдоль площади, миновал вход в аллею, где статуя, и проезд, угол с  якорем, перешел дорогу к мосту, повернул налево на набережную. Здесь когда-то собиралась вечерами компания, сюда ходили мои одноклассники, и я тоже сидел здесь на лавке, слушал гитару и разговоры. Летом, белыми ночами, я ходил здесь, от Сената до самого Садового моста, и обратно, а утром, по розовым лужам от поливальных машин, брел к площади Труда, через мост, к Академии. Теперь лужи были черные, ветер дул навстречу, и я с трудом добрался до обновленного моста, погладил последний старый гранитный блок, повернул через дорогу к гастроному под колоннадой, пересек наискось площадь.

Все было как всегда, я открыл дверь, зажег свет на кухне, проверил сообщения на телефоне: Евгений мог перезвонить с вопросами. Сообщение было, но не от него.

Голос Инженера сказал:

- Я обещал сообщить вам свое решение, и поэтому звоню. Я думаю, нам нет смысла работать с вами. Мы могли бы попробовать изменить ваше отношение, но у меня нет на это времени. Я буду использовать других людей. Жалко, но что поделаешь.

Потом пауза.

- Да, и еще. Пока не забыл. Это помещение, которым вы пользуетесь, надо будет освободить. Оно нам понадобится для наших операций. Срочности нет. Когда вам будет удобно. Скажем, в течение этой недели.

Еще пауза, и наконец:

- Всего хорошего.

Это «всего хорошего» прозвучало так окончательно, что я пошел еще раз посмотреть, нет ли у меня под дверью бомбы. Потом я проверил комнату, спальню, вентиляцию, все закоулки. Бомбы не было. Это значило, что нужно быть готовым к любому другому варианту. Может быть, бомбу еще принесут, в конце концов улица Салтыкова-Щедрина все еще на мне...

В общем, картина определилась. «Перемены», по-видимому, идут от клана, на который работали люди с Салтыкова-Щедрина. Кудрявый, по-видимому, работает на другой клан. Кто их знает, как они делятся на кланы. Я работаю на него. Поэтому мы оба в списке. Теперь ясно, что ему пришлось быстро убраться, а не просто уехать по делам. На буксире по делам не ездят. Туда, куда он уехал, нет хода тем, кого он не захочет видеть.

Инженер меня проверил на всякий случай, потому что я, в общем-то, вне кланов. Был шанс меня напугать, переманить, использовать. От этого теперь отказались. Может быть, у меня больше нет «защиты». Мне нужно на самом деле освободить помещение, чем быстрее, тем лучше. Но не ночью же. Завтра и освобожу. Тянуть нечего. Надо снять где-нибудь. Недалеко. Например, на канале Грибоедова. Екатерининским он назывался; это места Достоевского. Ему там являлась жаба... Секундочку, какая жаба? О чем я? О переезде! Потом Кудрявый вернется, может быть, найдет мне еще что-нибудь. Или все успокоится, и я опять вернусь сюда...

Я согрел себе чаю, и задумался, - как мне перебираться? Что взять, что оставить? Я привык к своей посуде; хоть ее и немного, но ее надо упаковать. Книги, вилки-ложки... Понадобится машина, коробки. Жалко уезжать... Клонило в сон, особенно от мыслей о перемене места. Я спустился в спальню, прилег на кровать, стал прикидывать, где бы я хотел жить, а где бы не хотел. Потом я стал размышлять, нет ли связи между Инженером и черной «Волгой»: они появились почти одновременно. Значит ли это, что клан Инженера использует контору? Насколько им по пути? Хорошо бы знать...

Я уже почти засыпал, но тут что-то опять толкнул меня в бок, я встал, поднялся наверх, собрал верхнюю одежду, отнес вниз. Сунул в карман деньги, какие нашел по ящикам и полкам. Потом налил полный чайник воды, взял хлеб, сахар, сыр, консервы, и тоже унес вниз. Потом проверил запоры на двери, которая вела из спальни – куда? Я так и не знал. Я убедился, что запоры открываются, толкнул дверь – за ней было темно, тихо, и пахло сырой плесенью. Я взял фонарь, который у меня стоял на окне во двор-колодец, и посветил в открытый проем. Стены грубого бетона, низкий потолок, какая-то труба по стене у потолка... Дальше луч быстро терялся в темноте. Темнота была неприятная, мне стоило усилия не захлопнуть дверь сразу. Я продолжал смотреть, высунулся в коридор и водил фонарем по стенам и полу. На стене слева была нарисована белой краской большая стрелка, она указывала от двери вглубь коридора. Стены выглядели крепкими, на них не было потеков. Коробка двери была стальная, утопленная в бетон на несколько сантиметров. Я вышел на ту сторону, посветил. Со стороны коридора дверь закрывалась такими же запорами, что изнутри. Но не на общих осях. Я не решился запирать дверь со стороны коридора, только подвигал рукоятки. Там было холодно.

Обратно в спальню я вернулся весь взвинченый – я уже поверил, что все это на самом деле – и дверь, и коридор. Я закрыл дверь всего на одну рукоятку, чтобы ее легко было открыть с этой стороны, но не снаружи. Найти Инженера, и убить, подумал я, зная, что это не решит проблемы. Выше Инженера я никого не знал. Я еще раз поднялся наверх, заменил батарейки в фонаре на новые из ящика на кухне, опять спустился вниз, осмотрел приготовленные вещи на случай, если мне придется забирать их в темноте, переложил так, чтобы их можно было схватить за один раз, и прилег с книжкой. Книжка не читалась, я даже не понимал слов. Я погасил свет, и дал своим мыслям бродить, как им захочется. Последняя вялая мысль была – все-таки вокруг меня тоже кто-то крутится... Как та «Волга» вокруг Евгения. Ну, так и что? Пусть крутится... Больше мыслей не было.

Я отвык бояться.

                                                *

Утром я проснулся от непонятных звуков – отдаленного стука, царапанья, и как будто свиста. На часах было пол-девятого, накануне я заснул не раньше двух, и бледный свет из окна-колодца не звал к энергичному началу дня. Я понятия не имел, что за день я начинаю, и я хотел только покоя и тепла.

Но звуки продолжались, и я вскочил и начал натягивать одежду, просто на всякий случай. Я как раз натянул свитер, стоя напротив окна, когда с той стороны появилась фигура в черном – упала сверху, как мне показалось, встала на две ноги, и начала делать что-то руками. Царапанье и свист становились громче, за первой фигурой свалилась вторая, потом третья. Свист, несомненно, шел от веревок, царапанье – от ботинок по стене. Они были одеты одинаково, во все черное, включая маски с прорезями на голове. Детали фигур были неразличимы. И они молчали.

Первая фигура закончила возню, я интуитивно метнулся вбок от окна, когда из него ударила очередь, звякнуло стекло, пули загрохотали по стене спальни, штукатурка повисла облаками пыли вперемешку с перьями из подушки и клочками одеяла; щепками разлетелся стул. Вторая фигура открыла стрельбу наискосок в комнату, но я уже был спиной у стены. Маленькое окно не давало хорошего угла, ни одна пуля не попала в стальную дверь. Окно было забрано толстой решеткой со стороны улицы, и эта решетка держалась крепко в стене. Я не знаю, сколько их собралось с той стороны у окна.

Стрельба остановилась.

- Погоди, - сказал кто-то, - прилепи мне в этот угол, сейчас мы ее откроем.

- Эй, - сказал в тишине уравновешеный голос, - Уже скоро теперь. Считай до трех, и все. Живой ты нам не нужен.

Краем глаза я увидел, как влетела в окно и покатилась мне под ноги зеленая граната. Они сами должны спрятаться, понял я, стрельбы не будет... Я схватил приготовленные пальто и фонарь, и ломанулся в дверь, которая держалась на одном запоре. Если бы я запер ее лучше, или она открывалась внутрь, я бы не успел. Я толкнул дверь обратно всем телом, уронил из рук вещи, и успел закрыть локтем один запор, когда на той стороне грохнуло.

Грохнуло не так сильно, как я ожидал. Вокруг было темно, и я не знал, что стало с дверью, и со стенами, но звук был на удивление негромкий. Я нашел на двери еще одну рукоятку и закрыл ее, потом и остальные две. Нащупал на полу пальто, фонарь на нем сверху, и включил. Бетон осыпался только в одном месте, в верхнем углу рамы двери. Но сама дверь, и запоры сидели прочно. Я кое-как надел пальто, и кинулся вдоль бетонного коридора. Он шел вниз, и оказался совсем коротким. В конце его был довольно высокий бетонный цилиндр, он имел наверху что-то вроде люка, тоже с запорами изнутри, дальше шли еще два коридора под разными углами к первому. Белая стрелка указывала на левый. Я подумал было, - надо идти туда, где нет стрелки, но сообразил, что это поймут и те, кто пойдет за мной, и они все равно не угадают, что я выбрал. Я пошел налево. Вдоль реки к заливу, сказал я себе. Этот коридор был длиннее, и кончался уже знакомого вида стальной дверью. Она была открыта от меня, и 

за ней было темно.

                                            4.  Тритон

И не просто темно – оттуда веяло сыростью, и слышались мягкие удары капель, судя по звуку – о грунт, не о бетон. Но деваться было некуда. То есть, деваться-то есть куда, но пока можно подождать. Я шагнул вперед, на что-то черное, что фонарь не помогал определить. Оно подалось под ногой, немного, не глубоко.

Я закрыл за собой дверь на запоры. Теперь от людей, которые, наверное, еще шли за мной, меня отделяла эта дверь, и та, что вела из моей спальни. Сколько времени им нужно, чтобы преодолеть их? Я не знал. Не знал я и того, куда иду. Раз бетон кончился, и началась грязь, значит это те места, которыми занимались меньше, а могу придти и в такие, которыми не занимались вовсе. Лучше всего было бы выбраться на поверхность, но как? На поверхности было утро, вспомнил я, и понял, что даже не выспался как следует...

Я побрел вперед. Если здесь есть какие-нибудь разветвления, поперечные ходы, я могу отсидеться там, дождаться, пока погоня успокоится и вернется назад, а потом тоже вернуться. Это был наивный план, и мне не хотелось думать о вариантах, которые профессионалы могли ему противопоставить. А что еще я могу сделать? Сдаться и надеяться на благоприятный исход? Они сказали, что живым я им не нужен. Что такое случилось, что за «перемены», что обычная до сих пор терпимость оставлена? У кого спросить? По крайней мере, сдаваться пока не стоит.

Я шел дальше и дальше. Проход становился ниже, почва под ногами – мягче, местами она чавкала. Поперечных проходов не попадалось. Катакомбы, сказал Инженер. По-моему, он преувеличивал. Почему я вообще думаю, что это проход? Это мог быть подземный канал, бог знает, что и для чего строилось под городом. Например, отвод для сброса лишней воды во время наводнения; тогда я могу в конце придти, как в кино, к решетке. Я посветил на стены. На них не было ни кабелей, ни труб, только грубые столбы и балки для поддержки потолка. Стены были черные, но местами сквозь грязь проступала кирпичная кладка, очень старая на вид, а иногда камень. Все-таки это больше было похоже на проход, чем на канал. Потом с потолка стали свешиваться как будто плети; корни деревьев, определил я на ощупь, и еще какие-то неопрятные нити – все, что пробилось сюда, и обросло пылью и грязью. Сколько я уже шел – минут пятнадцать? Двадцать? Все, что свисало с потолка, спускалось ниже уровня лица, пришлось выставить перед собой руку, и я понял, что сюда никто не заходил давно. У подножия стены зажурчал ручеек, под ноги стали попадаться камешки. Я шел под уклон.

И в это время я услышал далеко позади, из глубины коридора, удары. Не слишком частые, но ровные и сильные. Они все-таки дошли до второй двери, и хотели ее открыть. Они не оставили погоню. Раз они справились с первой дверью, значит у них есть все, что нужно, чтобы открыть вторую. Можно, можно было уйти, но у этого плана были свои проблемы. Кто знает, как далеко распространились «перемены»...

Ну, что же, сказал я себе, значит так. Что есть, то и есть, вспомнилась внезапно любимая поговорка моего учителя математики. Но не порадовала, как обычно. Я немного ускорил шаг: в темноте и с согнутой головой быстро не побежишь. Чуть не потерял равновесие на скользких камнях. Упасть в грязь – не такая беда, но если разбить фонарь, то двигаться будет трудно. Удары за спиной продолжались. Что они там делают? Пробивают бетон? Или готовят место для взрывчатки? Сколько времени это занимает?

Я с разгона влетел в лужу, черпанул обувью холодную воду, выругался, отступил назад, посветил перед собой. Ровная черная поверхность уходила из-под ног за пределы досягаемости луча. Вода дальше стояла выше уровня пола. Можно ли все еще идти вперед? Я посветил выше, и разглядел впереди, метрах в пяти, поперечный коридор, - ответвление, или расширение – именно то, что нужно. Дойду ли я туда по этой воде? Я уже не думал о мокрой одежде, прежде всего нужно было уйти, убраться отсюда. Я снова посветил на воду, пытался увидеть, как там глубоко. Свет был слишком сильный, он рассыпался бликами, отскакивал от воды вместо того, чтобы проходить в толщу до дна. Нужно было идти в воду. В это время стук за спиной оборвался, и в тишине я услышал звуки капель, слабое журчание и тихий голос, почти шепот над водой под низкими сводами:

- Не ходи туда.

                                                *

Господи, подумал я, надо было дождаться, пока я заберусь сюда, чтобы дать мне совет.

- Хорошо, - сказал я в темноту, - Не пойду. А куда мне идти, обратно?

Как будто в ответ из глубины коридора снова раздались удары. Слава богу, еще не дорыли... Меня разбирал смех, сам не знаю отчего. Нервное, сказал я себе. Моя способность делать точные наблюдения. В любой обстановке. И еще судить рационально и хладнокровно. Кто может с тобой разговаривать в заброшеном подземном коридоре? Ну, это просто...

- Нет, - сказал тихий голос, - Обратно не ходи. Мы сейчас поплывем. Подожди.

Да ради бога. Конечно, я подожду. Мы сейчас поплывем. Понятно. Я хорошо плаваю, хоть под землей, хоть в темноте. В ноябре плаваю...

Я ждал. И дождался. Из темноты выплыла, качаясь, лодочка, завернулась вперед кормой, и уткнулась в грунт недалеко от меня. Небольшая, плоскодонная, на вид очень старая. Но она плавала.

- Садись, - сказал голос, - Греби руками.

Я посветил в сторону голоса. Там ничего не было.

- Не свети, - сказал голос, - Ты меня слепишь.

Я осторожно шагнул в лодку. Она закачалась, но только до тех пор, пока не села на дно под моей тяжестью. Надо было толкать. Я пригнулся, взялся руками за борта, вытянул ногу, которая все равно промокла, и попробовал оттолкнуться от грунта. Это  сработало; лодка приподнялась, и соскользнула в воду. Дно, должно быть, уходило вниз быстро. И тут за спиной грохнуло. Горазно сильнее, чем в прошлый раз. За грохотом пришли глухой звук падающего металла, стук камней, мельканье света, топот ног, визг пуль...

Я упал на дно лодки, и начал грести, как мог, в сторону поворота. Фонарь был где-то подо мной, но я видел достаточно в бликах света из-за спины, по крайней мере, различал поверхность воды и стены.

За поворотом открылась низкая арка свода, достаточно широкая, чтобы я не задевал руками за ее стенки. Собственно, стен было почти не видно, вода стояла под аркой высоко, выше, чем в коридоре до этого. Значит, коридор уходил вниз, поэтому в нем и вода...

Мы плыли минуту или две, а может и пять, потом что-то поднялось над водой, какой-то горб, довольно большой, и голос впереди меня сказал:

- Уже скоро, - и горб погрузился обратно.

И хорошо бы. Я дрожал, не мог остановиться, руки у меня были в воде по локоть, на дне лодки тоже была вода. Пальцы потеряли чувствительность.

Потом лодка ткнулась в дно. Я поднял голову. Рябь воды была по бокам, а впереди -   темнота твердой почвы. Я протянул руки, нашел на ощупь эту твердую почву, осторожно перебрался туда из лодки, и сел. Потом сидя отполз к стене, прислонился к ней боком, и попытался согреть мокрые руки. Фонарь остался в лодке, но я не решился вернуться за ним. Я больше не хотел подходить к воде. Все равно, чтобы включить и держать этими руками фонарь, нечего было и думать.

...Это как в Венеции, подумал я. Садишься в лодку в одном месте, плывешь до другого, и там выходишь. Только под землей. Метро в Венеции было бы таким – на лодках по подземным каналам...

- Вставай, - сказал голос, - Сюда они не придут. Там дальше будет дверь. Постучись в нее.

Я обернулся на голос. Мне было не до смеха и не до игры. Я пытался рассмотреть что-нибудь, и не видел ничего. Кто бы ни говорил со мной, сейчас он был под водой.

- Кто ты? – сказал я, - Ну, хоть покажись.

Над водой опять поднялось что-то большое и круглое. Голова? Если и голова, то не человеческая. Темная масса вырисовывалась на пределе моего зрения, и вдруг два больших глаза блеснули чистым голубым светом.

- Меня послали встретить тебя, - сказал голос, - Мне надо торопиться. Вода поднимается.

Голова стала погружаться в черную воду.

- Но кто ты? – крикнул я.

- Я твой брат, - сказал голос.

Вода сомкнулась. Даже круги не разошлись от того места, где сейчас была голова.

Брат? Не помню. Не было у меня такого брата.  И мама у меня была не такая...

                                                *

Я перевалился на колени, стал подниматься, держась за стену. При каждом движении к телу прикасалась ледяная, тяжелая, как камень, одежда. Я попробовал переступать вдоль стены в позе, которая бы позволила не коснуться мокрых мест дважды. Но они все были мокрые. Я двигался дальше и дальше, пока рука не почувствовала перемену поверхности. Это должна быть деревянная дверь посреди камня стены. Я застучал в нее низом заледеневшей ладони. Пальцы были где-то выше, я их не чувствовал. Я стучал. Останавливался, и опять стучал...

- Кто тут? – крикнули из-за двери.

- Откройте, - крикнул я в ответ. Голос захрипел, и сорвался. Откроют? Конечно, откроют, дадут переодеться в сухое, в теплое. Это все было уже за пределами чудес...

Дверь широко отмахнулась внутрь, сильно выше, чем я стоял, оттуда ударили мне в лицо свет и тепло. И музыка. Скрипки тихо пели, гудела виолончель, посвистывала флейта. Я положил руки на порог и закрыл глаза. Кто-то нагнулся надо мной и потащил внутрь. Потом еще кто-то присоединился. Я был как в ледяном скафандре везде, кроме спины. Они затащили меня, как грузчики статую, и поставили у стены. Прислонили к ней спиной. Я еще не мог как следует открыть глаза из-за слишком яркого света. Потом кто-то протиснулся мимо, спрыгнул в темноту. Один из грузчиков высунулся следом за ним в дверь.

- Лодку не упусти, - сказал он низким баритоном.

- Тут она, - ответил высокий тенор со смешком из-за двери. Кто-то вернулся обратно. Дверь захлопнулась. Меня взяли под руки, и повели. Точнее, потащили волоком, ногами я не двигал.

                                             5. Опера

Со мной что-то делали еще, и по-настоящему я пришел в чувства уже сидя в глубоком кресле, закутаный в несоразмерный халат. Руки я держал вокруг чего-то теплого. Вроде суповой миски с ручками. Оно стояло на подносе у меня на коленях. Там было налито горячее, пар ударял в нос крепкой сивухой, ложка торчала там; похоже, первый раз мне ее поднесли, и глоток оттуда прояснил во мне чувства, как пилюля жидкого хрусталя в китайских историях с даосами.

Я увидел комнату, колеблющиеся язычки свечей, массу мебели, высокие окна, задернутые тяжелыми темными гардинами, и человека напротив себя в другом кресле. Человек сидел, закинув ногу на ногу. Он был одет в разнообразно расшитый камзол голубых тонов, носил шелковые белые чулки до колен, и бальные туфли... Слишком роскошно, по-бутафорски роскошно...

- Где это я?

Вопрос был совершенно обыкновенный, но он его почему-то развеселил. Он откинул голову в кудрявом парике, и захохотал.

- Вы в опере, мой друг, - заявил он, - Которой я являюсь администратором. Вы были спасены от ликвидации, если можно так выразиться. Ликвидация, в точном значении слова, есть превращение в текучее состояние. Но эти люди придали этому слову другое значение. Как и многим другим словам.

- Какие люди? – не понял я.

- Вам лучше знать, - сказал он строго, даже с упреком, - Но пока это остается в ночи за нашей дверью, а вы наш гость. Поправляйте здоровье хорошим пуншем, согревайтесь, после мы обо всем поговорим.

- Спасибо, - сказал я, - Спасибо за хлопоты, но, ей-богу, мне неудобно... – Я осмотрел халат, обвел глазами комнату, - Вы говорите, опера... Может быть, я просто пойду? По-моему, я уже могу... Я, конечно, заплачу.

- О, нет, - сказал он твердо, и вытянул в мою сторону указательный палец, - Вы не пойдете. Вы знали, в какую дверь постучать. И вы, конечно, заплатите. Как раз тем, что знаете. Я думаю, нам есть, есть о чем поговорить.

- Бог с вами, - сказал я, - Я наткнулся на вашу дверь случайно.

- Случайно, - повторил он, - Как же вы к ней попали?

- Забрался в подвал, - сказал я, - По глупости забрел в коридоры, и заблудился. Потерял дорогу. Набрел на вашу дверь. Повезло.

- Отчего же мокрая одежда? – спросил он. – Рукава до локтей, и остальное...

- Оступился в темноте, там вода была.

- Неправда, - сказал он с удовольствием, - И про коридоры, и про воду. К этой двери можно только приплыть. И не просто так, по каналу, а под площадью, по трубе. Вы этого не знаете. И коридора у нас никакого нет, там по сухому - сразу тупик, вы не могли придти оттуда. Вы приплыли на лодке. Вы гребли руками, поэтому и рукава. Там остался ваш фонарь. Только почему не веслом? Очень неудобно грести руками в такой холод. Вам было не до весла... Ну, мы еще разберемся.

Он потер руки, поднялся. Роста он был выше среднего, крепкого сложения, лицо имел решительное.

- Но не сейчас, не сейчас. Чуть позже. Придите в себя. Из комнаты пока не выходите, вам дадут все, что нужно. И потом, куда вы пойдете? Не в халате же!

Он нагнулся надо мной, опираясь пальцами о подлокотники кресла, заглянул в глаза.

- Не бойтесь, - сказал он доверительно, - До ликвидации не дойдет. Мы не того круга люди.

Глаза у него были серые, серьезные, внимательные.

- Да вы и не боитесь, - сказал он удивленно, выпрямился, отступил назад, снова потер ладонь о ладонь, - Нет, нам определенно есть о чем с вами поговорить.

                                                *

Разговаривать пришли еще двое, тоже одетые, как и Администратор, в камзолы. Разных цветов. Представились: Механик и Капельмейстер. Расселись кто где – один за столом, другой в темном углу. Закурили; один сигару, другой трубку.

- Порядок у нас будет такой, - сказал Администратор, - Мы спрашиваем, вы отвечаете, тогда мы сможем понять, что с вами делать. Если не будет ясности, мы задержим вас еще, может быть, надолго. Так что подумайте. Рекомендую кооперацию.

Выдержал паузу для закрепления сказанного.

- Итак, прежде всего, как вы здесь оказались? Только, пожалуйста, без этой теории – заблудился, в воду упал...

Я вздохнул.

- Я один, - сказал я, - А вас трое. Да вы еще и задержать меня грозитесь. Я вижу, как мне легко с вами попасть в беду. Но я с радостью отвечу на все вопросы, когда вы объясните мне, кто вы и чего хотите.

Они засмеялись. Искренне, весело.

- Нет, на самом деле, - сказал я, - Вы говорите, опера. Тогда зачем вопросы? В опере поют; вы хотите, чтобы я рассказывал о себе. Тогда кто вы? Я про вас никогда не слышал. Но меня сюда направили. Для чего? Может быть, кто-то думал, что нам, и правда, есть о чем поговорить. Но я не знаю, о чем говорить, а о чем нет. Если бы вы рассказали о себе, я бы мог решить. А так, вслепую, мне трудно. Это было бы естественно с вашей стороны – вы здесь хозяева. И к вашим угрозам я стараюсь отнестись серьезно, хотя мне это нелегко. Боюсь, что и удержать меня вы тоже не сможете.   

Они переглянулись. Потом Администратор спросил:

- Что же вы не ушли так легко от тех, кто загнал вас сюда?

Справедливый вопрос.

- Они знали в точности, кто я, и что со мной делать. А у меня не было времени. Я не подготовился, проленился... Но мне хотелось понять, и я ждал...

- Может быть, мы здесь имеем союзника, если даже только в потенции, - сказал Механик, обращаясь к своим, - Нам надо как-то раскрывать карты.

Он повернулся ко мне:

- Или вам.

- Погоди, Циклоп, - сказал Капельмейстер, - Насколько я понимаю в картах, у нас положение лучше. Значит, и открываться не нам...

У Механика, действительно, один глаз был почти прикрыт веком, может быть, что-то с нервом. На прозвище он реагировал спокойно.

- Почему это у вас положение лучше? – поинтересовался я.

- А вы не будьте самонадеяны, - сказал Администратор, - Некоторые вещи, если они будут нами сказаны, не позволят отпустить вас без полного прояснения ситуации. Вы думаете, что сможете уйти, но у нас тоже есть свои средства.

Тот, кто привел меня сюда, подумал я, хотел увести меня от тех, других. Значит эти - не  те. Могут ли они быть еще хуже? Кто их знает. Сколько разных сил еще есть в этом городе, о которых мне не успели сказать? Много, сказал я себе.

- Ладно, - сказал я, - Так можно без конца препираться. Вы меня пустили к себе, пусть даже и ради того, чтобы распросить. Я попробую вам что-нибудь сказать. Вот, например, о ликвидации. Сегодня утром ко мне приходили люди, чтобы убить. Ликвидировать.

- Откуда вы знаете? – спросил Механик.

- Так они сказали. Я их не ждал. Не думал, что до этого может дойти.

- Как-то вы не очень волнуетесь из-за этого, - заметил Администратор, - Я уже заметил, помните, что у вас вообще порог боязни какой-то низкий. Я тогда думал, что это от переохлаждения...

- Это не первый раз, - сказал я, - Привыкаешь...

- Что же, до этого утра никаких признаков не было?

- Наоборот. Накануне мне  сказали, что в городе происходят перемены, а еще несколько дней назад внезапно уехал мой друг. Он послал ко мне человека, чтобы я знал. И этот человек рассказал мне, что за ним с некоторых пор ездят на машине люди, днем и ночью. Машина эта – черная «Волга»; модели, на которой двадцать лет назад ездили.

- Понятно, - сказал Капельмейстер.

- А мне нет, - сказал я.

- Хорошо, - сказал Администратор, - Вы можете знать все это потому, что вы сами из этих людей. У нас нет независимых подтверждений. Но откуда вы знаете о нашей двери?

- Мне помогли уйти от тех людей. Я бы сам сюда не пришел. Ни о вашей двери, ни о вас я не знал. Мне дали лодку, но весел там не было, я греб руками. К вашей двери меня привели.

- Кто привел?

- Не знаю. Все, что я видел – очертания тела, может быть, головы. Он плыл впереди меня. Показывал дорогу.

- Плыл? – переспросил Механик, - Вы хотите сказать, не в лодке с вами, а в воде?

- Да.

- Но вода очень холодная. Он был в специальном костюме?

- Не знаю. Он был похож... на какого-то морского зверя. Темный, круглый... Я его раньше никогда не видел. И не слышал о таком. Яркие голубые глаза... Он сказал, что его послали меня встретить.

Они сидели молча. Потом Капельмейстер сказал:

- Тритон. Она решила вмешаться. После всего этого времени. Но на чьей стороне?

Механик отозвался:

- Если на нашей, значит они готовят что-то большое. Раньше она предпочитала играть против нас.

- Но не за них.

- Разумеется... За себя.

Администратор обратился ко мне.

- Как видите, мы в затруднении. То, что вы рассказываете, не совсем обычно. Это может быть дезинформация, или драматический поворот дел. Нам нужно разобраться. Я думаю, вы тоже не все понимаете. Останьтесь пока с нами. Добровольно. Если вы покажете, что готовы потерпеть, пока станет яснее, нам легче будет с вами потом. Кроме того, здесь у вас будет защита.

Защита? Слово неприятно кольнуло. Вчера мне тоже напомнили о защите, а сегодня показали, что со мной будет без этой защиты. Я примерно понимал, где могу получить настоящую защиту. Но нужно ли мне идти за ней уже сейчас?

- Хорошо, - сказал я, - Я побуду пока с вами.

                                                *

Через полчаса Администратор вошел ко мне с одеждой на одной руке, и с обувью в другой. Он улыбался широко, ободряюще.

- Мы почти разобрались, - сказал он, - Вот, наденьте вместо этого халата.

- Но ведь это тоже какой-то камзол. Я никогда таких не носил...

- Дело не хитрое, - сказал он, - Вот, исподнее все стандартное, дальше эти чулки, там тоже все просто, они сами держатся, видите? Потом штаны, рубашка, и кафтан. У нас ничего другого здесь нет. Мы все это носим, у нас тут вроде оперного клуба, между спектаклями мы ходим в таком виде. Это хорошо для бизнеса. Надевайте, надевайте, лучше вам не выделяться, а то кто-нибудь присмотрится, и опять у вас будут неприятности. У нас тут всякие люди бывают, уличная дверь для всех открыта, опера и есть опера...

- А что вы ставите, кстати? – одевание на самом деле было не сложным.

- Семнадцатый век, в основном,- сказал он, - Персел, Гендель. Что раньше ставили, то и теперь. Ну, конечно, и современных, декадентов разных, но все про те же времена. Представления у нас веселые, и не очень длинные. А после оперы всегда гуляем, все устроено в гротах, нимфы тоже есть... У нас много сценических эффектов, поэтому и Механик, он у нас важная фигура...

Дверь открылась, заглянул тот, кто раньше представлялся Капельмейстером. Посмотрел на меня.

- Неплохо, - сказал он, - Не знаю, как без парика... Впрочем, у нас с этим проще, чем было в Париже. Платок на шее поправьте немного. Да, вот так. Пошли, сейчас самое подходящее время...

Администратор с той же улыбкой взял меня под локоть, подтолкнул к выходу.

- Куда это мы?

- Вам нужно повидать одного человека, - мы уже шли по коридору, оставляли в стороне залы в виде гротов, канделябры с имитацией свечей, зеркала и картины, барокко, барокко... В коридоре было тепло, темновато и немного душно...

- Будете разговаривать, - сказал Администратор вполголоса, - Старайтесь не задавать лишних вопросов. Хватит с вас на сегодня, - добавил он не совсем понятно. Я не успел собрать мысли насчет того, что он имел в виду – мы шли быстро, потом кто-то вышел навстречу из-за угла, кивнул, и меня почти втолкнули в маленькую незаметную дверцу. Я оглянулся. Никто не вошел со мной. Я стоял один на пороге большой низкой комнаты, не очень хорошо освещенной, и без окон.

                                                          *

Человек, который сидел лицом к двери за столом у дальней стены, делал что-то при свете лампы. В глазу у него было увеличительное стекло, какими пользуются часовщики, стол завален инструментами и деталями. Он оторвался от работы, выронил увеличительное стекло в ладонь, поднял голову.

Нет, сказал я себе, только не это.

- Ты меня знаешь? – спросил он.

- Знаю, - сказал я, помня предупреждение. Ну, на самом деле, не документ же мне у него просить... Круглые черные глаза смотрели внимательно, кошачьи усы топорщились на круглых щеках. Казалось, он ищет, на чем меня поймать.

- Подойди ближе, - сказал он, - Я плохо вижу.

Он стал шарить на столе, среди обрезков металла, склянок с жидкостями, растрепанных записок, нашел очки, которые лежали кверху дужками, надел. Лицо от этого стало еще характернее.

- Ты шпион? – спросил он без особого интереса, посмотрел мне в глаза.

Теперь, когда я стоял совсем рядом со столом, мне бросился в глаза тесак около его правой руки. Оружие моряков, вспомнилось из книг, кажется, из Робинзона.

- Нет, я не шпион, - сказал я, - За мной шли люди, и мне помогли уйти от них, привели сюда. Я не знаю, почему.

- Она велела привести тебя сюда, - он все еще смотрел на меня, но как будто перестал видеть, взгляд остановился. О начал щипать пальцами ус, топорщить и приглаживать в сторону щеки.

– Почему тебя?

Он опять поднял на меня глаза. Собственно, поднял – это не совсем верно. Теперь, когда он выпрямил спину, его глаза были вровень с моими. Мне не понравился их блеск. В нем вообще что-то было не так... Да, действительно, при этом росте, и этих руках – очень небольшая голова, маленькое лицо...

- Расползлись заплечные, - прошептал он, почти прошипел, глаза еще больше выпучились, - Недосмотрели мы, некогда было. Сначала крепость. Все им мало было. Да и крепость не для них строили. Ну, ладно, крепость для них уже не хороша, холоден камень, сыро, дворцы-то лучше будут. Все дворцы заняли, все до одного! Что теперь?!

Он вскочил, стул отлетел к стене. Он смотрел поверх моей головы, в стену за моей спиной. Руки беспокойно перебирали предметы на столе...

- Я знаю, что. Дамба. До меня добраться хотят! Если вода высокая будет, и если заслонку не закрыть... Смотри! – он выбежал из-за стола, схватил меня за локоть, потащил в угол комнаты к другому столу, откинул кусок ткани, уронил на пол, смел с края стола все, что лежало перед большой конструкцией из дерева и металла... Конструкция? Или модель? Вот остров, вот вода, как настоящее, как будто смотришь с высоты, с вертолета. Мне показалось, что по едва заметной дороге ползут, двигаются машины... Рябь на волнах...

Он ткнул пальцем.

- Смотри! Если первая заслонка, ближняя к берегу, открыта, а остальные все закрыты, высокая вода вдоль берега пойдет, сюда, к порту, в Новую Голландию.

Он размахивал руками, пена слетала с губ, голос захлебывался... Внезапно он замолчал. Руки упали.

- Она ведь не сама к тебе пришла. Нет, конечно, куда, ей тут никак. Ты где квартируешь?

- На Галерной...

- Ага, у верфей. Понятно. Она послала кого-то... Кто тебя привел? – крикнул он, - Кто?!

- Я видел только голову, - сказал я, - Круглая, больше человеческой, глаза голубые, яркие. И он плыл в воде, как будто ему не было холодно...

Он слушал напяряженно, смотрел сверху, хмурился, сжимал кулаки, лицо шевелилось, но глаза были неподвижны...

- По-моему, он не понимал, что для меня вода была очень холодной. – сказал я.

- Холодная, не холодная, - проворчал он, - А если надо, то плывешь все равно. Что он сказал? Что-нибудь он сказал тебе?

Сказал? Что поплывем... Чтобы я ему в глаза не светил... Про дверь... И тут я вспомнил.

- Он сказал, что он мой брат. Что его послали меня встретить. Я спросил его, кто он, и он сказал: «Я твой брат». И уплыл.

- Вона-а, - протянул он задумчиво. Лицо у него сделалось пустое, голова склонилась на бок, - Вона как! То-то я и гляжу...

Вдруг он ожил, размахнулся, и грохнул кулаком по столу. Вещи на крышке вокруг модели подпрыгнули.

- Она боится! – крикнул он. – Она послала тебя, чтобы я знал. Она боится, и хочет, чтобы я знал! За меня боится, своего врага извечного! Дожили! Меня не будет, с кем ей воевать!

Он захохотал, закашлялся надрывно, стал рвать на шее платок.

- Налей мне! – крикнул он, багровея. Я начал оглядываться... – Да не воду ищи, Водолей, вон оттуда наливай!

Он тыкал пальцем в сторону своего рабочего стола...

Я сообразил, что он говорит о квадратной бутыли зеленого стекла, заваленной обрезками картона; кинулся туда, нашел глазами стакан, вытащил стеклянную пробку, налил на три пальца, протянул ему стакан. Он отпил глоток, другой, вдохнул с открытым ртом, повел головой, зажмурился, поставил стакан на стол рядом с собой, выдохнул...

- Хрен вам в дышло, - прохрипел он, - Я вас сам утоплю. Сам на дамбу поеду. Вы на кого поднялись? Такого еще не было, чтобы дьяки тайного приказа империей управляли. Не та стать! Это они тебя прямо здесь ловили, у меня под носом, а?!...

- Куда они денутся, – пробормотал я, - Куда пошлют, там и ловят.

Он остановился, нахмурился, соображая...

- Ну, конечно, Нерей-батюшка их гоняет, - засмеялся он, - Ну, это ничего. У него правила простые, а у нас хитрые. Сколько уже повоевано, а пока его не берет. Не бойся, матрос, стой твердо! – он хлопнул меня ладонью по спине, так что я едва устоял, - Смотри, каким ты молодцом в аглицкой-то одеже глядишься. Прямо хоть в лейтенанты. Скажи им там, что я тебе сертификацию выправил. Ты в порядке. И пошли мне Механика. Они у меня сами нахлебаются, так еще нахлебаются, увидишь! И скажи ей – я не боюсь! Они думают, они тут хозяева! Поглядим! Чистить надо город! Отмывать заразу! Чистить!...

Он толкал меня к выходу, смеялся, хлопал по плечу... И еще дверь за мной не закрылась, как я сказал себе: ну, конечно, правильно. Кудрявый точно так же послал ко мне Евгения, чтобы я знал, что он боится. Боится и ищет, кому рассказать, и кто бы понял, и помог.

Я вышел, огляделся. Все они были тут. Я нашел глазами Механика.

- Вас, - сказал я, и показал за спину.

                                           6. Штурм

Механик быстро оглядел себя, и прошел в дверь. Я начал было что-то говорить, но меня остановили.

- Не беспокойтесь, если он вас выпустил, значит все хорошо.

- Вот так, значит, вы определяетесь с людьми...

- А что прикажете, - отозвался Администратор, и махнул рукой, - Народ-то кругом, видели, какой...

Милые люди, другого слова не подберешь. А если бы не все хорошо? Я вспомнил тесак на столе. Но как-то вяло; порядок вещей в мире совсем перестал меня огорчать, удивлять, ошарашивать... Низкий порог... Я ведь тоже вроде бы знал, что тут люди все в порядке... А ведь не кончится это добром...

- Пойдемте, - сказал Администратор, - Покажу вам, как у нас тут и что...

Он положил руку мне на плечо, повернул и повел за собой по коридору.

- Да вы не переживайте, это же все только опера...

- Хорошо, пусть опера... Скажите, я все время здесь  слышу – она, она: она хочет, она послала, она решила... Кто это – она?

- А, она... Как бы вам объяснить лучше... Она хозяйка здесь, она здесь распоряжается. В известных пределах... И то, что она о вас подумала, это вас, некоторым образом, рекомендует...

Он стал рассеян, он вертел головой по сторонам, всматривался...

- Хозяйка? Распоряжается? Чем распоряжается?

- Погодите-ка минутку, - сказал он, - Что-то не так...

И в этот момент раздался грохот. Очень похожий на тот, что я слышал сегодня утром. Потом топот ног, крики, и дамский визг. Все это приближалось к нам со стороны коридора, который шел между гротами...

- А ну-ка, - сказал Администратор, - Бегом, за мной... Не отставайте!

И мы побежали.

За нами по коридорам катился тот же шум, а вокруг происходили странные преображения. Компании в гротах распадались; кто обращался в бегство, кто готовился к бою: сбрасывли неудобную верхнюю одежду на обеих сторонах, клинки вылетали, блестели в свете люстр; раздавались команды, занимались позиции – за колоннами, выступами стен; щелкали курки, лязгал металл, мебель отпихивали с дороги, завязывались стычки...

Мы долетели до конца полутемного коридора, он с разбега толкнул обеими руками створки высоких дверей, перед нами раскрылся зал, ярко освещенный, больше чем наполовину полный; на сцене происходило движение, играла музыка... Пастушки танцевали... Публика слушала...

- К бою! - крикнул Администратор, поднял руки в кружевах, замахал, останавливая оркестр, - Штурм идет!

Он схватил меня за рукав, и потащил за собой по боковому проходу к сцене...

Оркестр разбегался со сцены за кулисы, музыканы тащили свои инструменты; сверху опускались декорации крепостных стен и башен, закрывали собой сцену; через бойницы я видел, как публика бросилась в боковые выходы, но не вся. Многие остались в зале и у стен, дамы в том числе; здесь тоже показывалось оружие, самое разное.

В это время в зал ворвались люди в черном, такие же, как те, что спустились с крыши к моему окну этим утром. Их встретил огонь со всех сторон, в том числе из крепости, они отвечали дружной стрельбой, на сцену полетели гранаты...

В сравнительно небольшом зале от такого огня с обеих сторон должны были быть серьезные потери, но этого не было заметно. Кровь тут и там, конечно, но битва все шла, лежащих тел не было видно, дым стлался через помещение, сползал под потолком к дверям вместе с потоками воздуха. Декорации держались хорошо, взрывы не причиняли им большого ущерба. Пули их тоже не пробивали, только небольшие выпуклости появлялись с обратной стороны.

- Не простые люди, - кивнул Администратор, - Посмотрим...

Я постучал по декорации пальцем, и она отозвалась металлическим звуком.

- Алюминиевый сплав, - сказал Администратор рассеянно, - Он полегче.

На сцене появился Механик, без камзола, рукава закатаны, в каждой руке по металлическому контейнеру, стал возиться у пульта за кулисой, двигать рычаги.

Черный отряд занимал половину зала, и наступал. Из глубины сцены раздался женский голос, высокий, сильный; он пропел несколько слов, в зале произошло какое-то движение сражающихся; вдруг пол в проходах раскрылся, и большая часть черных бойцов провалилась вниз. Сверху было видно, как они барахтаются в нижнем помещении, поднимаются на ноги.

Створки пола вернулись на место; остатки черных бросились к стенам, и там на них стали падать с балконов тонкие сетки... Одновременно из крепости ударили водометы. Черных вязали и уводили по одному...

- Хорошо, - сказал Администратор, - Тут без нас справятся. Пойдемте...

Он пошел к боковой лестнице, которая вела куда-то за сцену, поманил меня с собой.

- Как вода, Циклоп? – крикнул он Механику.

- Поднимается, - ответил тот не оборачиваясь от рычагов, - Я думаю, пора.

                                                *

Мы прошли через темный коридор, поворот, еще, Администратор толкнул дверь, мы оказались в комнатке с большим круглым столом посередине, огромным застекленным шкафом у стены, полным посуды, рюмок и бокалов. Некоторое количество бутылок там тоже было, вместе с блюдами кобальтовой росписи стоймя у задней стенки. На столе лежала кучей одежда.

- Это все ваше, - сказал Администратор, - Высушенное и чистое, можете переодеваться. Мы вас не задерживаем больше. У вас свои дела, мы не вмешиваемся, достаточно того, что мы вас видели, а вы нас...

Я начал переодеваться. Он порылся в кармане камзола, нашел то, что искал, зажал в пальцах.

- Вы спрашивали, чего мы хотим. Я скажу вам. Этот город должен оставаться имперской столицей, это единственное наше желание. Неважно, где сидит правительство. Столица там, где мы. Вот, возьмите...

Он протянул мне раскрытую ладонь. На ней лежала монета. Я взял ее. Тот же профиль с кошачьими усами, и пышными волосами, какими они были, наверное, в том году, который был обозначен на надписи вокруг изображения...

- Ничего, - сказал он, - До сих пор держались, и дальше продержимся. Скажу вам то, чего вам не надо говорить никому, кроме тех, в ком не сомневаетесь. Ну, и, конечно, - если сможете ей – тоже скажите. Мы выводим этой ночью два отряда – один в крепость, другой – на южный участок дамбы. Мы все будем где-то там. Если придется – покажете это, вас узнают. Пойдемте, я вас выведу.

Он подождал, пока я приведу себя в порядок, пропустил в дверь. Мы прошли дальше по темному коридору, дошли до конца. Человек в плаще стоял там, не видный в темноте.

- Открой, - сказал Администратор, протянул мне руку, – Вы о нас еще услышите сегодня. Надеюсь также и о вас услышать. Удачи.

Дверь открылась, я шагнул наружу.

                                           7. Финн

На улице было сумрачно, не по-вечернему, а от низких темных туч, которые неслись прямо над крышами. Темно-серые фасады почти сливались с небом, сырой ветер гнал мусор, песок, листья прямо в глаза, и я не сразу понял, что я стою посреди все той же Галерной, недалеко от площади, только не со своей стороны.

Пешеходов не было; наверное, из-за погоды. Тем более бросались в глаза две фигуры через дорогу. Один стоял с поднятым воротником куртки, согнутый, руки в карманах, в полоборота спиной к ветру. Видно было, что ему неуютно, и что одежда плохо защищает его от погоды. Второй сидел на чем-то, прислонившись спиной к стене дома, и выглядел довольным, даже веселым. На нем была теплая на вид толстая куртка темно-красных тонов, плотные штаны, теплые сапоги, на голове – вязаная шапочка с длинными ушами... вид его говорил – с Севера я; особенно шапочка эта... Что-то лапландское, финское...

Когда он увидел, что я его рассматриваю, он замахал рукой, и закричал что-то, не совсем разборчивое из-за ветра. Спутник его тоже повернул голову в мою сторону, но дальше поворачиваться не стал, остался спиной к ветру.

Я пошел к ним через дорогу, стараясь тоже оставаться к ветру спиной.

Северный человек поднялся с того, на чем сидел; оказалось, это чемоданчик среднего размера. Он сделал шаг мне навстречу, всматривался в лицо, наклонял голову и так и этак, щурил глаза. На таком расстоянии я уже мог слышать.

- Пра-авильна, - говорил он, - Пра-авильна ты скаса-ал... Эт-та он? – обернулся он к своему спутнику. Тот закивал головой, но не сказал ни слова. Похоже, что челюсти у него свело намертво от холода.

- Я Финн, - объявил человек в шапочке, протянул мне руку.

- Я вижу, - сказал я, но руку пожал.

Финн захохотал.

- Я сна-аю, я так раскофа-ариваю. «Кароший акурцы таркуем, тоффариш», - процитировал он важно, потом обернулся, - Эй, идем, ат-маросак!

Полумертвый в темном схватил чемоданчик, и поднял его. Раздался звон стекла. Темный изготовился следовать за Финном. Финн взял меня под руку, слегка подтолкнул вперед.

- Куда мы идем? – не понял я.

- Как кута-а? – удивился Финн, - К тепе тамо-ой. Я пришел по а-атрес, ни-икка-во нет, эттат скасса-ал, ты ту-ут, мы паттажда-али...

Я оглянулся. Фигура с чемоданчиком плелась сзади, согнувшись против ветра. Я только сейчас понял, что он похож на моих утренних гостей, и на бойцов в опере, если снять лишние ремни, пояса, убрать оружие и боеприпасы. Суеверный ужас шевельнулся во мне. Что это еще – укротитель боевиков? И тоже ко мне? Зачем? И поздновато - утром он бы был очень кстати.

- Откуда адрес? – только и выговорил я.

Финн поманил меня пальцем. Я нагнулся.

- Сна-аешь Кутря-авый? – прошептал он мне в ухо. Я кивнул, - Харашо-о. Он скаса-ал, у тепя-а мошна пажи-ить. Скаса-ал, ты будеш ра-ат. Да-ал а-атрес.

- Конечно, я буду рад, если он сказал, - отозвался я, - А где он сам-то?

- Он са-ам? У меня-а на оссеро-о, ло-овит ры-ыппа. Я е-еххал на афто-опус. Вещщи со-офсем ма-ало, - он оглянулся на черного с чемоданчиком.

Мы перебрались против ветра через площадь. Я поискал в кармане, и нашел ключ от дома. Странно, что он все еще был там; мне казалось, что я не был дома месяц. Со всеми этими переодеваниями, кафтанами... Да я вообще не думал, что я сюда вернусь так скоро.

- Мне сегодня утром пришлось из дома бежать... – поделился я.

- Та-та, - сказал Финн, - Пасмо-отрим.

Мы подошли к моей двери и встали. Черный с чемоданчиком почтительно остановился не доходя, стоял, втянув голову в плечи. Финн оглянулся кругом...

- Одна мину-ут, - сказал Финн, развел руки, и запел.

Пел он что-то такое финское, узнаваемое, веселое, легкое, притопывал, поворачивался на месте. Черный с чемоданчиком стоял и слушал, разинув рот, глаза у него не фокусировались. Потом из соседней подворотни вышел еще один черный, пошел к нам нетвердой походкой. И еще один показался на балконе второго этажа на другой стороне улицы, со снайперской винтовкой в руках. Финн поманил его пальцем, тот бросил свою винтовку там же на балконе, отвернулся и скрылся в доме. Через минуту он уже выходил из подъезда. Все они собрались и встали кружком вокруг нас, а Финн все пел, помавал руками в вязаных рукавицах с ярким ломаным узором. Я начал погружаться в приятные виденья: березовые и осиновые рощицы, бледное небо, летучие облачка, серая водица речек и болот, белесые и желтые цветы на тонких стеблях...

Вдруг пение прекратилось; Финн оглядел группу черных, которые расположились перед ним полукругом и смотрели ему в глаза... Он достал из кармана куртки небольшую плоскую бутылку с красной жидкостью, отвинтил пробку, сделал глоток, почмокал. Протянул мне. Я попробовал. Натуральная водка на клюкве, хорошей очистки. Очень крепкая, прямо до слез. Я утер слезы, вернул бутылку Финну. Он протянул ее ближнему бойцу.

- Быть ту-ут, - сказал он строго, - Ник-каво нипуска-ат.

Сделал шаг, подхватил свой чемоданчик, повернулся ко мне.

- Аткрыва-ай, - сказал он.

                                                *

Мы поднялись по лестнице, я отпер дверь, и мы вошли в кухню. Было тихо. Здесь как будто никогда не было – ни штурма, ни стрельбы, ни взрывов. Все это там внизу; и мне не хотелось спускаться туда.

Финн положил чемоданчик на кухонный стол, открыл замки, поднял крышку. Там было не меньше десяти бутылок разной формы, некоторые непрозрачные. Во всех прозрачных содержимое было от розового до ярко-красного цвета.

- Клю-укфа, - сказал Финн ласково, - Оч-чен харо-оший я-агота. Сам сапира-ал. Мо-ошна?

Он снял рукавицы, положил на стол, стал доставать бутылки и переставлять в холодильник. Места в холодильнике хватало. Все поместилось. Он оглядел все это, кивнул, и закрыл дверцу.

Потом обошел кухню, заглянул в коридорчик, в комнату, увидел диван, опять кивнул.

- Ест ешше ко-омната? – спросил он, - Штоп и тепе-е было ме-есто...

- Внизу, - сказал я, - Там сегодня утром все и было. Эта лестница – туда...

- Па-ашли, - сказал Финн, - Па-асмотрим...

Мы вступили на лестницу, заглянули вниз. Оттуда несло гарью, холодной, едкой. Мы пошли вниз, спустились на один оборот. Здесь кое-какой свет попадал из двора-колодца через окно. Света было мало, из-за туч снаружи. Мы спустились еще, остановились, не доходя до самого низа ступенек. На окне в спальне не было больше решетки. Самого окна тоже не было – просто дыра в стене с неровными краями. Решетка лежала снаружи. Обломки кирпичей – внутри.

Пол был завален кусками и обрывками всего, что тут было; стены как будто ковыряли отбойным молотком, даже матрас весь в клоках, выдраных не до конца, торчащих безобразно. Дверь, через которую я уходил, и которую запер за собой, лежала поперек прохода на кусках бетона с вывороченной и загнутой арматурой.

- Здесь жить больше нельзя, - сказал я, - Управились...

- Мо-ошна пачинить, - сказал Финн неуверенно.

- Нет, - сказал я. - Что ни делай, эта гарь останется здесь навсегда, и всегда будет напоминать...

Финн не шел ни вперед, ни назад, всматривался в сумрачный хаос. Потом показал пальцем вниз:

- Вада-а...

И тут я тоже увидел. Вещи не все лежали на полу. Некоторые едва заметно перемещались, поворачивались вокруг оси. Вода стояла на уровне первой ступеньки лестницы, выше порога двери, и прибывала, медленно, незаметно для глаза. Иначе бы не было этого медленного движения. Из разломанного проема веяло темнотой и холодом могилы.

Я снова вспомнил свои утренние приключения, плаванье на лодке без весел, битву в опере.

- Хорошо бы еще немного вашей клюквенной , - сказал я.

- Да-да, - сказал Финн, - Эт-та пра-авильна.

Мы поднялись наверх, он открыл холодильник, выбрал бутылку, налил мне в стакан, сам отхлебнул из горлышка. Я поставил на стол печенье, и несколько ломтиков сыра. Мы расположились вокруг стола, он – на стуле, на котором вчера сидел Инженер, я – на табуретке.

- Так вы приехали сюда, - уточнил я, - А Кудрявый остался там у вас?

Финн кивнул, приложился к бутылке. Я отхлебнул из стакана.

- Что он вам сказал? Об этом обо всем...

- Скаса-ал, сдесь переме-ены, я пое-ехаль смотре-еть.

- Какой у вас тут интерес?

- Теолё-огия, - сказал Финн, покосился на кусок сыра, - Мирово-ой баля-анс.

- Здорово, - сказал я. – Конечно, живите. Да, пока не забыл...

Я выдвинул ящик кухонного стола, порылся там, нашел ключ, протянул ему.

- Это от входной двери.

- Спасиба, - сказал Финн, положил ключ в карман, отхлебнул из бутылки и съел половинку печенья.

С мировым балансом было довольно понятно; приближался катаклизм, а где катаклизм, там и Нерей-батюшка, как мне объяснили сегодня в опере. Вопрос в том, как этим воспользуются. Пока что – налет здесь, налет в опере... В оперу-то меня подвезли не просто так, наверное. Они это поняли так, что «она» решила выступить на их стороне... Кто это «она», все-таки?

- Насчет баланса, - обратился я Финну, - Она что, сейчас проигрывает?

- Она? – переспросил он, - О, да, оч-шень мно-ога воды-ы... Из окия-ан...

Он доел вторую половинку печенья, и принялся за сыр.

Он знает. А я нет. Но какая мне разница, если она ждет чего-то от меня...

- Я думаю, - сказал я, - Мне бы надо сказать ей кое-что. Передать. Вы можете ее вызвать? Связаться?

- О, да, - сказал он, - Одна мину-ут...

Он сделал еще глоток, завинтил пробку, поставил бутылку обратно в холодильник, застегнул куртку.

- Мошна итти-и, - сказал он.

- Пошли, - сказал я.

                                                *

Мы вышли на улицу. Троица в черном двинулась за нами. Одни шли более или менее прямо, другие – широкими дугами от середины улицы до стен домов. Я не очень различал их в одинаковой униформе. Финн шагал в сторону площади, я старался держаться рядом. Кроме нас, на улице не было никого. Надвигались сумерки, или облака стали плотнее. Время дня как будто не шло по часам, вечер  начал наступать сразу после полудня. Ветер усиливался. Мы свернули к реке, и сразу стало видно, как высоко стоит вода. Казалось, что город просел, вместе с домами, мостом и набережными. Казалось, он погружается в реку под тяжестью своего камня. Как Венеция. Вода стояла чуть ниже парапетов, и по обе стороны от моста выплескивалась на улицы через спуски, где парапетов не было. Она была темно-серая, матовая и очень плотная на вид. Ветер морщил ее, и гнал вглубь города.

- Туда, - сказал Финн, показал на спуск слева от моста, который еще не весь был залит водой.

Доска у спуска говорила, что с этого места «Аврора» стреляла по Зимнему 25 окт 1917 года. Я оглянулся. Зимнего не было видно. Как они стреляли? Тогда тоже было наводнение, и уже с высоты?... Сейчас уже по всей улице вглубь от моста плескалась вода. Мы стояли у ее края. Еще полчаса, и она доползет до площади.

Финн достал из кармана свисток, начал в него дуть. Через завывания ветра едва пробился заунывный звук, довольно низкий. Кого он надеется этим приманить, подумал я, кто это вообще услышит?...

- На, - сказал Финн, протянул мне свисток, - Потом сам мошеш сви-иснуть...

Он повернулся, и пошел от набережной к домам, перешагивая через лужи. Так что с вызовами, и со всем этим?... Трое в черном отправились за ним. Они зашли в парадное. Я остался на набережной один. Пожал плечами, повернулся обратно к воде...

У самых моих ног поднялась голова... Может быть та самая, что утром? Не знаю, там было темно; здесь было что-то похожее на тюленя, мокрая серая шкура... Нет, голова побольше, лоб выпуклый, нос почти утиный. И глаза. Тритон, сказал Капельмейстер...

- Это ты был со мной сегодня утром? – я наклонился к нему, чтобы перекричать ветер.

- Да, - сказал тритон.

Значит, это на самом деле он? Она послала его тогда. Значит, сейчас тоже? Она услышала? Он расскажет ей? Конечно, он-то знает, кто она...

- Торопись, - сказал тритон.

Почему торопиться? Куда? Вода не настолько уж быстро прибывает...

- Я был в опере, - прокричал я, - Скажи ей – они идут в крепость. И на дамбу. На них напали, но они отбились. Они идут на дамбу, чтобы те не открыли заслонку около берега.

- Я понял, - сказал тритон, - Мы будем там. Берегись...

И он исчез в воде. Что, это все? Я хотел задать несколько вопросов...

Позади меня раздался визг тормозов. Я оглянулся. Черная «Волга» стояла прямо у меня за спиной, из дверей выскакивали люди в черном. Двое схватили меня за руки.

- Погоди, не топись, - сказал один из них сквозь маску, - Поедем с нами. Потом мы тебе поможем.

Он был в хорошем настроении. Кто-то накинул мне на голову мешок из плотной ткани. Меня потащили, толкнули на заднее сиденье, машина рванула, развернулась юзом так, что завизжали шины, и полетела. Я ничего не видел, и от неровного движения и частых поворотов меня сразу начало мутить.

                                      8. Поедатель

Вообще-то я уже начал уставать от событий этого дня. Ну, на самом деле, сколько можно?... Утром сказали – живой не нужен. Теперь везут; значит,  уже нужен, еще чего-то хотят. Не хотели бы, попробовали бы убить там же, на набережной. Чего хотят? Что изменилось с утра?

- Эх, черт, - сказал голос впереди, - низко на Фонтанке... Ну-ка, попробуем проскочить... Если заглохнем, лодку вызовешь, как раз удобно отсюда в Неву...

- Помолчи, - сказал второй голос.

Мотор взвыл, меня бросило на сиденье назад, потом был удар о преграду, и звук, как будто масса воды обрушилась на машину. Меня швырнуло вперед, я ударился головой и плечом о сиденье впереди.

- Вы что, охренели?!

- Заткнись, ничего с тобой не будет. А будет, так и хорошо. Я еще добавлю...

Машина не остановилась, она шла, виляла из стороны в сторону. Боковой удар. Скрежет справа, и звук стал выравниваться.

- Ух ты, ну, зверь машина, - пробормотал первый.

Перевалили через мост... Фонтанка... Если отсюда на лодке до Невы... Надо считать повороты. Но считать не пришлось, поворот был только один, налево. Похоже, что они вообще не очень скрываются, но тогда зачем было мешок надевать, если и с мешком понятно, в каком мы примерно месте? Конечно, с мешком унизительнее. Или просто приказали мешок, вот и мешок...

До этого поворота от Фонтанки совсем недолго было; и после поворота минуты две едем, может быть три...

Еще один поворот, тоже с визгом шин, но это уже куда-то внутрь, судя по звуку, гулкому эхо, тесное помещение, но скорость еще большая... И вниз. Парковка? Похоже; еще поворот, еще, все вниз: не так сильно заваливает на спинку сиденья. Еще тормоз... Опять об сиденье впереди! Стоп. Приехали. Хлоп дверь, хлоп вторая, моя открылась, тащат за локоть.

- Шевелись, недоносок!

Ори, тебе платят за это... Хлопнула дверь, и по коридору, шаги громко отзываются, поворот, еще коридор, стоп, один держит меня, второй возится... Еще дверь, но уже серьезнее, вроде моей в спальне. Скрип петель. Проходя, задеваю ногой, звук металлический.

- Все еще интересуешься? – голос издевательский, - На, посмотри. Сзади, сзади!

Мешок срывают с головы. Низкий полутемный коридор. Я оглядываюсь. Второй захлопывает за собой дверь без ручек и замков, обшитую металлом.

- Нравится? Дальше еще лучше будет.

                                                *

Коридор не интересный, одинаковый в обе стороны, покрашен в неопределенный светлый тон. Никаких окон, конечно. Лампы дневного света под потолком, по две на длинный широкий офисный плафон. Посреди коридора дверь в стене, опять железо...

Мы останавливаемся, они стучат, мы ждем, что-то щелкает, они толкают дверь, и меня в спину туда... Я вхожу. Один. Дверь закрывается, еще щелчок. Помещение – странная смесь офиса, и... музея? Ковер, овальный столик роккоко в углу, около большого, светлого – фанерой обшит? – письменного стола... Топорная угловатость пятидесятых, а то и сороковых... Стол весь заставлен... Прибор для письма – две ручки, под ракеты, что ли... Фигура футболиста с мячом в ногах... Серебряный поднос с тарелками, еда, салфетка белая, крахмальная... В другом углу сейф, большой, почти в рост человека, картина над ним, пейзаж в раме... Ниша, бархатная портьера...

А, вот...

Он выходит из-под портьеры, невысокий, плотный, большая голова, короткая шея... За пятьдесят, черты уже не твердые, тяжелые; волосы зачесаны как-то наискось, не назад, и не на бок, прикрыть залысины?... усы; волосы, наверное, крашеные, слишком ровный тон. Нос тонкий, а лицо широкое, румяное, глаза... скользкие, как камни на дне. Он что-то жует, руки движутся, он оглаживает живот, не так заметный под клетчатой рубашкой с ярким рисунком, тянется к тарелке, берет что-то, говорит, не отрывается от еды...

- Да вы сядьте, вон там кресло...

А с какой стати я тебе должен садиться, и кто ты вообще такой?... Мне бы по-хорошему надо быть совсем в других местах, но... Пока им от меня что-то надо, может и они скажут что-нибудь, проболтаются, чтобы не зря я сюда ехал, время тратил... Я сажусь...

Он берет со стола салфетку, подносит ко рту, как будто и не вытирает, а просто вдыхает через нее. В общем, запах тут у него не слишком свежий, чем-то таким потягивает, в общем, не удивительно, окон нет... Что он там ест такое? Я бросаю искоса взгляд в сторону тарелки... Клубника... Он берет ягоду за листики, осторожно, брезгливо, откусывает, бросает огрызок обратно на тарелку... Почему вообще надо все время есть?

- Я знаю, - говорит он, глядя в свою тарелку, что-то в ней выбирает, - Вас сегодня уже побеспокоили, и теперь опять... Но это ничего...

Он поднимает глаза, не заинтересованные, не внимательные, веки как будто хотят опуститься, лицо не имеет выражения, а рот, не останавливаясь, продолжает свою работу...

- Это часть практических мелочей, - говорит он тем временем, - Все устроится, есть люди для этого. А вот что касается предметов действительно интересных... Нам с вами есть о чем поговорить...

Он берет ручку из подставки, пишет в бумагах, которые лежат перед ним. Так  говори уже! Расшевелить его как-нибудь...

- Не думаю, - говорю я, - Даже не представляю, о чем...

- Не важно, что вы думаете, - говорит он, не глядя, и в голосе у него усталость, - Я хочу сказать – я знаю, что вы думаете, но это совершенно не важно, ни для меня, ни для вас. Скажите мне лучше, где ваш друг Кудрявый, куда он отправился?

- Откуда мне знать?

- Откуда? Он мог вам сказать. Но если и не сказал, ведь это просто. Уехал он, на буксире на этом, ну и хорошо, - он выбрал еще ягоду с тарелки, положил в рот, - Но потом какой-то финн появляется, и прямо к вам домой. Кто ему адрес дал? И вы знаете, и я знаю... Игры... Скучно это... Да если бы он нужен был, неужто бы его не взяли... И вас тоже, тогда еще... Всех...

И тут в первый раз как будто неуловимо изменился угол, не то комната чуть-чуть дрогнула и шевельнулась, как та реклама из узких полосок, которые вдруг все поворачиваются, и появляется другая картинка. Стало чуть темнее, неприятный запах усилился. Человек за столом поднял глаза, обвел взглядом комнату. Во взгляде была обреченность.

- Финны, - сказал он, сморщился, вытер руку об салфетку с отвращением, - У меня были с ними дела. Неприятные они люди, не очень умные, и упрямые. Но почему к финнам? Что он от них хочет? Я понимаю - он вам не сказал... О, господи...

Он наклонился над тарелкой, порылся в ней пальцами. Я невольно перевел взгляд туда же. Или хорошие ягоды у него кончились, и осталась больше гниль, или под ягодами было что-то еще, но цвет и фактура того, что было в тарелке как будто изменились. И не только... По-моему, с запахом тоже стало что-то не так... Он продолжал копаться, нашел что-то, подцепил, достал, поднес ко рту.

- Она к вам расположена, - сказал он, как будто разговаривал сам с собой, - Это видно. Он что-то знал об этом, всегда знал. Он потому вас тогда завербовал. Не сам, конечно, знал; ему сказали, он сделал... Вам-то все равно тогда было, в госпитале перед операцией - что в лоб, что по лбу...

Я зашевелился на стуле; разговор этот становился мне неприятен, и я не хотел больше оставаться в этой комнате, в которой сгущалась темнота, а запах был все сильнее... Смесь запахов, один другого хуже. Что это у него?... Он вытянул руку ладонью вперед...

- Помолчите; не нужна эта болтовня...

Рука вернулась, подперла лоб; другая рука потянулась к тарелке...

- Зачем вы это едите?! – сказал я невольно, - Что у вас там такое? Это есть нельзя...

Он посмотрел на меня; глаза обшарили лицо, как будто он руками его потрогал... Меня передернуло.

- Нельзя? - повторил он медленно, и глаза у него помутнели, - Можно и нельзя - это не бытовое удобство. К сожалению. Это физические пределы мира...

Он заканчивал тарелку, что бы там на ней ни было; потянулся, достал что-то совершенно черное, положил в рот, не отрывая взгляда от меня, прожевал, проглотил с усилием...

- Меня всегда занимала литература, - сказал он с утомленным презрением, - Поэзия тоже... Платон правильно говорит – мастер занят вещами, художник – образом вещей, а поэт – идеей вещей. Литература создает идеальный мир. Но не эти глупости для детей – плаванье по океанам, таинственные острова, битвы и романтический бред; нет, настоящий идеальный мир... Вы понимаете, что его лучше всего делают газеты? Вы делаете его, и вы становитесь его частью. Как муха в сиропе...

Он посмотрел на пустую тарелку, замолчал, начал оглядываться по сторонам.

- Подождите, - сказал он, поднялся и скрылся за портьерой.

Вернулся с другой тарелкой. На ней лежали горой какие-то совершенно неописуемые вещи. Нет, сказал я себе, меня это не касается, я не буду смотреть. Если он больше ничего не скажет...

- Как муха в сиропе, - повторил он, - Я здесь уже столько лет...

- Ну, так уходите, - выпалил я не задумываясь.

- Ха, - сказал он, не то прокашлял, - Ха-ха. Нет. То, что вам можно, мне нельзя. Я должен сначала съесть все это, – Он показал рукой на тарелку. Глаза у него все больше блуждали. Он взял что-то длинное, похожее на куриное крылышко, но совершенно черное, со шматами, свисающими с костей. Я отвернулся.

- Я сделал это сам, - сказал он, - И я завяз в этом, как муха. Мухи...

- Мухи, - повторил он, - Я должен все это съесть...

- Что?

- Все...

Лицо у него стало как будто деревянеть, он опустил руку на тарелку, сжал пальцы. Черная масса полезла между ними.

Он пригнулся над столом, попытался заглянуть мне в лицо снизу.

- Что, вам не нравится? – голос у него сдавило от неудобной позы, он стал высоким, хриплым и пронзительным, - А что вы думали? Идеальный мир за так не дается. Надо платить. У меня нет выбора. И у вас нет. Одни туда, другие сюда. Нет разницы. Вы думаете, он ваш, мир этот, а другие там случайно? Нет. Вы платите за него. Просто одни тем, а другие другим. И это и все. Идеальный мир не только вам принадлежит. Не надо быть жадными. Не надо хотеть всего себе. Так не бывает. Куда же остальных-то? А ведь может выйти так, что и вас потеснят из этого мира. Куда вы тогда денетесь? К финнам поедете? Надо делиться, надо как-то уживаться.

Дверь открылась. В комнату вошли трое, один положил на край стола поднос с медицинскими инструментами. Потом они встали вокруг меня.

Человек за столом развел руки, сметая со стола все, что было перед ним. Он смотрел на меня, но не в лицо, а куда-то около плеча.

- Разденьте его, - сказал он, и голос у него поднялся несколькими тонами выше, как будто от волнения, - Посмотрим, где у него получше. Этот один будет мне как десять простых. Пятьдесят... Сначала руку.

Не глядя, он открыл тумбочку своего стола, достал маленький сияющий топорик с черной ручкой и положил плашмя на стол перед собой.

- Колобок, Колобок, - сказал он, и замолчал. Глаза у него были безумные, жадные, без фокуса.

- Я тебя съем... – и стал подниматься из-за стола. Рука поползла к топорику, как живая, перебирая пальцами.

Все, сказал я себе, достаточно. Больше мне здесь делать нечего. Я закрыл глаза. Свет погас, комната захлопнулась за моей спиной, как мыльный пузырь, и я услышал дружный хохот, от которого я удалялся как по темной трубе с бешеной скоростью.

                                      9. Острова.  Утопия.

Дальше что-то случилось. Ощущение холодной воды, везде одновременно. Настолько холодной, что спазм мышц не дает ни шевельнуться, ни вздохнуть. Полная темнота. Потом паника. Я начинаю понимать, что я весь в воде, и понятия не имею, насколько глубоко. И почему. Паника мне не нужна; я пытаюсь замереть, остановить мысли, не двигаться...

Не топись пока, мелькает в памяти, мы тебе потом поможем. Они знали. Это на самом деле вода там, где ее не было, то есть, я там, куда мне надо было, только там вода. Счастье, что я не мог вздохнуть сразу. Я не знаю, что бы со мной было, но ничего хорошего. Я не пробовал. Я даже не знаю, сколько я могу пробыть под водой, тоже не пробовал. Я никогда ни к чему не готов...

И все это время я, наверное, пытался всплывать; хорошо, что не подумал, как это сделать, тело делало все само, я вдруг оказался над поверхностью, почти горизонтально. Разве не вверх головой?...

Наверху было еще холоднее, из-за воздуха, ветра, волн, брызг, но я дышал. Дышал! И тут паника опять захлестнула меня. Кругом не было ничего, кроме той же воды. Зачем было всплывать, когда тут то же самое. Поверхность моря не спасает от воды, когда кругом одна вода, безбрежная вода от горизонта до горизонта, над головой мрачное, черное небо, кровавый закат последними полосами с одного края, полная тьма с другого, и ветер гонит низкие тучи и волны от заката к далекой невидимой земле, и граница между небом и волнами уже почти не различима. Сколько можно продержаться в холодной воде, не ее поверхности? Минуты. Я уже пробовал сегодня...

Господи, что же случилось в этом мире, если и Острова захлестнул катаклизм, это ведь не на улицы города нагнать наводнение, здесь должен был стоять павильон, неужели все ушло под воду? И все, кто тут был? Кто это мог сделать? Колебатель? Гонитель туч? Плохо все, совсем плохо...

Могут и вас потеснить из мира, - сказал поедатель мертвечины. Могут. Оказывается, могут. Стоит им только не полениться. А что же другие? Где баланс?... Тут я вспомнил Финна, как он оставил меня на набережной. Он сказал, что занимается балансом. Вот поэтому с балансом так и получилось. Нет, минутку, что-то еще было там, на набрежной. Свисток. Он вызвал мне тритона, перед тем как уйти. И отдал мне свисток. Где он? Я попытался сунуть одну руку в карман куртки, пока другая загребала воду, чтобы удержать меня на плаву в наклонном положении. Руки теряли чувствительность. Как тогда, утром. Вот он. Свисток. Тогда на набережной звука почти не было. Бог его знает, может быть, он издает звук, который мы не слышим, а тритон слышит? Хотя бы уж тритон... Хоть бы кто-нибудь... Я вытащил, наконец, свисток из мокрого кармана, поднял руку над водой, потряс, чтобы вытряхнуть капли, и дунул в него. Безумный цирк...

Звук потряс небо... Это был звук, который мог издать идущий ко дну чудовищный пароход. Унылый, долгий, полный тоски звук, когда море заливает котлы, и пар вырывается сквозь толщу воды в последней механической агонии. Звук длился невероятно долго, он был такой силы и полноты, что мне показалось, ветер перестал дуть, тучи смешались, и волны остановились на минуту. Я забыл о воде вокруг. Наконец, звук кончился. Я стал засовывать драгоценный свисток обратно в карман. Его необходимо сохранить.

Свет почти погас, но я успел заметить что-то в волнах, что выглядело как предмет. Я поплыл туда. Любая палка могла дать небольшую опору; силы кончались, кончалось желание воевать, обида согревала и шептала, что это нечестно, но тело готово было терпеть еще, бороться, сколько могло. Я доплыл до предмета, это оказалось совсем рядом. Протянул руку. Не предмет это был, а крыша павильона, та самая фигурка на коньке... Я почувствовал горячие слезы на щеках. Деревья, статуи, скамейки, дорожки красного и розового гравия. Все  это под водой? Павильон всегда казался мне оплотом силы, которую ничто не могло поколебать. Вот, могло же... Вода перехлестывала через верхнюю линию крыши; я подтянулся и лег поперек этой линии, попытался держаться за конек рукой, согнутой в локте, чтобы освободить пальцы, согреть... Но согреть их, конечно, было невозможно, просто они все равно не держали...

И тут я услышал ответ. Из темноты пришел звук, похожий на тот, что вышел из свистка. Долгий, хриплый, сотрясающий небеса. Я повернул голову навстречу звуку. Что-то определенно двигалось поперек волн, рассекало их, расталкивало в стороны, поднимало пену. Что-то настолько большое, что нельзя было сказать, далеко оно или близко. И чем ближе оно было, тем оно было больше.

Наверное, это уже она сама, подумал я. Я понятия не имел, кто она, но все о ней говорили... Я видел только голову на длинной шее, или это была верхняя часть тела? Дальше сказать трудно, что-то мелькало в волнах, и там еще... Солнце село в воду, и увидеть что-нибудь как следует было уже невозможно.

Я только знаю, что что-то очень большое приблизилось, и велело перебрался на него; я лег поперек, как лежал на крыше павильона, наполовину в воде. Она ждала. Почему я думал, что она хочет мне помочь, а не наоборот? Не знаю; получалось так, что после тех, кто хочет тебя погубить, приходит очередь того, кто хочет тебе помочь. Не знаю. Это исходило от нее. Она несла меня куда-то. Вода по-прежнему была кругом, и я плохо соображал из-за переохлаждения. Или по другим причинам, не все ли равно.

                                                *

Мы плыли недолго: скорость не могла быть слишком большой, а то меня бы, конечно, смыло. Времени прошло по моему ощущению не много, но кто его знает. Сбоку появился огонь, потом стал костром - очевидно, на берегу, где же еще... Мы плыли туда; берег был травянистый, мягкий; очевидно, он шел уступами, потому что она подплыла вплотную, чтобы высадить меня - там должна была быть достаточная глубина. Я не мог думать о воде, о глубине, я как-то перебрался на берег, отполз от воды. Когда я оглянулся, ее уже не было, только плеск мелких волн в красных отблесках костра у самого берега, а дальше, в темноте – ничего.

Я двинулся к костру, как был, на четвереньках, меня бесконечно радовало ощущение сухой земли под руками; потом я начал чувствовать тепло от огня. Костер был разложен  выше по склону, в углублении; ветер раздувал пламя, но не поднимал в воздух золу и искры. Я добрался почти до самого огня, встал к нему лицом, все еще на коленях, и почувствовал жар. На той стороне, наполовину в тени, не то на камне, не то на бревне, сидела женщина в длинной одежде, наверное, теплой... Она поднялась посмотреть на меня. Она была не молода, стояла не так прямо, смотрела на меня, наклонив на бок голову. Беспорядочные пряди волос на непокрытой голове взлетали на ветру. По-моему, они были седые. Неважно; я любил ее всей душой от благодарности за тепло и за землю... Я протянул руки к огню.

- Еще один борец, - сказала женщина громким, отчетливым голосом, - По позе видно. Не успеваем спасать вас, надежду и опору сил добра. Утопленых спасать, давать убежище тем, кто сумел как-то уклониться от воды...

Я расстегнул молнию, стащил куртку, уронил на землю около себя; огонь начинал согревать меня через мокрую одежду, от меня шел пар, но воды все еще было много, она собиралась подо мной, превращала землю в жидкую грязь, текла вниз по склону, в темноту, к морю... Вода к воде...

Женщина снова села, взяла с земли длинную толстую ветку, потолкала дрова. Взлетели искры, понеслись в темноту.

- Этот хоть молчит, - сказала она, - А то еще начинают спорить. У них есть свое мнение.

Она пошарила в карманах, достала небольшую бутылку, протянула мне. Ей пришлось сильно нагнуться в мою сторону, когда я поднял руку ей навстречу, но она дотянулась. Я взял бутылку, отвинтил крышечку, и сделал небольшой глоток.

- Пейте, сколько хотите, - сказала женщина, - Вы без этого не можете, я знаю...

- Спасибо, - сказал я.

- О, заговорил! - сказала она, - Потом еще споет, может быть.

- Это клюквенная? – спросил я без мысли, сам не знаю почему.

- Клюквенная? – вскинулась она, - Почему это должна быть клюквенная?!

Я ничего не сказал. Это она упомянула пение, наверное, поэтому...

- А, ага, - сказала она, кивнула головой, - Клюквенная!... Понятно.

Даже если ей было понятно – я все равно любил ее, и ее костер, горячий огонь, тепло...

- Когда это вы встретились? – спросила она, - С клюквенной?

- Сегодня, - сказал я, - Он вызвал мне тритона и ушел. А я здесь...

- Как это типично, - сказала она.

- Нет, - сказал я, - Он дал мне свисток. Он знал. Если бы не это...

- Если бы не это, - крикнула она, и вскочила, - Он давно был бы жабой на болоте!

- Нет, - сказал я, - Подождите. Это неправильно. Он не виноват.

- Что? –сказала она, - Не виноват?! Заговорил?

- Нет, - сказал я, преодолевая косноязычие, - Вы не поняли!...

Я попытался подняться на ноги, но у меня ничего не получилось. Я опустился обратно на колени, хлебнул еще из бутылки; мне стало тепло, я чувствовал, что снова живу, у меня было много дел, и никакого понятия, как к ним приступить...

- Собственно, - сказал я, - Кто вы?

- Вот, - сказала она, - Самый главный вопрос, наконец.

Она подошла, и нагнулась надо мной. Я снова попытался встать, ничего не получилось. Я понимал, что позиция у меня странная, но я твердо знал, что человеку в моем положении может быть оказано снисхождение. Сколько можно...

Она наклонялась все ниже, ее лицо приближалось...  

- Любители клюквенной, - прошипела она мне прямо в глаза, - Хранители мирового баланса...

Дальше начался бессвязный крик, который разносился в безмолвии ночи вместе с треском костра и воем ветра.

- Алкоголики и сексисты! Все вы! Ты тоже! Грибов ему было мало, он за клюкву взялся! Ревизионист! А ты думал на Островах отсидеться?! Опоздал, дружок, здесь тебя никто не жде-ет! И дезертиров здесь никто не собирается держа-ать! Ступай к нему, иди туда, откуда пришел! Сражайтесь за мировой баланс! Вон!

С этими словами она протянула руки вперед, откинула голову, так что седые кудри взвились вокруг нее, и толкнула меня обеими руками что было силы... Последнее, что я запомнил, были ее безумные глаза и открытый рот, полный прекрасных зубов... Мир завертелся вокруг меня; я успел только последним движением схватить свою куртку, и мрак сомкнулся. Я полетел куда-то в темноту...

                                      10. Крепость

Я очнулся позади Всадника на Сенатской, недалеко от лавки, на которой сидел недавно, глядя на хвост его коня. Теперь я был на коленях, на жестком гравии, с мокрой курткой в одной руке и бутылкой в другой. В двух шагах от меня лизала круговую дорожку вода, серая в желтом свете фонарей вокруг памятника. Небольшими толчками она понемногу подвигалась ближе, с обеих сторон. Как волки к раненому оленю. Она беспокойно шевелилась вокруг гранитного валуна и дальше, поверх набережной и до самых домов на другой стороне. Ветер рябил ее серебристыми матовыми пятнами. Небольшие полосы гранита поднимались тут и там над водой, где был парапет набережной, как светлая нитка в небрежно простроченной мятой темной ткани. Ни души не было вокруг.

Моя голова чувствовала себя не очень твердо. Но мне было так хорошо дома, несмотря на то, что я был еще мокрый насквозь, а резкий ветер продолжал дуть вдоль реки.

Я взвесил свои возможности. Можно было пойти налево, домой, может быть, увидеть Финна, рассказать ему о странных приключениях... Почему-то вместо этого я поднялся и побрел направо, по краю воды, которая медленно заполняла набережные, подбиралась к фасадам Адмиралтейства. Город был пуст, но фонари горели, этим слабым желто-розовым светом, и я испытывал почти удовлетворенное чувство комфорта, покоя, полной ориентации. Я приложился еще раз к бутылке, которую дала мне дама у костра, пожалел о ее печали и гневе, и пошел вдоль фасадов, стараясь не наступать на прибывающую воду. Хотя я и так был полон ею, весь.

Я кивал всем встречными домам... Старый Эрмитаж... Новый Эрмитаж... Зимняя канавка... Резные двери Дома Ученых... Машков переулок... Подождите немного, еще немного... Сейчас... Марсово поле, мост. Мне пришлось перейти туда прямо по воде. Я зажмурил глаза, наступил, погрузился по щиколотку, по колено, еще... Опять, опять... Скоро это кончится, скоро... По пояс... Я обернулся к городу, освещенному розовыми фонарями; за Марсовым полем стоял Летний сад, тьма покрывала вход на улицу Пестеля... Я был совершенно один посредине воды, ничто не отделяло меня от темной реки... Если я опять потеряю опору под ногами... Скорее куда-нибудь повыше. Я выбрался на мост; теперь даже их Волга с разгона не преодолела бы эту воду. Все, кончились их разъезды... Мне хотелось скорее увидеть людей в Крепости, если они уже там. Рассказать им, увидеть начало действия... Какого действия? Любого... Бог с ним, с балансом, бормотал я, спотыкаясь на середине бесконечного моста, пора дать кому-нибудь как следует; одежда моя была опять мокрой насквозь, и очень холодной, она прилипала к ногам; мне было трудно идти. Я еще и еще раз прикладывался к бутылке гневливой дамы, и она опустела к концу моста. Я запустил ею в прибрежный бастион; капризный звук бьющегося стекла прозвучал одиноко и чуждо среди пустоты города и воя ветра, ударов волн о камень. Я разрыл в кармане монету, достал, зажал в кулаке. Свистки, монеты... Мои нервы больше не выдерживали; я добрел до ворот Крепости и замолотил в них кулаками и коленями, я кричал, чтобы меня впустили, что я не могу больше видеть воды, что я скажу им, что делать...

Калитка в воротах приоткрылась, и солдат с каким-то невероятным ружьем и в дурацкой шапке высунулся мне навстречу, взял монету, посмотрел сощуренными глазами, долго слушал мое невнятное бормотание, просьбы, имена, кивнул, и захлопнул дверь. Я снова стучал, я требовал Циклопа, Администратора и самого. Потом я сел на землю, спиной к воротам, сунул руки подмышки, втянул голову в плечи, и на меня опустился лихорадочный бред о солдатиках из «Щелкунчика», крестном Дроссельмейере во фраке и о чудовищах, уплывающих во мрак за линию горизонта.

Потом меня стали толкать в плечо, я увидел над собой лица Механика и Администратора, все еще в тех же камзолах, фалды которых развевал ветер. Под камзолами покачивались шпаги. Они помогли мне подняться на ноги, а я уговаривал их посмотреть через реку, я показывал рукой и твердил «Они там, они там!»... Они посмотрели, переглянулись.

Администратор взял меня твердо под локоть, повел через калитку ворот внутрь Крепости.

- Давайте еще раз, - сказал он на ходу, - Мы знаем, что вы были на набережной, потом подъехала машина, и вас посадили и увезли.

- Это тритон? – сказал я, - Это он вам рассказал?

- Тритон? - он посмотрел на меня, - Да, конечно, тритон. Куда они вас повезли?

- Я знаю, - сказал я, - Я вам показал.

- Я понимаю, - сказал он, - Я видел. Но они закрыли вам лицо. Давайте проверим дорогу еще раз...

Механик шел впереди, слушал, не оборачиваясь, придерживал на голове треуголку. Ветер метался по крепости, крутил листья между строениями. Здесь совсем не было воды. Сухая вертреная осень. Как хорошо...

- Мост через Фонтанку, - говорил я в сотый раз, - Они назвали его... Там уже была вода, они проехали с разгона. Один сказал, что оттуда они могли бы доплыть до Невы, и прямо до места. Другой велел ему замолчать. Дальше ехали недолго, и свернули налево...

- Через Фонтанку можно было уже только поперек, - сказал Механик, - Значит, на юг. И сколько после поворота?

- Недолго, минуты две. Быстро ехали. Потом свернули направо в подземный гараж.

- Почему подземный?

- Вниз ехали, по спирали.

Я рассказал им про павильон, про свисток, про костер, и про возвращение...

Механик обернулся к Администратору.

- Я говорил вам, Михаэль; она решилась... Сегодня мы разнесем их, с божьей помощью.

- Аминь, - сказал Администратор, - Только бы не слишком поздно.

- В караулку, - сказал Механик, - У нас там карты. Определим место на плане улиц, остальное легко вычислить...

Господи, эти люди меня понимают...

                                                *

Мы шли пустыми темными аллеями; гравий скрипел под ногами; часовые стояли на пересечениях путей, маячили под стенами и у бастионов. Извилистая дорожка вела к квадратному зданию с большими окнами на первом этаже. За окнами видно было помещение со столом посередине, свечи на нем, людей за столом и в движении вокруг. Темная дверь в глубокой нише на каменном фасаде, низкие тучи наискось летят в просвете между зданиями, ломкие листья, наметенные к стене между выступающими полуколоннами...

Механик толкнул дверь; звуки голосов и музыки вырвались навстречу: в отсеке, отгороженном от общего зала перилами, в полумраке - Капельмейстер у пульта, обернулся, кивнул. Музыканты полукругом, почти только одни струнные...

- Конечно, оркестр здесь, с нами, - сказал Администратор, покачал головой, фыркнул, - Этот молодой Гайдн... Не знаю... Сентиментален, по-моему... Как вы думаете? Конечно, есть в этом что-то. Если привыкнуть...

- Сбалансированная музыка,- сказал Механик, - Гармония, и ирония, это само собой, но чисто физиологически... От нее, как бы это? Резонанс вот здесь, в носовых полостях... Пошли.

Лица вокруг стола, знакомые и нет. На столе разложены планы - листы, листы... Механик выбрал нужный, вытащил и положил сверху. Люди подвинулись, дали нам место.

- Ну, последний раз. Где?

- Здесь, - сказал я, и прижал палец между улицей и набережной, - С лицевой стороны; подземелья сообщаются со зданием.

- Разумеется, - сказал Механик. Он обернулся вокруг, поискал глазами людей, нашел, сделал знак рукой. Движение мебели, шарканье ног, звон оружия.

- Можно с вами?

- О, да, - сказал он, - Вы, мой друг, заслужили это, и не мне лишать вас удовольствия. Не хотите сначала переодеться? А то не подхватить бы вам, чего доброго, сегодня простуду. А?!

Он захохотал, снова подхватил меня под руку, отвел в конец комнаты, за занавеску, где на лежанках спали люди, слуга дремал на стуле, и вдоль стены был развешена самая разная одежда.

- Бросьте свое здесь; наденьте что-нибудь... И возьмите вот эту шубу... Пошли!

По проходам между постройками в темноте мы двигались быстрым шагом, команда из пяти человек. Механик тихо переговаривался со своими спутниками; двое отделились и исчезли за поворотом в проулок, а мы вступили на рампу, мощеную булыжником, сделали полукруг, и вышли на бастион. Река лежала перед нами, а за ней, панорамой – город, Марсово поле, Инженерный замок, Мраморный дворец, Дворцовая набережная.

Глядя во мрак вдоль реки, стояла пушка с длинным стволом, задрав жерло к черному небу. Двое из команды начали вертеть рукоятки, заносить и поворачивать тяжелые упоры. В это время другие двое, которые ушли раньше, появились на рампе с деревянным ящиком на поддоне на колесах, который они вталкивали наверх по неровнму булыжнику. Ветер переворачивал сухие листья, крутил их вокруг колес тележки. Механик бросился помогать. Ящик открыли. Там лежали на постели из стружек, ровным рядом, снаряды, тускло блестели в дальнем свете городских фонарей. Пушка поворачивала, одновременно всем телом в сторону города, и дулом сверху вниз, прямо на здания за рекой. В ее движении была угроза.

- Указано в наводнение стрелять из пушки, - сказал Механик, - Для вселения уверенности в сердца. Наводку проверили?

- Точно так, экселенц, - отозвался один из тех, кто поворачивал пушку, усмехнулся, - Таблицы прусские хороши, проверяли по Брадису, когда играть было не на что... В том году нечаянно снаряд заложили вместо холостого... Померяли. Плюс-минус два метра. Пушка отменная. Самовары не хороши, кареты косые, но пушки... Заряжай, - прикрикнул он вполголоса.

Снаряд ушел в ствол, замок закрылся с мягким щелчком. Бомбардир приник к наводке. Поднял голову, посмотрел на Механика. Механик отвернулся, посмотрел за реку на город.

- Все семь подряд, - сказал он, не оборачиваясь, - Очень быстро, один за другим. Готовы?

- Готовы, - отозвались люди у пушки.

- Пли! - сказал Механик.

Пушка грохнула, откатилась, пламя вырвалось из дула, и плотное облако белого дыма, которое поползло по ветру и исчезло в темноте. Тут же из распахнутого затвора вылетела гильза, со звоном упала на булыжник, кинули следующий снаряд, захлопнули; второй выстрел, третий... Грохот, и сразу, вслед, короткий вой улетающего снаряда, слегка вибрирующий...

Дом за мостом принял удар почти в самое основание фасада. Снаряд был фугасный, расчитаный на разрушение в точке удара, не на поражение живой силы противника осколками. Противник если и был где-то, то не на виду; улицы были пустыми, как в кошмаре... После второго и третьего попадания фронтальная часть здания, выходящая на реку, осела, сползла, обнажая внутренности этажей, окуталась кирпичной пылью. Последние удары разметали обломки по соседним улицам, по пустому проспекту. Мы стояли и смотрели. Воронка  перед полу-разваленым домом отсюда выглядела глубокой; огонь лизал этажи, вывернутые наружу, в ночь. Время от времени новые куски стен, перекрытий медленно отделялись от здания, падали вниз, в воронку. Густой дым поднимался из нее, наклонялся по ветру, застилал район... Механик стоял с биноклем, всматривался.

- Это и вся-то война, - сказал бомбардир, - Только разошлись... Может еще что-нибудь развалим?

- Там везде вокруг люди, - отозвался Механик, - А это здание в городе не нужно. Не дом, а крепость какая-то. Одной будет достаточно...

Механик повернулся ко мне. Глаза у него сияли. Он протянул мне руку, и крепко пожал.

- Мы догадывались, - сказал он, - Но наверняка не знали. Столько лет... Это необыкновенное удовольствие. Спасибо.

- Вам спасибо, - сказал я, - У вас пушка есть. А удовольствие – это вы правы. Необыкновенное.

Я как будто отодвинулся в сторону, и увидел себя, как я стою ненастной ночью на бастионе, в шубе с поднятым воротником, спиной к ветру, почти на голое тело; мне было тепло внутри этого меха, и необыкновенно хорошо...

Механик повернулся к команде. Кто неспешно складывал обломки крышки в ящик, кто просто смотрел на ту сторону, на осевшее здание и дым.

- Оставьте все как есть, - сказал он, - И пушку, и гильзы. Пусть видят и знают. Пошли.

                                                *

Мы вернулись в караульную. После улицы здесь было душно и слишком тепло, даже для меня. Администратор пробрался к нам навстречу.

- Ну, как? – спросил он, - Мы смотрели из окон, но мало видно.

- Прусские таблицы, - отозвался Механик. - Углубление хорошее, на два-три этажа... Очевидно, там были большие пустоты, в обычном грунте воронка была бы меньше. Вода пошла туда сразу, много вымыло оттуда, в темноте плохо видно, но мебель, бумаги – я ручаюсь. Тела тоже.

- Хорошо, если те, что надо, - сказал Администратор, - Но надежды мало.

- Как всегда, - сказал Механик.

- Сегодня они не ударят, - заметил Администратор, - Не до того. Особенно если попали хорошо.

- А завтра мы будем не здесь...

Я стоял за плечом Механика, кутался в шубу; чувство глубокого покоя снисходило на меня. Сколько может быть времени, спросил я себя – полночь, меньше, больше?

- Надо перекусить, - сказал Механик, - Я пойду распоряжусь. А потом в путь.

Он хлопнул меня по плечу и ушел.

- А где ваш... предводитель? – спросил я Администратор а.

- Ускакал вперед..

- Куда?

- На дамбу. С отрядом. Мы тоже отправляемся. Вы с нами?

- Конечно.

- Тогда пошли. Надо подкрепиться.

Мы прошли в конец помещения. Маленький столик, три миски горячего супа, черный хлеб, деревянные ложки. Поели, я снова переоделся; вещи сушились у огня, были еще теплые. В стирке не было нужды, сказал человек, который их принес. Ухмыльнулся, покачал головой, и ушел.

                                                *

У спуска недалеко от моста ждал буксир. Кудрявый, наверное, уехал на таком же. Интересно, почему буксиры?... Вода доходила почти до ворот, мы прошли, как по мосткам причала, по верху гранитного парапета, к которому буксир подошел боком вплотную. Несколько человек уже стояли у бортов, кутались в военные плащи. Мы перебрались через привешенные с боков шины. Мотор застучал, буксир пошел на середину реки... Сильный встречный ветер, странный вид плоскости воды так высоко, что она принимает совершенно необычные очертания, стоит вокруг домов, заходит во дворы.

Эрмитажный сад залит целиком, Дворцовая – одно озеро, до самой арки штаба, деревья в сквере у Эрмитажа стоят над водой, отражаются в свете бело-фиолетовых фонарей на крышах; лампы на столбах почти нигде не горят; изменение гаммы света и металлический блеск воды делают улицы неузнаваемыми...

Александровский сад весь под водой, Всадник на валуне (я почти ждал увидеть пустой) – одинокий остров, окруженный голыми ветками кустов, не больше метра над поверхностью. Неуютно от того, что вода повсюду, ее слишком много. Сколько же это будет еще продолжаться?

- А что, дамба сейчас перекрыта?

- Перекрыта, перекрыта, - отозвался Администратор, – Это здесь все нагон от ветра. Наше дело как раз смотреть, чтобы дамба оставалась закрытой. Если ее откроют, будет много, много хуже. Как в тот раз, когда ее еще не было, когда залило целые районы. Не знаю, почему они так долго собирались; еще у Миниха был проект...

- Для Минихова проекта нужна была не та империя, - сказал Механик, - Египетская скорее. Там масштаб как у пирамид...

- Ну, да, - сказал Администратор, - Начинали несколько раз, а достроили уже, как сделалась Египетская... Хотя деньги-то на это все равно пошли из Европы...

- Куда мы? – спросил я, - На какую сторону?

- Южная нас беспокоит больше всего, - сказал он, - Туда и идем.

                                      11. Дамба.  Битва.

Буксир подошел боком к дамбе, встал около начала железной лестницы у внешней стены. Стена была высокая; мы стали подниматься наверх внутри клетки, сваренной из арматуры; я шел сразу за Механиком, а внизу под нами буксир отваливал от стенки, разворачивался на черно-зеленых волнах в дрожащем свете ламп на мачтах, вибрирующих от ветра...

Лестница закончилась на площадке в проеме парапета. Мы вышли на мост; в обе стороны шло широкое полотно многорядной дороги. На внешней стороне дамбы через равные расстояния возвышались порталы, обращенные в сторону моря, парные пилоны, похожие на рога Критского храма.

- Это что, заслонки? – спросил я Механика; он стоял рядом и осматривался.

- Они, - сказал он, - Там в теле плотины подъемные механизмы, за ними нам надо прежде всего смотреть. Видите, на той стороне, где люди? Оттуда  проход вдоль парапета, и к механизмам. На эту сторону, вдоль дороги, только глухие стены выходят.

- Думаете, они будут пытаться открыть заслонки?

- Обязательно будут. И по времени пора. Пойдемте на ту сторону, наши все уже там.

Мы пошли наискосок через дорогу, вошли в проход; высокий парапет и порталы прикрывали нас от ветра, и все равно приходилось наклоняться и отворачиваться. По ту сторону дамбы вода стояла заметно выше. Ветер рвался и крутился вокруг бетонных рогов. Люди сидели спиной к парапету на ящиках, на вещах... Конь стоял, привязаный здесь же, озирался и тряс головой. А вот и еще, за углом пилона. Хозяин оперы разговаривал с Администратором и с кем-то еще, кто стоял к нам спиной. Увидел нас, махнул рукой. Мы подошли. Высокие сапоги, теплый плащ с капюшоном; когда ветер отдувал полу, виден был здоровый палаш на боку...

- Знатно постреляли, я слышу, - прокричал он, - Жаль, что меня не было. Я стрелять люблю. Это их задержит, но они все равно будут здесь, скоро. И злые они будут!

Он захохотал.

- Держитесь пока тут, мы поедем посмотреть на другой конец, не пролезли бы они оттуда; у меня там сигнальщики... Но скорее, конечно, с этого берега надо ждать.

Он свистнул, люди побежали отвязывать лошадей. Ему придержали стремя, он сел на своего коня, повернулся на месте, чтобы ветер отдул тяжелый плащ назад, пришпорил. Копыта простучали по бетону, отряд собрался вместе и вот уже не видно его в темноте, и не слышно за шумом и биением ветра между бетонных столбов...

Люди постоянно перемещаются, приходят из темноты, уходят в темноту. Сколько их здесь? Смогут они сопротивляться боевикам, которых я видел утром? В опере им это удалось, но там у них были приспособления. Как получится здесь?...

- Мы начали собираться здесь, когда стало темнеть, и движение закрыли, - кто-то расссказывал Механику у меня за спиной, - С тех пор пока ничего, все тихо...

- И к машинам никто не ходил?

- Нет, нет, как все было, так и есть.

Подошел Администратор.

- Ну вот, начинается, - сказал он, - И с юга, и с севера; приехали на машинах, высадили людей, ставят посты. Патрулировать эти люди, наверное, не станут, для этого других пошлют. Таких же, как утром...

Я так и не знаю, какой у них план...

- Вы хотите спуститься к машинам, быть там?

- Нет, - сказал Механик, - Там все заперто, пусть так и остается. Нам главное, чтобы затворки не поднимались.

- Достаточно будет присматривать за входами, - сказал Администратор, - Позиция наверху для этого лучше. Мы не знаем, что они придумают, будем смотреть, и отражать их там, где понадобится.

Подбежал человек, остановился перед нами. Администратор кивнул.

- Люди идут с юга, - сказал тот, - Группа, пять человек. Без оружия, на вид – рабочие.

Администратор подумал.

- Кто их знает, они могли переодеться, хотя зачем им это? Они нас не должны здесь ждать... Пошли, посмотрим.

Мы дошли до места, где к пилону был придвинут ящик с песком, а перед ним еще один ящик, перевернутый кверху дном. Мы взобрались на основание пилона, оттуда было видно полотно дороги. С южной стороны шли люди, трое в комбинезонах и касках, по середине дороги, рабочие башмаки стучали по бетону, один нес какой-то ящик, наверное, с инструментами; двое в обычной одежде шли чуть отдельно, разговаривали между собой. Они не скрывались, не оглядывались по сторонам. Один из тех двоих показался мне знакомым...

- Похожи на рабочих, - сказал Механик.

- Да. Похожи, - сказал Администратор, - Но мы не можем пропустить их к машинам без присмотра или сопровождения. Придется объясняться.

- Я приведу еще людей, - сказал Механик, повернулся уходить.

- Подождите, - сказал я, - По-моему, я знаю одного из тех двоих. Давайте я с ними поговорю.

- Знаете? – спросил Администратор, - Кто он?

- Помните, я вам утром говорил, что за человеком ездила машина? Что он принес мне записку от друга? По-моему, это он.

- Что он тут делает?

- Не знаю. Что я тут делаю? Сегодня день такой.

- Хорошо, - сказал Администратор, - Насчет дня, это вы правы. Попробуйте. Если что, мы будем готовы. Циклоп, собери всех сюда...

Я спрыгнул с ящика, пошел к выходу на дорогу. Люди как раз входили мне навстречу.

- Евгений! – теперь было хорошо видно, что это он, - Женя! Ну, ничего себе...

Он остановился резко, тряхнул головой, всмотрелся, узнал меня.

- Господи! Ох, напугали вы меня. Как вы здесь оказались?

- Я-то ладно, а вы как? Можно вас на минутку?

Евгений повернулся к мужику в цивильном, который был с ним, что-то сказал ему. Работяги зашли в проход, остановились неподалеку от нас под стеной, спиной к ветру. Один начал закуривать.

Евгений подошел ко мне; я кивнул второму мужику, тот мне.

- Хорошо, что вы здесь, - сказал я, - Просто очень. Что вы ему сказали? И кто они?

- Это ночная смена обслуживания, а разводящий – мой приятель. Он мне давно обещал, что если наводнение будет, он мне покажет дамбу. Подвез меня... Меня тут знают. А вы-то?... Вы же тут, наверное, не один. Значит, что-то происходит?

- Да. Есть люди, которые, может быть, захотят поднять южную заслонку. Скорее всего, те, что за вами ездят...

- О-о, боже... – протянул Евгений, - Я думал, я сюда от них уеду.

- Вот я и говорю: повезло, что вы здесь. А то со сменой объясняться... Кстати, люди-то с вами – настоящие?

- Что вы имеете в виду? А, это... Нет, нет, приятель мой - я его двадцать лет знаю. Нет,  он просто инженер. Я спрошу его насчет рабочих. Только ему это не понравится.

- А вы скажите ему, что я из этих, которым всегда заговор мерещится. Из ваших старых знакомых. А так – безвредный. И со мной еще несколько таких же. Что мы подозреваем, что на дамбе могут быть посторонние, которые хотят поднять заслонки и промыть город. Террористы, короче говоря. И что мы просим его подтвердить, что это с ним настоящие рабочие. Ну, разные бывают идиоты.

- Я скажу... – но он думал о другом, - Вы думаете, на самом деле? Зачем это им? Хотя с ними все может быть. Подставить кого-нибудь. Или политика...

- Вот именно. Оглядывайтесь. Вы по всем водопропускным пойдете?

- Да. Посмотреть, как держит, как механизмы, вот и все. К утру должно начать спадать...

- Есть у вас связь какая-нибудь?

- Да, с диспетчером, и с постами на краях перемычки. Вот, возьмите мое радио, если что, будете слышать все переговоры. Я ему скажу, что это вас успокоит.

- Спасибо. Это очень хорошо. Я верну.

- Ладно, - сказал Евгений, - Я пойду. Лучше бы без глупостей обошлось.

Работяги стояли, дожидались конца разговора. Похоже, у Евгения был тут авторитет. Они выслушали, что он им сказал, посмотрели в мою сторону, пошли дальше своей дорогой. Один помахал мне рукой, остальные просто ухмылялись. Приятель Евгения отошел от группы.

- Я вас уверяю, что эти люди настоящие, - сказал он, лицо у него было серьезное, даже озабоченное, - Я с ними работаю несколько лет, со всеми троими. Вот. И вообще, дорога перекрыта, блок-посты, никого не пропускают. Не знаю...

Он пожал плечами, кивнул, и поспешил вслед за своей бригадой.

Я отправился за угол пилона. Люди стояли, готовые на перехват.

- Насколько я могу судить, это настоящая бригада обслуживания, - сказал я, - Вот, они дали мне радио для связи. Я не знаю; если нет, пусть я буду виноват.

Механик похлопал меня по плечу.

- Не переживайте. Это ваша первая кампания? У вас их еще много впереди. Будете и виноваты, все будет. Пусть идут. Знаете, поднять заслонку тоже время занимает. Мы всегда успеем вмешаться.

Я вышел из-за пилона, смотрел, как рабочие отпирают дверь, зажигают свет и уходят вниз, к машинам. Радио доносило мимолетные переговоры между постами, которые занимали позиции на концах перемычки; ничего важного, больше помех, чем слов.

                                                *

Хозяин оперы вернулся со своим отрядом, когда смена уже ушла вниз. Не стал спешиваться, нагнулся к нам со своего коня.

- На том конце все чисто, - прокричал он, - Посмотрим на этом.

Он выпрямился в седле, прислушался. Мне тоже показалось, что я слышу сквозь ветер какие-то новые звуки... Ночь, как пьеса Шекспира, шла вперед по своим делам. От сцены к сцене.

- Что это? – сказал Механик, - Кричит кто-то в той стороне?

- Или поет, - сказал Администратор, - Может, в оперу его пригласить? Сильный голос!

- Поет? На мосту ночью?!

Конный отряд уже выезжал на дорогу, и мы поспешили следом.

Дорога была пустой в обе стороны. Не считая того, что какой-то силуэт двигался с юга, в тумане, и оттуда же доносился звук, когда ветер не прерывал его, не перехватывал и не сбивал в сторону... Прав был Администратор, это было именно пение... Хозяин оперы спрыгнул с коня, сунул кому-то поводья, сделал два шага вперед...

Фигура подходила ближе, обрисовывалась отчетливее, и вот уже стала видна шапочка с длинными висящими ушами, красная куртка... Финн, ну, конечно, Финн, кто же еще. Он шел по середине дороги, разводил руками, голос его разносился все яснее... И оборвался. Финн помахал нам рукой в вязаной рукавице, тут же стащил ее, сунул в карман.

- Топрый но-оч всем, - сказал он, - Я хоте-ель бить ранше-е, афто-опус садерша-алса.

Он подошел, раскланялся с хозяином оперы, потом с остальными; увидел меня, остановился, вытянул в мою сторону указательный палец.

- Кде сфисто-ок? С топо-ой?

- Да, - сказал я, и проверил карман, - Да, у меня.

- Оч-чень хорошо-о.

Он полез за пазуху, достал бутылку, посмотрел на свет, поболтал, отвинтил пробку, протянул хозяину оперы; тот отпил хороший глоток, зажмурился, пустил бутылку по кругу.

- Там са мно-ой лю-юти е-етут, - сказал Финн, показал пальцем за спину, - На маши-ина...

Он замолчал, подождал, когда бутылка вернется к нему, сделал глоток, завинтил пробку, сунул ее в карман.

- Эт-та бу-удет ту-ут, - сказал Финн, и пошел к проходу, не оглядываясь.

- Коня, - сказал хозяин оперы, протянул, не глядя, руку, получил уздечку, перекинул через голову лошади на спину, поставил ногу в стремя, вскочил в седло, достал палаш до половины, посмотрел на лезвие, бросил обратно в ножны.

- Дорога и проход, - сказал он людям вокруг него. – Держитесь рядом. Никого не пропускать!

Голос у него был напряженный, звенящий...

                                                *

Я отошел ближе к проходу. У меня не было оружия. Я был не против воевать, но не знал, как и с кем. И чем. Люди в отряде знали, и, по-моему, не ожидали, что я буду с ними, как Администратор и Механик, которые обнажили шпаги, и стояли среди конных.

Посмотрим, сказал я себе, у меня начальников нет; буду там, где получится...

На дальнем конце моста показалась первая машина, потом вторая; за светом фар не видно было ничего, кроме темных масс. Ближе, ближе... Черная «Волга», двадцать четвертая, не та ли самая? За ней, немного в стороне – большой темный фургон. «Волга» подъехала ближе, остановилась, не выключая фар. Открылась дверь, водитель вышел, сделал несколько шагов вперед, остановился на середине дороги. По-моему, это был тот самый, который разговаривал со мной около дома Евгения.

- Ну, что, - сказал он, разглядывая конных и пеших, руки в карманах, - Из оперы – прямо в цирк? Хорошо ветер, хоть дерьмо конское не так воняет. Всю дорогу испоганили...

И он сплюнул под ноги. Ну, это точно он. Руки у меня сами сжались в кулаки.

- Завтра придется технику сюда гнать – дерьмо ваше убирать, и что от вас самих останется... Или уйдете по-тихому? Мы бы вас, может быть, пропустили, если бы вы железки свои побросали, вояки засраные. Всегда-то вы воевали с численным преимуществом три к одному, и все равно всегда вас били...

Хозяин оперы встал на стременах, сорвался с места, конь прыгнул, почти покрыл расстояние до водителя; палаш взлетел, всадник нагнулся вперед... Не достанет... Но эта невероятной длины рука протянулась далеко за голову лошади, широкое лезвие свистнуло наискось, голова с половиной плеча отвалились целиком, тело дернулось, упало на колени и вперед; кровь хлынула на дорогу, разливаясь широко перед телом...

Крики с обеих сторон перекрыли вой ветра. От фургона вылетела с широким дымным шлейфом граната, другая; взрывы, автоматные очереди... Люди в черном разбегаются цепью... Упала и забилась раненая лошадь. Шпаги ринулись на автоматы. Все смешалось.

Хозяин оперы, не останавливаясь, погнал коня на «Волгу», вспрыгнул на капот, на крышу, кованые копыта мяли ее, как картон, вдавливали внутрь, посыпались стекла, перекошеные двери отвалились от корпуса... Конь со всадником протанцевали по машине, спрыгнули на дорогу с другой стороны, замешались в гущу свалки...

                                       12. Дамба.  Заслонка.

Я очнулся от толчков в плечо, сначала мягких, потом все сильнее... За спиной у меня стоял Финн. Когда он увидел, что я смотрю на него, он показал рукой куда-то в темноту. Я повернулся туда. Чего он хочет? Он указывал почему-то наверх, и в сторону от моста. Там ничего не было... И вдруг из темноты выдвинулась масса еще темнее неба, едва различимая на его фоне... Вертолет! Без огней, почти не слышный из-за ветра, стрельбы и шума боя, он медленно заходил над пилонами, между которыми помещался машинный зал южной заслонки.

Финн оттолкнул меня за ближний угол, и мы смотрели, как тяжелая тень выворачивала против ветра чуть выше рогов пилона, зависла, опустив нос, как лианами выползли из нее тросы, как ветер отдувал их в сторону, а потом по ним начали скользить вниз темные фигуры – две, три, пять...

Что делать? Бежать за помощью? Вмешиваться в бой? Бесполезно: получишь или от тех, или от других раньше, чем докричишься до кого-нибудь. Радио, вспомнил я. Предупредить их там внизу. Но что сказать? И кто еще меня услышит? Ага!...

- Эй, на дамбе, бригада! – я изображал, как мог, военный голос с одного из постов, - Где вы? Что делаете?

Радио затрещало, и незнакомый голос ответил:

- Мы на первом пропускном кончаем, сейчас дальше пойдем. В чем дело?

- К вам там вертолет прилетел. Это ваш, что ли?

- Не знаю, - сказал голос, - Мы не ждем никого.

В это время еще один голос вклинился:

- Прекратить переговоры по каналу! Вот я сейчас разберусь, кто это разговаривает, полетишь у меня прямо в море к едрене Фене!...

Давай, разберись. Они уже предупреждены. Главное - Евгений, ему бы где-нибудь в щель забиться, его там могут узнать, а выручать его сейчас некому.

Фигуры с вертолета мечутся, мелькает свет фонарей. Мы с Финном стараемся не высовываться. Точнее, стараюсь я, а Финн отошел, встал спиной к бетонному кубу, и смотрит в небо. До боя, который идет на мосту, людям с вертолета совсем нет дела, хотя они не могут о нем не знать. Может быть, и весь этот бой – только для того, чтобы отвлечь от вертолета. Значит, главное сейчас происходит там, где он. А главное – это заслонка... Куда же мне бежать - к заслонке? На мост?

Я поворачиваюсь к Финну, может быть он что-нибудь подскажет? Финн все еще смотрит в ночное небо, но говорит раньше, чем я успеваю спросить:

- Не бес-покой-ся, тепе на-ато то-олько фо-фремя сфи-иснуть.

О чем это он? А, свисток этот; я о нем опять забыл. Что он имеет в виду? Зачем свистнуть? Чему это поможет? И, главное, что значит во-время?

Из нашего укрытия видно, как люди с вертолета стоят у двери в машинное отделение, заходят, еще минута – они выводят бригаду наверх: яркий свет из открытых дверей, кто-то спускается туда, но в основном толчея наверху. Сколько их там? Невозможно сосчитать, они все время перемещаются. Что это? По-моему, они поднимают кого-то на вертолет по тем же тросам. Судя по неуклюжим движениям, качанию и кручению, это люди из бригады. И опять я не могу их сосчитать. Сколько они отсылают? Сколько осталось? Где Евгений?

Вертолет отходит от пилона, сильно наклонясь против ветра, концы тросов болтаются за ним. Он исчезает в темноте. Дверь машинного зала закрывается, прямоугольник яркого света схлопывается. Темнота.

Вот теперь бегом к проходу, и на дорогу. Там все еще воюют, всадники скачут вокруг фургона, оттуда идет стрельба, хозяин оперы палашом рубит крышу, искры летят, стекло сыплется на асфальт. Как остановить их? Как привлечь внимание? Что сказал Финн? Я достаю свисток, и дую в него.

Эффект опять превосходит ожидания. Звук, похожий на трубу архангела, перекрывает ветер, стрельбу, и все остальное. Он висит в воздухе, заполняет его целиком. Мост под ногами колеблется. Все останавливаются, и смотрят в мою сторону. Звук, наконец, замирает. Я машу руками, зову их к себе... И тут еще один звук, он идет у меня из-за спины, нет, снизу... Что это? И мост продолжает сотрясаться. Рев, скрежет, как будто он сейчас будет разводиться... Ну, конечно, что же еще! Это пошла вверх заслонка... Вся команда оперы бросается в проход. Люди из фургона, наоборот, поворачиваются, и бегут вдоль моста на юг, туда, откуда пришли. Они потеряли интерес к бою. Почему? На пустой дороге остаются тут и там лежать тела. По-моему, потери есть с обеих сторон.

- Что случилось?! – кричит Администратор.

Я объясняю на ходу про вертолет, про высадку десанта, отправку бригады...

- Все-таки они нас обманули! – Администратор весь растерзан, на щеке – кровавая рана, но это не останавливает его, остальные бегут следом. Мы собираемся толпой, стоим перед закрытой дверью машинного отделения, ветер рвет на людях одежду и волосы. Всадники осаживают разгоряченных лошадей... Как нам попасть внутрь? Как остановить заслонку?

Я выглядываю вниз через парапет. Вода там образует воронку, выемку, углубление, она уходит под плотину с бешеной силой, чтобы выйти с той стороны мощным буруном, широким потоком быстрого течения в сторону города, который и так уже под водой по самые фасады. Что сделает это течение с районом доков, Новой Голландией, с моей Галерной?...

Финн стоит недалеко от меня, смотрит в море.

- Вы можете остановить заслонку? – кричу я ему.

Он поворачивается ко мне.

- Моку-у, - говорит он, - Но токта-а все остано-овитса.

И снова отворачивается лицом к морю и ветру. Я пытаюсь осознать, что он сказал. Все? Вообще все?...

Люди пытаются открыть дверь. Появляются палки, доски, куски металла, даже один лом; они пробуют все щели, петли, бетон вокруг, но дверь не поддается. Мост перестает трястись, заслонка открыта до конца. Что теперь?

И тут из-за спин я вижу Евгения. Вид у него потрепаный и затравленый, он озирается, не видит знакомых лиц. Я пробиваюсь к нему. Он хватает меня за руку.

- Слава богу, их тут нет! Значит, они все там, внизу. Те, которые не улетели. Они сказали нам, что они аварийная бригада, показали бумагу из мэрии, плели насчет неустойчивости сооружения, и всех отправили на базу, никого не слушали. Сказали, у нас нет квалификации для этого. Автоматами вытолкали, обвязки надели, подцепили...

- А как вы от них ушли, куда?

- Сашка, разводящий, прикрыл меня наверху, я в темноте отошел за пилон. Они меня не искали, меня там и не должно было быть, а ребята промолчали. Надо как-то остановить заслонку, они город затопят; одно дело нагон, другое – течение, и в таких объемах...

К нам стали подходить люди, наскоро представлялись.

- Вы умеете управлять этими машинами? – спрашивал Механик, - Можете опустить заслонку на место, если мы откроем вход, и уберем оттуда людей?

- Да, - начал Евгений, - Но я...

Он не успел договорить, с моря раздался звук, который я уже слышал сегодня. Ответ на  свисток, как тогда, в море... Потом из-за моста  поднялось что-то невообразимо большое, зависло над парапетом.

- В сторону! – крикнул я, - Это она!

Люди и сами разбегались кто куда, и только Финн все стоял у самого парапета, какой-то несоизмеримо маленький рядом с темной блестящей массой, которая все поднималась и поднималась над ним. Вода текла с нее потоками, водопадами, возвращалась к воде. Потом подъем прекратился, и громада, которая стояла, покачиваясь, выше пилонов, стремительно повалилась вниз. Ее конец начал одновременно двигаться вбок, он набирал скорость, как бич, и боковым ударом обрушился на основание пилона, где в бетонном кубе была та самая дверь в машинный зал под мостом. Куб разлетелся пылью и обломками, дверь вылетела, кувыркаясь, со скрежетом и звоном пропахала бетон метрах в двадцати, сделала еще пол-оборота и замерла. Из дыры ударил снизу яркий свет. Облако пыли мгновенно отдул ветер. Пилон, потерявший опору, покачнулся, завалился наискось, обрушился на мост; его основание еще две секунды балансировало на своей подставке, потом соскочило с грохотом на землю, и замерло, наполовину перекрыло вход в машинное отделение.

- Что она делает? – кричал около моего уха Механик, - Зачем мост ломает? Нам надо было только дверь.

- Наверное, хочет заслонку сбить обратно вниз, - крикнул я в ответ. – Я не знаю!

Чудовище снова поднялось вверх, как будто замахивалось для еще одного удара, и вдруг, не останавливаясь, завалилось назад, в темноту за мостом. Даже не всплеск пришел оттуда, а как будто все море охнуло, когда приняло эту непомерную тяжесть; вода взлетела фонтаном выше моста, коротко хлестнула его брызгами, опала обратно. Мост содрогнулся на своих основаниях.

Люди бросились к краю парапета, чтобы видеть.

Что-то происходило там в воде, что-то крутилось с бешеной скоростью под самой поверхностью, всплескивало огромными фонтанами; казалось, что в ста метрах от моста формируется воронка, как на месте гибели Титаника. Как будто что-то оттащило монстра назад и держало в воде, не отпускало, и не давало вырваться. Мне показалось, что под поверхностью борются два тела, светлое и темное, крутятся вместе.

Механик всматривался в волны, щурился, потом выпрямился, оглянулся, и украдкой перекрестился.

- Колебатель здесь, - сказал он мне, - Нерей-батюшка.

- Где?

- Белое видите? Это он, конь морской, грива как водоросли, плавники на копытах, хвост в чешуе... Надо торопиться.

Он повернулся и бросился к пролому, где уже опять собрался народ с оружием. Люди стали спускаться вниз. Механик остался наверху.

Евгений смотрел молча, и как будто не верил тому, что видел, иногда начинал качать головой, и снова замирал...

Но тут неожиданно удивил меня Финн. Он вдруг потерял свою созерцательность, бегал вдоль парапета, кричал невнятное. Что он там видел в этой схватке? Наверное, видел, потому что подбегал ко мне, хватал за руку, тянул за собой.

- Сма-атри, сма-атри, ка-ак он её-о! - кричал Финн, ложился грудью на парапет, перегибался, и показывал рукавицей в бешеное ночное море, - А фот она ему-у! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!

- Наверное, он у себя на озере никогда не видит настоящего футбола, - сказал я Евгению. И тут я вспомнил, что Евгений Финна не знает, никогда не встречал.

Евгений молчал, смотрел на море, держался рукой за край парапета, потом повернулся ко мне. Лицо у него было застывшее; не то испуг, не то непонимание – какая-то смесь всего. Капли воды стекали по нему, но он их не замечал.

- Мне все время кажется, - сказал он медленно, - Что я там, где мне не место. Где мне не надо быть. Как будто я внутри механизма, колеса, колеса... Все последнее время, чем дальше, тем больше. Как будто меня несет куда-то, я хочу остановиться, а от меня уже ничего не зависит. Или я сплю?

Он провел рукой по лицу, и еще раз; посмотрел на меня внимательно, как будто ждал подсказки.

- С вами я хотя бы знаком два дня, и меня к вам Кудрявый послал... Я его давно знаю. Но все эти люди... И остальное... Кто они? Что они?

- Я бы все вам рассказал, - сказал я ему, - и про Финна, и про оперу, и про остальное. Но это долго. Нет времени. Подождите до утра, ладно?

Он кивнул.

- Хорошо... Не знаю, как насчет утра... Это все к чему-то идет... очень быстро; я чувствую. Хорошо, что меня хоть дома никто не ждет... Как бы я все это объяснял?...

У меня тоже было похожее чувство. Но я не сказал ему об этом. Механик обернулся, замахал нам рукой, нагнулся над проломом, глядя вниз.

- Пойду, - сказал Евгений как будто с облегчением, - С машинами, по крайней мере, понятно где я... Но все-таки, почему именно я один остался со всем этим?...

Он махнул рукой, быстрым шагом пошел через дорогу. Ветер толкал его в спину, рвал полы его пальто. Я пошел за ним следом.

                                                *

Навстречу нам из машинного отделения выбрался Администратор, остановился лицом ко входу. За ним двигалась целая группа; свет мелькал между людьми, мешал видеть. Не только дверной проем был разворочен, но и весь верх лестницы: ступени выломаны, стена обвалилась, гнутая арматура торчала поперек прохода...

Движение застопорилось, потом один выскочил наверх, за ним второй; снизу появился человек в знакомой черной униформе боевика, со связаными за спиной руками. Ему было неудобно перебираться через обломки без опоры, его толкали снизу, тянули сверху. Он поднял голову, и я узнал Инженера. Он улыбался сквозь разбитую губу в углу рта, редкие светлые волосы в беспорядке метались на ветру.

- Ага, - сказал он, когда увидел меня, - Так и думал... Одна компания, конечно.

Администратор оглянулся на меня.

- Тоже ваш знакомый? Неплохо. Обширный круг у вас, оказывается...

- Вчера только познакомились, - сказал я, - А к утру он уже ко мне людей прислал.

- Кто вы? – спросил Администратор.

- Я Инженер... И я людей не посылаю; есть другие...

- Нет, - сказал вдруг Евгений, - Я – инженер. А вы что-то совсем другое.

- Вы тоже его знаете?

- Мне кажется, - сказал Евгений, - Я знал... Человек, известный в свое время... Но я думал... Нет, я не уверен.

- Ладно, - сказал Администратор, - Потом. Главное, дорога свободна. Смотрите за ним хорошо.

Инженера увели в темноту. Оттуда выехал на коне хозяин оперы.

- Побыстрее там, - крикнул он, - Город смоет! Я тут пока заслоны устрою по сторонам.

- Давайте остальных, - сказал Администратор.

Из освещенной дыры вывели еще двоих, явно военных. Они не улыбались; один не был даже связан, он не двигал рукой из-за серьезной раны в плече, его шатало, он больше опирался на людей, чем шел сам. Проход освободился. Механик с Евгением пошли  внутрь.

Сверху было видно, как они обходят провалы, цепляются за арматуру, спускаются по уцелевшей лестнице все ниже. Механик поднял голову, обернулся.

- Попробуйте поправить проход, железо отогнуть, может быть, доски положить... Нам может понадобится помощь, физическая сила.

Он скрылся за выступом, ниже которого помещение расширялось в стороны. Из пролома вырывался рев воды; она была где-то совсем близко под полом машинного зала. Голоса перекликались еле различимо на фоне этого шума; потом несколько раз коротко взревел мощный электромотор, и заработал ровно, без перерывов. Вибрация пошла через настил, как и в тот раз, когда заслонка поднималась. Потом раздался взрыв. Не очень сильный. В проломе погас свет, и тут же следом - резкий скрежет, визг металла по металлу, и мощный удар, от которого вздрогнул весь мост. И сразу стало почти тихо. Потом в глубине загорелся слабый желтоватый свет...

Подбежал хозяин оперы, нагнулся вниз, но там, в полутьме, ничего не происходило, не слюшно было голосов, только как будто новый звук добавился, небольшой ровный шум.

И тут снизу высунулся Механик. Наверное, он стоял на верхних уцелевших ступеньках лестницы. Видно было только его голову, запрокинутое вверх лицо. На него падал бело-лиловый свет уличного фонаря. По лицу была размазана кровь. В этом свете она казалась черной, или даже синей. Он задыхался, выталкивал слова между вдохами.

- Не могу... Его ударило обломком... Он не шевелится, лежит... Его прижало... Сил не хватает...

- Что с заслонкой? – крикнул хозяин оперы.

- Она упала... Пробила пол... Вода бьет... Его надо вытащить оттуда...

- Дайте я! Пустите!

Хозяин оперы протолкался к пролому, скинул плащ и пояс с палашом, спрыгнул вниз, встал рядом с Механиком, всмотрелся в белую пену в слабых бликах света.

- Вон там, там видно, - показал ему Механик, и он нырнул.

- Хорошо, - сказал Механик, прислонился к уцелевшей стене, вытер кровь с лица; руки у него дрожали, - Он здоровый, как черт... Если он не вытащит, то уже никто...

- Они оставили мину, - объяснил он, - Когда мотор заработал, она взорвалась. Может быть, хотели заклинить заслонку, но она упала до самого низа, хорошо, что в воду. Вода смягчила... Мотор со всей поддержкой тоже упал. Обломки во все стороны... Меня немного ударило, его сильнее...

- Вода перекрыта? – крикнул Директор. – Я вижу, что она здесь поднимается.

- Да, перекрыта... В полу пробоина, она оттуда бьет, заливает быстро... Теперь, пока не сравняется с уровнем моря, но это не важно, городу это не угрожает... Вот он... Слава богу!...

Хозяин оперы вынырнул из бурлящей воды, вдохнул, поднял Евгения. Механик нагнулся, стал помогать. Сверху протянулись руки, Евгения вынесли из пролома. Люди заслонили его, что-то происходило там... Я не стал проталкиваться, чтобы не мешать. Прошла минута, другая, движения в толпе становилось все меньше; потом люди начали отходить по одному...

Администратор отделился от группы, подошел ко мне, встал рядом.

- Я не знаю, - сказал он, - Дыхания нет... Или это от удара, или от воды... Так жалко...

Он помолчал, потом снова посмотрел на меня.

- Мы обычно сторонимся простых людей, - сказал он, - Бизнес сам по себе, а вот чтобы так... Ну, вы знаете, видели... Но с ним у меня с самого начала было чувство, что он один из наших; я только сейчас понял, что я забыл... Жалко... Надо было полегче с ним...

Место стало расчищаться. Евгений лежал недалеко от пролома; на нем было много крови, люди расходились по одному, вокруг него было все больше свободного места...

Хозяин оперы остался около Евгения последним; стоял на коленях, вода текла с него, собиралась в лужу на грязном бетоне, мокрые волосы полосами висели вокруг лица.

- Ну что же ты, матрос... – сказал он, покачал головой, - Не уходи... Еще повоюем...

Финн подошел, встал рядом. Достал бутылку клюквенной, отвинтил пробку, протянул.

- Слишком много ему досталось сегодня. – сказал Администратор, - Слишком много для обычного человека.

- Нет, не обычный он! - возразил хозяин оперы, - Обычный дома бы сидел в такую ночь. А он сюда пришел, и сделал все, что было нужно... А мы тут воевали, как дураки...

Кто-то набросил на него теплый плащ прямо поверх мокрой одежды, он тяжело поднялся и пошел в темноту, отхлебывая на ходу.

                                       13. Дамба. Новая жизнь.

Что-то заставило меня обернуться.

Из тумана с северной стороны двигалась фигура, шла медленно по середине прохода вдоль парапета. Фонарь светил из-за ее спины сквозь мглистый сырой воздух, лучи обнимали фигуру, пробивались по ее сторонам, и казалось, что она вырастает по мере приближения, увеличивается, наливается тьмой, как облако мрака... Что-то знакомое мелькнуло в памяти, и мурашки пробежали по телу. Ближе, ближе... Господи боже, ну, конечно, это должен быть Кудрявый! – но не в своем обычном виде, а в другом, который я почти забыл... Лицо невозможно разглядеть, но фигуру нельзя спутать. Потому что я уже видел его таким, однажды...

Откуда он?! Как попал сюда именно сейчас?... Очевидно, как все, кто не мог не оказаться здесь... Или это Финн его вызвал?...

Он прошел мимо стоящих людей, вошел в круг, наклонился и посмотрел. Никто не сказал ни слова. Евгений лежал посередине, на чем-то, что под него подложили, голова закинута, глаза открыты. И над ним - темная склоненная фигура, которая как будто отталкивала свет...

- Отойдите дальше, - сказал голос, и круг расступился.

Фигура опустилась на колени; но даже и на коленях он был не меньше тех, кто стоял вокруг, сплошной мглистый силуэт, освещенный со спины...

- Говори со мной, - сказал он. – Я еще не отпускал тебя. Вернись, и говори со мной.

Ничего не произошло, Евгений оставался лежать. Но что-то изменилось, люди задвигались... Я заглянул через плечи. Глаза лежащего ничего не выражали, капли дождя падали на них.

- Ты слышишь меня? - спросила темная фигура громко, настойчиво, - Отвечай!

- Да, - сказал Евгений. Я не видел, чтобы что-нибудь двигалось в его лице; голос был очень странный, глухой, но гулкий, без выражения. Как будто кто-то сказал это за него. Кто-то, кто был рядом.

- Я предлагаю тебе договор, - сказал Кудрявый; голос звучал в том же ключе, ровно и монотонно... Круг еще больше раздвинулся, и как будто вздох прошел между людьми; видно, не я один вспомнил...

- Я предлагаю тебе жизнь, новую жизнь, и новое занятие. Сначала я буду решать, как тебе жить, и что делать. Потом ты будешь свободен. Ты должен выбрать сам. Если ты останешься со мной, тебе нужно будет скрепить договор, кровью; ее здесь у тебя хватит. Если ты хочешь уйти, я отпущу тебя. Отвечай мне, хочешь ли ты уйти или остаться?

Он замолчал.                   

Евгений заговорил... Я не узнал его голоса. Странный голос; как в трансе, сказал я себе. А как я тогда разговаривал с ним? Наверное, не лучше...

- Если я останусь... подпишу... Я стану бессмертным?

Кудрявый пошевелился; немного выпрямился, чуть расслабился; тьма вокруг него как будто чуть поредела, он стал больше похож на себя.

- Это уже как у тебя получится, - сказал он, - Не я распоряжаюсь твоей жизнью. Ты сам... Но если пойдет... никто тебя не ограничивает.

- С моим желудком? – сказал Евгений, в голосе промелькнула ворчливая нота, - Никогда.

В толпе раздался смешок. Молодец, что сейчас торгуется, сказал кто-то за спинами, потом уже не допросишься.

- Желудок? – сказал Кудрявый задумчиво, - Не думаю, чтобы после процедуры оставались проблемы с желудком. Или с чем-нибудь другим. Не слышал о таком. Конечно, не сразу, месяца через два...

Он поднял голову, обвел взглядом людей, стоящих вокруг. Кто-то покивал.

- Хорошо, - сказал Евгений так же монотонно, глядя в черное небо,  - Я останусь.

- Финн, - сказал Кудрявый, не оборачиваясь, - Нам надо закрыть эти раны.

Финн подошел, встал над телом.

- Сакры-ить? - сказал он, - Кане-ешна. Но токда-а... Ты сна-аеш...

- Пусть, - сказал Кудрявый.

Финн пожал плечами, развел руки, и запел.

Голос поднялся вверх, ветер налетел на него, разорвал и разметал во мраке, над бескрайней пляшущей водой. Он поднялся снова, как птица на ветру, скомканные перья, безжалостные рывки, отчаянные виражи. Он не становился сильнее, он поднимался снова и снова, и стихия как будто не могла с ним справиться. Или она уже начала успокаиваться?

Евгений приподнял голову. Потом попытался подняться на локтях, как будто ему неловко было лежать, когда все вокруг стояли. Глаза у него были испуганные, они метались по лицам, искали что-то и не находили... Кто-то опустился на колени рядом с ним, чтобы дать ему опору. Кудрявый обернулся к хозяину Оперы, протянул руку. Ладонь встретилась с лезвием палаша, прошла по нему наискось...

Кудрявый нагнулся к Евгению, прикоснулся другой рукой к одной из его мелких ран... Собственно, они все уже были как будто мелкими, или это темнота прятала их, или я плохо видел за спинами. Он соединил руки, откинул голову...

Пение продолжалось, и как будто усталость стала наваливаться на меня. Ночь стала темнее, буря успокаивалась. Сколько еще будет продолжаться этот день, эта ночь, когда кончится неразбериха, война?... И из-за чего все это?

Кудрявый наклонился к Евгению, отодвинул край одежды у плеча, положил руку на незакрытую рану, опустил голову. Прошла минута, пошла другая...

- Достаточно, - сказал Кудрявый. Пение затихло.

- Все, - сказал Евгений отчетливо, вдохнул глубоко, выдохнул, и голова у него отвалилась на бок. Глаза закрылись.

- Пусть полежит, - сказал Кудрявый, - Опустите его.

Круг распался, люди стали расходиться кто куда. Кудрявый поднялся на ноги, пошел к Финну. Увидел меня, кивнул.

- Хорошо, что я не взял тебя с собой. Очень беспокойный был день, и все время с места на место...

- Не знаю, - сказал я. – Я и без тебя где только ни побывал сегодня.

- На Островах были затруднения?...

- Везде были, но там самые большие. Свисток очень помог, - я кивнул Финну.

Финн кивнул в ответ. Я достал свисток, протянул ему. Он взял его, положил в карман куртки.

- Как ты оттуда вернулся? – спросил Кудрявый.

- Дама у костра... – сказал я, и опять повернулся к Финну. - Кстати, вам от нее привет.

- Ловко, - сказал Кудрявый.

- Та-ама? У костра-а? – вскинулся Финн, - Ах, эт-та...

- Я ее тоже сегодня видел, - заметил Кудрявый, - По-моему, она тебя искала, чтобы спросить насчет баланса. Или поделиться встречным мнением...

- Баля-анс верну-улса на ме-еста, - сказал Финн тоном профессора, посмотрел на нас строго, - Я би-ил сфиде-етель. Она уп-плыла-а тута-а, а он тута-а. Я-а тепе-ер тош-ша моку-у ферну-утца томо-ой. Фи ту-ут присмотри-йт са мельки-ий дела-а.

Он повернулся, сделал величественный жест рукой в вышитой рукавице, и удалился.

Подошел Администратор.

- Вода определенно начинает спадать, - сказал он, - Думаю, что сегодня опасаться больше нечего. Что могло быть затоплено, уже затоплено, ничего с этим не сделаешь. Посты с перемычки ушли, пора и нам. Скоро рассвет.

- Куда вы теперь? – спросил Кудрявый.

- Пока в Кронштадт, там у нас есть где пересидеть. Опера потеряна, но и мы в долгу не остались. Мы вернемся. Ищите нас там, где ночью горят огни и играет музыка. Спасибо, что были с нами сегодня ночью. Мы встретимся опять.

Подошел хозяин оперы, началось хлопанье по плечам, пожимание рук...

- Все правильно, где гулянка, там и мы! Для этого и город, верно? Пошли, скоро светать будет... И за матроса спасибо, плохо получалось, а теперь все как следует быть...

- Это вы его вытащили, - сказал я, - Вам за него спасибо.

- Я же тебе говорил, - отозвался он, -  Надо, так лезешь в воду, и плывешь! Да ты и сам знаешь...

Он махнул нам рукой, и пошел вперед, к выходу на дорогу. Мы тоже двинулись вместе с людьми. Конный отряд, пленные в черном под конвоем... Кудрявый увидел Инженера, остановился, подождал. Инженер, проходя, кивнул, протянул ему сложенный листок. Кудрявый положил его в карман, не читая. Последним нас догнал Механик. Он сильно хромал, но улыбался. На голове вместо шляпы - повязка из куска белой тряпки, накрученая с некоторой игривостью.

- Ну, кажется, все, - сказал он, - Дамба до утра простоит. Пробоину обломками почти всю затянуло, и вода выше уже не поднимается. Починят. Думаю, я даже знаю, кто будет во всем виноват...

Он поискал глазами в толпе, увидел Инженера, мотнул головой в его сторону, ухмыльнулся.

- Да, - отозвался Кудрявый, - Пожалуй, что и так...

Мы вышли на дорогу и остановились. Финн ждал нас там. Люди из оперы уходили на север, двигались группами по всей дороге. Краем глаза я уловил движение с другой стороны, оттуда, где стояла растоптанная конем Волга. Я обернулся. Люди брели оттуда, неуверенно, спотыкаясь; среди них трое в черном, головы опущены. Не пропало даром Финново пение... Они не смотрели по сторонам, прошли, запинаясь, мимо. Навстречу тоже спешили люди: помочь своим, взять под стражу чужих. Механик посмотрел на черных долгим взглядом, как будто запоминал. Я узнал водителя «Волги», он был совсем плох. Они прошли, один слегка кивнул, не глядя. Механик кивнул в ответ, не приветственно, скорее в подтверждение, и отвернулся...

                                       14. Обратный путь.

- А мы куда? – спросил я.

- Мы пое-едем на афто-опус, - сказал Финн, и показал рукой на юг, в сторону Сестрорецка.

- Автобус? – не понял я, - Какой автобус? Откуда?

- Не сна-аю, - сказал Финн рассеянно. – Фсекта-а ест афто-опус.

Никто не возражал. Кудрявый шел, не глядя вокруг, читал на ходу записку Инженера. Евгений вообще еще не сказал ни слова, глаза у него были задумчивые, взгляд скользил по предметам без интереса. Не знаю, сказал я себе, как бы я себя чувствовал на его месте...

Мы дошли до конца перемычки, пошли дальше по дороге. Там, где-то впереди, где жили люди, огни были сплошь, а здесь перед нами только уходила вниз темная дорога; последний фонарь был сзади на перемычке, а следующий – где-то далеко впереди.

Сзади раздались гудки; нас догонял автомобиль, видны были только его фары. Мы встали на встречной полосе. В последнее время автомобили меня не радовали, но это была просто маршрутка; водитель высунулся из окна, махал рукой.

- Мужики, вам не в город случайно?

- Да, в город.

- Вот хорошо, - обрадовался он, - И мне не пустым возвращаться. Каких-то хмырей пришлось сюда ночью везти, а потом дорогу закрыли... По-моему, я тут один разъезжаю. Говорила мне подруга, сиди дома...

Дверь откатилась, мы забрались в тесноту, расселись. Поехали.

- По двадцать пять с носа, - сказал водитель, - Хорошо? Меня Серега зовут.

- Чего двадцать пять? – спросил Кудрявый.

- Так зеленых... Такая ночь... Если не я, вам бы отсюда только пешком добираться. Я тут вообще случайно. А вас-то зачем сюда из города занесло? - В голосе у него не было настоящего интереса, для разговора вопрос...

Финн порылся в карманах, достал бумажки, отсчитал, протянул Кудрявому, тот передал водителю. Ох, не знаю, как бы я доверился его бумажкам...

- Мы решили по дамбе пройтись, посмотреть на наводнение, - сказал Кудрявый, - Когда еще такое увидишь... А как дорога-то? Проедем?

- Вдоль залива лучше не пробовать, а если немножко в объезад, то в новостях говорили, что можно. Вода вроде спадает... Ну, че, понравилось на дамбе?

- Как тебе сказать? – отозвался Кудрявый задумчиво, - Впечатлений много. Но холодно. И ветер, прямо до костей... Нечего делать, работа. Мы игры делаем, компьютерные. Нам это очень нужно было видеть...

- Ага, - сказал водитель.

Финн достал из кармана бутылку, отвинтил пробку, отхлебнул, протянул Кудрявому. Тот приложился, протянул водителю.

- Будешь?

- Что это?

- Клюквенная, финская.

- Лучше бы потерпеть... Если патруль остановит... – голос был неуверенный, приглашал уговаривать еще.

- Какой теперь патруль... И у нее алкоголь весь в ягоду уходит. Попробуй. Если патруль, мы ему тоже дадим.

- Ну, ладно, - водитель глотнул, не отрывая взгляда от дороги, вернул бутылку. – Нормальная вещь... А вы, вообще, мужики, веселые. Надо же, на дамбе ночью гулять.

- Мы сегодня и днем не скучали, - сказал Кудрявый, - Верно ведь?

Он повернулся ко мне.

- Вот ты как сегодня день провел? – он протянул мне бутылку, я глотнул, передал Евгению.

- Ну, как? С утра у меня люди были, стрельба; я от них ушел, попал в оперу, потом они туда тоже пришли, их там побили, а я встретил Финна; только мы зашли ко мне, вода стала подниматься; тут меня друзья Евгения с собой увезли, потом на Острова, оттуда в крепость, стреляли из пушки по Большому дому, и оттуда сразу на дамбу...

- Неплохо, - сказал Кудрявый, - А что Большой дом? Попали вы в него, из пушки-то?

- Ага. Семь снарядов. Воронка большая, и со стороны реки весь фасад обвалился...

- Вот и я говорю, - подал голос водитель, - Со мной тут тоже ночью мужик этот ехал, местный; видать, принял для уверенности, из-за наводнения, так он рассказывал, что около дамбы здоровенное лохнесское чудовище плавало, он сам видел, а потом эфэсбешники прилетели на вертолете, хотели его поймать, а оно сдуру в дамбу вломилось, чуть не разбило шлюзы, а потом уплыло куда-то в Финляндию...

- Она там шиве-ет, - заметил Финн меланхолически, - У нас ф гасе-ета фотогра-афии все вре-емя.

- Вот-вот, - согласился водитель, и свернул под одиноким фонарем куда-то на темный проселок; Сестрорецк остался позади, и сбоку, - Вы сами-то ее не видели, пока по дамбе гуляли?

- Что-то плавало, - сказал Кудрявый, - Но далеко, не поймешь. И вообще, я позже подошел. А шлюз один там был разбит, это мы видели. Но кто его разбил? Я бы уж на эфэсбешников скорее поставил, чем на лохнесское.

- Ну, вы даете, - сказал водитель и показал рукой в темноту. – Если здесь шоссе не закрыто, значит теперь уже до самого города... Вам докуда вообще-то?

- Сена-ацки плё-ощать, - сказал Финн.

- Сделаем, - сказал водитель.

Мы ехали и ехали, бутылка обходила по кругу; фонарей стало больше, лес по сторонам дороги становился не таким плотным, впереди между тучами появились фиолетовые просветы, они делались все светлее и зеленее ближе к земле...

Я вполголоса рассказывал Кудрявому о Крепости, о Поедателе, об Островах...

Радио на круглосуточной волне начало передавать утреннюю программу; ведущие, он и она, пербрасывались новостями вперемешку с рекламой и музыкой: киоски расплылись по городу и осели в необычных местах, звери спасались от воды во дворах и на лестницах; крысы собирались большими стаями, пугали людей. Дамба в хорошем состоянии, а что ей сделается... Говорят, в городе есть разрушения, сказала она, люди звонили; но это неподтвержденное, сказал он, официальные данные по этой ночи будут известны только к полудню.

- Я официально подтверждаю, - сказал я, - Разрушения есть. Я сам стоял рядом с пушкой.

- Ну, вы даете, - сказал водитель.

Евгений молчал, слушал, только улыбался иногда, и прикладывался к клюквенной.

                                                *

Асфальт на Сенатской был уже сухой, от ровного южного ветра; вода стояла чуть ниже набережной. Мы высадились недалеко от Всадника, через дорогу от арки. Маршрутку отпустили. Финн пошел первым, через проход в ограде, по дорожке к скамейкам. Земля в саду была черная, размокшая.

Финн обернулся к нам, показал рукой на памятник.

- Тепер ви сна-аете, - сказал он, - Што конь – эт-та не ло-ошать...

Акцент у него за ночь заметно улучшился.

- Конь – эт-та вода-а, аккия-ан. И памят-тник не о побе-ета над смея-а, а оп устро-ойства ми-ира. Горот – на мо-оре ферхо-ом, а вота-а и болё-ото - на земля-а, на тектони-ически грани-ит...

- Так что же, - сказал я, - Змея – это вода, или болото?

- Не-эт, - сказал Финн, взмахнул рукавицей, - Коне-ешно, она – эт-та рика-а. Она идё-от из болё-ото ф мо-оре.

- И город смотрит в нее, поэтому она к нему лицом...

- Эт-та пра-афильна, - подтвердил Финн.

И значит, они оба - отражения друг друга. И дети города – братья детям реки. Как и было мне сказано...

Финн опустил руку.

- Топрофо утра фам фсем, - сказал он, - Я сде-есь пат-ташту-у. На эт-тот ла-афка. Меня афтопус падбере-ет. Приесшайте ко мне на ос-серо ры-ипа лофи-ит. Все приесшайте.

Он пожал нам руки по очереди, повернулся, и побрел по раскисшему гравию к скамейке, нагнулся, потрогал ее ладонью, уселся, сложил руки на животе и замер. Последние клочки тумана ползли через газон, цеплялись за фонари подсветки, и за ограду памятника. Растения на газоне были наполовину вымыты со своих мест, разбросаны кругом как попало, и выглядели как водоросли во время отлива.

Мы обошли по дорожке кругом памятника, вышли на набережную. Я оглянулся. Финн сидел на лавке позади памятника, смотрел на него, задрав голову.

- Интересно, что его всегда автобус подбирает, - сказал я.

- Он любит автобусы, - сказал Кудрявый. – Теперь давай посмотрим, что вы тут ночью наделали...

                                      15. Воронка

Какой-то мужик уже торговал хот-догами на выходе из Александровского сада, около угла Адмиралтейства. Пар поднимался от его тележки, смешивался с туманом. Мы взяли по одному, Кудрявый положил на свой столовую ложку горчицы, и мы побрели вдоль набережной.

Около подвальной булочной, где я много раз покупал хлеб, стояла машина. Водитель и продавщица спорили, выгружать или нет. Куда выгружать, кричала продавщица, там все залито. Тогда я обратно еду, отвечал шофер. Кто-то из менеджмента уговаривал шофера выгружать, а продавщицу - торговать с лотка при входе. Очевидно, предвидел хороший спрос с утра...

Мы перешли Дворцовый мост поперек; машин было мало, и они не торопились, тормозили перед нами, давали пройти. Ночной хаос оставил после себя чувство освобождения от рутины обычной жизни, и братства всех выживших. Город готовился к необычному утру. Все должно было быть не так, как всегда...

Очертания Садового моста впереди еще были размыты утренним туманом; воздух был влажный, как в помещении после уборки, но чистый и свежий. Ветер за ночь продул небо, перемешал тучи; они теперь располагались полосами вдоль горизонта, просветы между ними розовели внизу, были прозрачно-зелеными посередине, а выше – чистое бледно-голубое небо с облаками, нарисованными мелом.

Кудрявый смотрел на Крепость.

- На самом деле, удобная позиция, - сказал он одобрительно, - Как они этого не поняли, когда стоили свою резиденцию за рекой?

- Самоуверенность, - сказал я. – Они тогда уже думали, что они полные хозяева...

- Вообще-то, - заметил он, - Повезло вам, что они не собрались вам ответить; там из кормового Авроры тоже было бы очень удобно. Видно, время было удачное, они уже на дамбу ехали. И все-таки что-то тут странно...

Евгений вдруг подал голос.

- Вы это серезно, что ли, про стрельбу из Крепости?

Он как будто почти поверил, что мы его не разыгрываем, но посмеивался осторожно, потому что это было бы уж слишком забавно, и он все еще боялся попасться.

- Да нет, - сказал Кудрявый, - Выдумки это все, и про дамбу тоже - и лохнесское чудовище, и вертолет...

Он посмотрел на Евгения, Евгений на него, и улыбка медленно сошла с его лица.

- Нет, - сказал он, и нахмурился, - Это я сам видел... Кажется... Но у меня и это как-то все еще плохо соединяется.

- Мы еще поговорим об этом, - сказал Кудрявый, - Потом. А ты мне скажи, тебе бы хотелось, чтобы на самом деле? Чтобы из Крепости вот так палить из пушки...

Евгений задумался, взгляд его ушел куда-то вдаль.

- Да, - сказал он, и глаза у него опять оживились, - Это было бы хорошо. Просто очень хорошо.

- Ну, так сегодня твой день, - сказал Кудрявый, - Сегодня сбываются мечты. Дай себе волю, почувствуй это как следует. Зачем мы тебя всю дорогу клюквенной накачивали?

Мы оставляли в стороне крепость, слева открывался новый рукав реки. Аврора, так и не сделавшая в тот день еще одного выстрела из кормового орудия, стояла на своем месте между набережной и мостом.

- А ведь она там ко дну реки приделана, по-моему, да? - сказал я.

- Ну и что? – сказал Кудрявый.

- Так значит, когда вода прибывала, она не поднималась вместе с ней, как корабль, а наоборот, погружалась. Может быть, из-за этого они и не могли из нее стрелять ночью? Кто знает, докуда она погрузилась...

- Это было бы интересно, - сказал Кудрявый, - Если бы они на самом деле расчитывали на это. Но я думаю, они знали, что лучше с «Авророй» не связываться. Это музейная вещь. Проще было послать самолеты, но они и этого не сделали. Они не готовились воевать в городе. По-моему, дамба была для них важнее. И у них все должно было получиться. Но там вмешались силы, которые только Финн понимает...

- Не знаю, - сказал я, - Некоторые вещи не оставляют без ответа. Если этого поедателя мертвечины там задело, они должны были ударить...

- Господи! – Евгения передернуло, - О чем вы говорите?!

- Это все о том же, Женя, - махнул рукой Кудрявый, - Мы еще не разобрались... По-моему тоже, тут что-то не сходится. Не думаю, что вам случайно повезло. Скорее, это вас навели. И ничем он особенно не рисковал. Если бы его легко было убрать... Ты не подумал, что он сам тебе открылся, потому что надеялся на твой успех, как и ты?

- Это что-то очень сложно. Мне и в голову такое не приходило. Зачем?

- Сложно, да, - повторил Кудрявый, - Простое у него давно позади. У него теперь надежды могут быть только на очень сложное. Он там так крепко посажен, что не дай нам бог никому...

- На что же он мог надеяться, тем более через меня?

- Хотя бы на перемену места, если вы это развалите... На что ему вообще надеяться?

- Ты хочешь сказать, что я ему услугу оказал? Только этого не хватало!

- Не знаю, как ему, - Кудрявый потер лоб, - Мне трудно это анализировать. Но всему городу – это совершенно точно. Ты посмотри на это со стороны просто людей. Таких как мы. Разве плохо получилось?

- Так я-то что... Мне-то очень понравилось! Я, видно,  потому так в Крепость и рвался...  Кто бы еще на это решился, вот так, только по моим рассказам? Но я-то знал, что они это сделают...

- Вот именно, - сказал Кудрявый, - И не только ты знал...

Мы прошли Марсово поле; отсюда уже было видно, что с угловым домом впереди что-то не так; верх фасада выглядел необычно, как будто на нем появились новые украшения. Ярких, пестрых, веселых цветов... Мы перешли Фонтанку. И вдруг стало понятно, что это не украшения, а просто линии обнаженных перекрытий, а цветные пятна – внутренности помещений, вывернутые прямо на улицу...

Мы подошли к Литейному.

- Да, - сказал Евгений, - Поверить нельзя. Но вот ведь оно, на самом деле...

                                                *

Мы стояли втроем на краю огороженой зоны, смотрели в воронку. Там возились люди, экскаватор и пара бульдозеров ждали недалеко. Толпы не было, люди еще не очнулись после ночи наводнения, мало кого тянуло на улицу. Здесь останавливались большей частью местные жители, по дороге из дома на работу, по делам... Да и нельзя было не остановиться. Дом выглядел как после бомбежки в кино про войну: содержимое кабинетов, трубы, дверные проемы – все это выглядело нелепо при свете дня на вскрытых прямо на улицу этажах. В одном месте целый письменный стол висел наискось, зацепившись тумбой за перекрытие.

- Семь снарядов? – сказал Кудрявый, еще раз заглянул в воронку, и покачал головой, - А почему уже весь дом до конца не развалили? Ведь починят...

Евгений вдруг фыркнул. Кудрявый обернулся к нему, посмотрел вопросительно.

- Нет, я все время думаю, - сказал Евгений, - После этой ночи... Наводнение, Евгений, Медный Всадник...

- Ага, - сказал Кудрявый, - Я тоже заметил...

- Ну вот, - сказал Евгений, - А теперь оно совсем закруглилось... Я ведь когда-то здесь сидел, ну, тогда еще... Правда, не в этом доме, а там, за углом, на Шпалерной. Но все равно, контора-то все та же... Я и подумал сейчас: правильно, вот и Параше моей конец. И домику ее... Как у Пушкина в поэме. Если бы он знал, когда писал, что у этих слов может быть такой смысл! Даже не знаю, смешно это или нет...

- Я думаю, смешно, - сказал Кудрявый, - И вообще, как образ, просто очень хорошо... А образ – он неисчерпаем... Как и атом... Культура бесконечна... Товарищи...

- Уместное поминание, - сказал я, - Особенно на развалинах Большого дома. Именно как раз на его развалинах - уместное. Но что-то в этом даже мое циничное чувство реальности отталкивает, не может до конца зарегистрировать...

- Да? Правда ведь? – подхватил Евгений, - Вот и по сюжету-то это все должно быть одно воображение навязчивое... Все, что я этой ночью видел... Но я же ведь на самом деле это видел, да?

Он повернулся ко мне.

- Ты тоже это видел, правда?

- Видел? – сказал я, - Хуже. Я все это устроил!

- У тебя мания величия, - сказал Кудрявый, и зевнул.

- А у меня что? – спросил Евгений. – Легкость какая-то в голове... Давно такого не было. Лет с тридцати. Или даже еще раньше! Я уже плохо помню...

Наконец-то клюквенная дошла, подумал я, но промолчал. С этой клюквенной не все мне было понятно; мелькало что-то о перевоплощенной крови, и дальше, дальше...

- От радости это у тебя, Жень, – сказал Кудрявый, - Что жив остался. Эйфория называется. Привыкнешь.

- К чему?

- Оставаться живым, - сказал Кудрявый. – А что это там за митинг?

                                                *

Действительно, митинг образовался невдалеке... Мужик в спецовке и каске рассказывал что-то группе людей, стоя на краю воронки, по колено ниже уровня улицы, размахивал руками. Мы подошли ближе.

- А как трубы подмыло, - разглагольствовал мужик, - Старые трубы, ржавые, ну и обломились. А там - одна искра, и все это взлетело.

- Сейчас невролизатор достанет, очки черные наденет, и будет вспышку делать, - сказал Кудрявый негромко.

- Но ветер же был, - возразил кто-то, - Я помню, как завывало. Где тут газу скопиться?

- А в подвале, - отвечал мужик, - Там и скопился. Как раз по воронке видно, где. От любой искры, от зажигания в машине...

- Не знаю, - сказал кто-то, - Чтобы именно в этом доме? Из всего района? Старые трубы? И в подвалах-то вода должна была стоять...

- Говорят, там изнутри все мрамором выложено, - раздался еще один голос, - А мрамор весь с кладбищ... Надписи там на обломках должны быть...

- Много чего говорят, - отозвался мужик, наклонился вбок, поискал глазами того, кто говорил, - Конечно, дом известный... Нас сегодня в пять утра подняли, и меня и бригаду, чтобы к рассвету уже начинать. Сейчас мусор разгребем, к вечеру кран будет. Починим.

- Куда вы денетесь, - сказал Кудрявый, - Но вы, главное, прежде чем чинить, посмотрите, чтобы там документы важные не пропали. Их собрать надо, пока народ не набежал. Вы сами-то в каком чине будете? Лейтенант? Или даже капитан?

Кто-то засмеялся. Мужик посмотрел на Кудрявого.

- Разберемся, - сказал он, - Без помощников.

- Да нет, - сказал Кудрявый, - Без помощников тут не обошлось. Газ во время наводнений отключают централизовано. Тут хороший фугас рванул, газа никакого не было. Я бы уж лучше говорил, что от войны бомба осталась, хотя, конечно, в войну этот дом не бомбили. Своих не бомбят. Так хоть теперь. Лучше поздно, чем никогда...

- Бред – сказал мужик, лицо у него стало краснеть, - Какой фугас? Что ты болтаешь? Неприятностей ищешь? Так ты их найдешь...

- Не сегодня, - сказал Кудрявый, - Нет. Но это ничего, лейтенант. Сегодня вам дали, завтра вы им дадите. Борьба продолжается... До полного баланса...

                                                *

Мы пошли по Литейному, не особенно задумываясь куда, нога за ногу...

- Как-то без этого здания уже город не тот, - сказал Евгений, и оглянулся на руину, - он такой был всегда опасный, этот дом, серьезный, а теперь что?...

- А ничего, - отозвался Кудрявый, - Безобидный ДК 1-й Пятилетки развалили, а уже этот дом тогда – сам бог велел. Если уж убирать образцы уродливого конструктивизма, то до конца. Это здание в городе не нужно.

- Подвалы особенно, - сказал я.

И тут я отчетливо увидел знакомый столик, с перламутровой инкрустацией на крышке; он стоял на асфальте, невдалеке от края воронки. Как будто кто-то поставил его в сторонке, но на виду, чтобы не забыть при переезде. Я невольно завертел головой – где сам переезжающий... Озноб прошел у меня по позвоночнику.

- Пойдемте куда-нибудь отсюда, - сказал я.

Кудрявый проследил мой взгляд, кивнул.

- Пошли, - сказал он, - У нас есть еще одно очень важное дело.

                                       16. Башня

Утро все не решалось начаться всерьез: после такой ночи невозможно было просто выйти на свет, как ни в чем ни бывало, и оно отступало, пряталось обратно за облака; свет то разгорался, то опять гас; баланс все не мог наступить наверху, там все смешалось, как будто все еще шел спор, с чем выходить; младая с перстами пупурными Эос толкалась в преддверии с Гадесом, темные и светлые полосы шли по небу одна за другой, было все еще ветрено, сыро; чайки, кренясь, пролетали над мостом, Аврора стояла нахохленая, то чуть ярче и голубее в сером воздухе, то немного серее в розовом, до следующего поворота калейдоскопа.

Литейный казался слишком широким из-за своей полной пустоты и светло-серого тона домов – небо занимало всю его перспективу до отдаленных и смутных колен Загородного. Хотелось, после такой ночи, идти по середине проезжей части; но мы так и брели по тротуару. Места и там хватало...

- Женя, тебя надо устраивать, - говорил Кудрявый, - На Политехническую ты возвращаться не можешь...

Он посмотрел на Евгения, Евгений посмотрел на него...

- Нет? А куда же теперь...

- Есть одно место, - сказал Кудрявый, и полез в карман, - Мы сейчас туда и сходим...

- У меня тоже, кстати, с местом плохо, – вставил я, - На Галерной внизу разгром, и все залито...

- Да, у тебя тоже... Может быть, вы день-два побудете вместе?

- Где это?

- А вот, - сказал Кудрявый, достал из кармана бумагу, развернул, - Это от Инженера...

- Когда он успел? Целое заявление... Быстро же он с этим обернулся!

- Учителя у него хорошие были. Школа практической политики... Он тут пишет, что если мы посодействуем его освобождению, он готов убраться из этих мест. На сколько скажут. Уехать, если отпустят. Наверное, в Европу. Применять свои таланты там...

- Не знаю, - сказал я, - Чем Европа-то провинилась? Я бы его куда-нибудь отсадил, подальше от людей... Как Поедателя...

- Мечтать не вредно, - сказал Кудрявый, - Но у него тоже заступники есть. Это он пока от себя лично показывает готовность побежденного принять свою судьбу; как это обернется на деле – бог его знает. Может быть, и лучше отправить его, пока не опомнились, чтобы хотя бы таланты его были где-нибудь не здесь. Может быть, это все, что можно сделать пока для улучшения баланса в городе... Это мы еще увидим. А в качестве жеста доброй воли он... ага, вот: ... он нам передает, как он говорит, в возмещение ущерба на Галерной, один адресок...

- Это получится от конторы, что ли? - сказал я. - Действительно, баланс...

- Нет, нет, он оговаривает, что это его личный фонд, ни разу еще не использованный. И тут следуют объяснения, как войти, там инженерные хитрости... Надо посмотреть...

- Если это не процедура активации еще одного взрывного устройства, – подал голос Евгений.

- Ой, не думаю, - сказал Кудрявый, - Я бы в его положении не стал. Он сейчас весь от их милости зависит, а люди там, мы знаем, какие решительные...

- А кстати, - сказал я, - Я вообще не понимаю, почему он в это положение попал? Почему не ушел прямо с дамбы? На те же Острова?

- Ну, это просто, - сказал Кудрявый. - Там Колебатель развел хаос, ты сам видел... И его людей там не ждут. А если ждут, то с хорошим кирпичом. Помнишь даму у костра? Так что туда ему лучше было не соваться. Оттуда много кому пришлось эвакуироваться, и счеты за это еще будут сводиться. Поэтому он и решил договариваться. Всегда он это делал, кстати, старался никогда лично себя не подвергать опасности, как вот Евгений любит делать.

- Да ладно! - сказал Евгений. – Так ты что, знаешь его?

- Знаю, - сказал Кудрявый, - Ты тоже знаешь... Помнишь, что нам рассказывали про ту шарашку, где еще до войны градоустройством занимались, как у них это называлось?...

- Мамочка дорогая! - сказал Евгений, - Ну, конечно, я же чувствую, что я его встречал. Еще на дамбе чувствовал... Правильно, показывали, профессор мой... Но у меня с годами не получалось... А так, теперь, конечно...

- Ну вот, видишь, - сказал Кудрявый, - Я тогда промолчал, и так много странностей набиралось, но теперь у тебя общая картина уже складывается...

- Да-а, - сказал Евгений, - Так это он... Мне еще надо будет с этим разобраться... Я разберусь...

- Ну, вы разобрались, - сказал я, - Теперь мне расскажите.

- Да это просто, - сказал Кудрявый, - Инженер он по диплому, поэтому и кличка. А по призванию он администратор, из тех, кого ставят за заслуги. В шарашке он выдвинулся. Твой Поедатель его заметил, ну и благословил. Потом после войны он в Германии изучал «градоустройство», особенно иригационные сооружения как средства ведения войны... Поэтому и дамба... И там какой-то инцидент был. Но не дали ему пропасть, и с тех пор он в ранге...

Поэтому и дамба, подумал я... А та модель дамбы не от него досталась опере? Когда шарашку ликвидировали?

- Да, - сказал Евгений, - Народу он запомнился... Особенно его вызовы в кабинет. Если его кто не устраивал, по-моему, их потом уже больше никто не видел... Так мой профессор говорил...

- Похоже на его стиль, - сказал я. – Только ко мне он сам не поленился придти.

- Он тебя сохранить пытался, - отозвался Кудрявый, - Помочь тебе хотел. Не по личной симпатии, а потому, что ресурсы ограничены, не то что раньше, а время дорого было; очень все внезапно получилось...

- Он точно старался; если бы я знал, чем кончится, я бы не ломался, попробовал бы с ним работать, - сказал я.

Кудрявый хмыкнул.

- Так бы я тебя тут и оставил, если бы думал, что вы вместе работать начнете.

- Подожди, а как это вообще вышло, с отъездом твоим, и с его выходом на сцену? Он твое место собирался занимать?

- Это целая история; я потом расскажу, в спокойной обстановке, может быть, за рюмочкой... Сейчас надо о делах позаботиться.

                                                *

Мы вышли на Невский; машин все еще было мало, и мы пересекли его почти наискось;  полотнище с чьей-то рекламой билось на ветру поперек улицы, и прочесть можно было только даты в верхнем углу. Фонтанка была покрыта рябью, милицейский катер медленно шел поперек течения, зарывался в волну...

Мы перешли мост с башенками и цепями. Направо уходила улица Зодчего Росси, прямо – улица Ломоносова; мы пошли в третью сторону, проходными дворами, тихими широкими пространствами неизвестно откуда здесь, внутри квартала, взявшимися. Пересекли Садовую, и снова нырнули во дворы. Не то озеленили их с чего-то для жителей, не то каприз градоустройства здесь сработал, не то чья-то воля, - мы проходили уютные скверы, шли вдоль повышающихся каменных бордюров, за которыми стриженые кусты распускали мелкие жесткие листья, сворачивали в подворотни из третьих дворов во вторые, мимо зачехленных автомобилей, слепых со свинцовым отсветом задних окон, и вдруг вышли на Канал.

Перед нами, наискось через тихую улочку, которую почему-то назвали проспектом, стоял острым ребром дом, поднимался выше и выше, и там, на самом верху, смотрели отрешенно поверх крыш соседних домов куда-то очень далеко окна круглого бастиона, увенчанного для полной картины небольшим шпилем.

- Пришли, - сказал Кудрявый, - Вот она. Башня.

                                                *

- Ух, ты, - сказал я, - Это каждый раз туда наверх по лестнице? Или в лифте, с соседями: «Ой, какая у вас собачка, не кусается?». Проще, наверное, было прямо на Исакии пожить, в одной из башенок...

- Ты думаешь, не жили? – спросил Кудрявый рассеяно. Он оглядывался по сторонам, высматривал что-то.

- Здесь система должна быть похожая, - сказал он, - Пойдем туда.

Он двинулся вперед.

- И в этой башне, - продолжал я, - конечно, весь город сидит. Под дверями курят, и на стенах пишут...

- Это вряд ли, - сказал Кудрявый, - Погоди... Ага...

Мы перешли улицу, прошли дом с башней до конца, и остановились. Сам дом был серовато-голубоватый, солидный, даже с каменным цоколем, а за ним начинался четырехэтажный местный ветеран, в копоти и пятнах поверх невзрачной блекло-бежевой штукатурки. Сначала было пыльное окно, забраное решеткой в виде расходящихся лучей из грубо сваренных арматурных прутьев, потом дверь в глубокой нише на две ступеньки от земли. Вывеска на стене, серые буквы на бордовом стекле в рамке: «Управление Капитального ремонта Водопровода и Канализации, 4-й участок», а ниже, мелко: «Отдел Градоустройства Исполкома Областного Совета...». Край вывески был обломан.

- Ага, - повторил Кудрявый, остановился перед дверью, еще раз заглянул в бумажку.

Потом потянулся пальцами к верхней четверти двери, которая была у него высоко над головой, потому что он стоял не на ступеньках, а на земле, и толкнул ее в середине. Дверь открылась бесшумно. За ней был мрак.

- Инженерные хитрости, - пробормотал Кудрявый, поднялся на ступени, заглянул, и вошел в дверь.

Мы вошли за ним. Дверь за нами закрылась и слегка щелкнула. Помещение было совершенно пустое и мрачное, из-за темных стен, с очень высоким потолком, и, похоже, отделанное изнутри камнем. Свет приходил с улицы через пыльное окно, и терялся на полдороге к стенам, не мог даже осветить их как следует, как будто они его поглощали весь без остатка. Справа, где было темнее всего, угадывалась высокая арка...

- Трое могут там пройти плечом к плечу, - процитировал Кудрявый непонятно, и шагнул вперед, в темноту.

- Идите сюда, – позвал он. Мне было его не видно, я посмотрел на Евгения, и мы пошли на голос.

- Да, - сказал я, - Если он еще и вышивать умеет, ну, тогда просто нет слов...

Мы стояли внутри башни, в этом не было никаких сомнений, судя по круговому виду из окон; за спиной у нас была темная ниша в стене, из которой мы, очевидно, и выступили только что. Кудрявый стоял в двух шагах, лицом к нам.

- Это не Инженер делал, - сказал он, - Слишком чистая работа. Это давно кто-то.

Евгений вертел головой, осматривал стены и потолок. Потом вошел в нишу, и опять вернулся обратно.

- Здорово, - сказал он, но восторга в голосе не было, скорее усталость.

- С уличной дверью так, - сказал Кудрявый, - Если стоять на ступеньках, она не откроется. И нажимать надо на верхнюю половину, это очень неудобно для случайного человека. Есть еще блокировка изнутри, мы потом разберемся. Теперь пошли посмотрим, что у него тут.

А там у него было – и офис с кофеварками, и спальня, и общее помещение с видиком, и все-все..

- Вот так люди живут, - сказал я, - Теперь и мы будем знать, какой на самом-то деле стандарт с качеством жилья. Не удивительно, что у них и достижения такие...

- Да, - сказал Кудрявый, покачал головой, - Как тут не быть достижениям. Но главное,  вид какой!

Вид был какой-то необыкновенный. Снизу эти окна казались обычными, но отсюда мы смотрели на город как через грани чистой хрустальной призмы. Больше всего было видно небо, но если подойти совсем близко – улицы разбегались во все стороны, машины ползли и стояли, качались деревья, морщилась вода в Канале... И краем глаза – движение облаков, почти не прерываемое узкими простенками, так что, начавшись в одном окне, оно сразу продолжается в другом и в третьем... И скоро начинает казаться, что ты смотришь вниз, в опрокинутое отражение внутренности башни в воде, увиденное изнутри этой башни...

                                                *

Мы расселись вокруг большого круглого стола, который только подчеркивал размер самой башни. Кудрявый положил перед собой руки, и смотрел на них.

- Женя, - сказал он, - Я должен перед тобой извиниться. Я тебя, в общем-то, использовал в этом деле, и не спросил заранее, чего ты хочешь, и не объяснил ничего.

- А как бы ты объяснил? – спросил Евгений спокойно, с небольшой ухмылкой.

- Нет, нет, - сказал Кудрявый, - Не можешь объяснить – не втягивай. Но не в этом дело. Здесь две вещи сработали. Во-первых, я сам не понимал, что происходит. А когда начал понимать, времени уже не было. В городе шел переворот. Надо было срочно вызывать Финна, только он мог тут что-то изменить. А во-вторых, с тобой не все понятно. Я ведь не специально на тебе интригу завязывал, ты сам как-то все время оказывался в центре этих дел, все время подворачивался под руку. Ну вот, хотя бы с этой «Волгой». Зачем они за тобой ездили? Нужен ты им был как диссидент двадцатипятилентей давности? При том, что у них дела разворачивались действительно срочные. У них команды были все назначены для ключевых мест, мне подсказали люди изнутри, почему я к Финну и кинулся. Что-то около двадцати точек, и дамба там была, может быть, не самая главная...

- Так что, дамба была вообще для отвода глаз? – перебил я.

- Они думали там связать хозяина оперы, чтобы он не мешал им в городе. Но получилось, что именно там все решилось; все главные игроки там сошлись, мы с Финном еще будем это анализировать... И Женя оказался там тоже.

- Так ты меня не просто так послал с запиской? – спросил Евгений, - Ты говоришь, использовал... Как использовал?

- Я не могу это объяснить, - сказал Кудрявый, - Я к тому времени почувствовал, что мне лучше действовать через тебя; видно было, что вокруг тебя оно все время закручивается. То есть я знал, что если тебя послать с этой запиской, она сработает лучше всего.

- Непонятно, - сказал я, - Так почему «Волга» именно за ним ездила?

- Они тоже что-то почувствовали. Вроде того, что надо просто смотреть за ним, а не брать и расспрашивать. Он сам бы ничего не смог сказать, а так... Ну, давай посмотрим... Женя, как ты на дамбе оказался?

- Я же говорил, меня приятель подвез; он мне давно обещал при случае дамбу показать... Его смена была. То есть... Он сказал – везет тебе... Очередной не смог выйти, и его поставили в ночную, и как раз в наводнение...

Евгений замолчал.

- Ну, что? - сказал Кудрявый.

- Дык, - сказал я, - Дык, елы-палы...

- Так что, - сказал Кудрявый, - Вот так... Может быть, это не я тебя использовал, а ты меня? Или не знаю кто... И дело не в том, чтобы знать. Я хочу, чтобы ты понял, что твоя роль в том, что было в последние дни – не случайная. Это я тебе и хотел объяснить, а не то, что ты думал; это ты сам постепенно...

- Поэтому, - сказал я, - Ты и пришел на дамбу, когда...

- Да, - сказал он, - Ради этого и Финн поднял черных, которым место было во мгле. Повезло им. И они теперь уже ничего плохого тебе сделать не смогут...

Мы сидели; я вспоминал ночь, Евгений смотрел в окно на облака.

                                                *

- Все, - сказал Кудрявый, - Надо идти.  Запасов у вас тут хватит, отдохните. Я вечером вернусь. Будем считать, что мы приняли возмещение за Галерную, хотя им придется ее тоже привести в порядок. Пусть едет пока. Если хозяин оперы его отпустит. Я свяжусь с ними...

Он махнул рукой и вышел.

Я подтащил глубокое кожаное кресло ближе к окну, в сторону северо-запада, устроился. Евгений бродил где-то у меня за спиной, потом остановился...

- Помнишь, я к тебе с колбаской пришел на чай? Это было... неужели, правда? - два дня назад! Будешь что-нибудь? Я попробую кофе сварить на этой машине...

- Да, я бы выпил горячего. С молоком, если у него и это есть.

Евгений отправился на другой конец ротонды. Щелкнула где-то дверца, открылась, захлопнулась...

- Да, есть у него, - он зевнул, пошаркал дальше, - А потом, я, наверное, засну... На пару часов, наверное... Что-то у меня опять все рассыпается... Хотел что-то спросить, и уже не помню, что... Слышишь меня?

- Извини, пожалуйста, это я задумался; вспоминал, как ты пришел с колбаской... Я говорю, Кудрявый от тебя не отходил с самой ночи, и еще Финн был рядом; поэтому ты так держался. Сейчас он ушел, значит, тебе и меня хватит. Он знает... А завтра ты проснешься...

- Завтра? Почему завтра? Сейчас еще утро, сколько же я могу проспать? До полудня, не больше...

- Завтра, - сказал я, - Завтра. И проснешься ты без следа этого всего, с хорошим апетитом и полный планов. Поверь мне. И даже вопросов не останется, потому что завтра ты будешь знать про себя гораздо больше, чем сейчас. Сейчас напейся кофе, и спать. Спальня вся твоя. Я тут буду на диване, или в кресле... Тут очень удобно.

Я нашел чашки; Евгений принес кофейник, разлил...

- Ты не хочешь спать? После такой ночи?...

- Нет, - сказал я, - Я не так много сплю. Я скорее цепенею, как ящерица... Здесь для этого подходящее место. Хорошее место. Но я здесь не останусь; я в таких местах не живу...

- Почему?

- Слишком хорошее... Не могу объяснить. В музее я бы жил, в Эрмитаже; или уж на Галерной, там как получилось, так и осталось...

- А мне здесь нравится, - сказал Евгений, и опять зевнул, - Тут как будто тикает все...

Я засмеялся.

- Инженер от Инженера... Тут, наверное, и мастерская где-нибудь есть, с ящичками, с гайками и железками...

- У меня на Политехнической была такая, - сказал Евгений, - Я бы ее сюда перевез...

Мы допили кофе с каким-то печеньем из железной банки, оставили все на столе, и он ушел в спальню. А я вернулся в кресло, положил ноги на низкий подоконник...

                                       17. Финал. Химеры

Мы с Евгением стоим в тупике улицы, за Новой Голландией, за Адмиралтейским заводом, у небольшой заводи. Небольшое здание, похожее на пристань речного трамвая, перила, спуск к воде. Над водой – ветки большой липы; крылышки падают в воду, медленно кружатся на черной поверхности. Сыро, сумрачно; облака как вата, в воздухе висят мельчайшие капли, они не падают на землю, но мы слышим их на лице...

Звук в аллее, там, где молодые деревца как часовые через равные промежутки; четыре лошади выносят из-за поворота карету. Не роскошную, но крепкую, не аристократическую, скорее магистратскую; мало золота, черные планки вдоль обводов крыши, дверей; мягкие рессоры... Дверца распахивается; по откидным ступеням спускается Механик, в полоборота к нам, держится за раму двери, ступает осторожно; на нем все тот же камзол, тоже темных тонов, шпага на боку...

Пожатия рук, объятия, хлопание по спинам, улыбки, подначивания... Двое в темных плащах выводят Инженера, он смотрит на воду, на небо, кивает нам, мы киваем в ответ...

- Я хотел сказать вам... – говорит Инженер.

Я поворачиваюсь. Он не смотрит на нас, избегает взгляда, говорит, повернув голову в сторону:

- Я не хотел вам вреда; я пришел предупредить вас... Я говорил им – не нужно посылать людей... Они не слушали меня...

- Это неправда, - говорю я, - И зачем вам уговаривать меня, что вы были ни при чем. Вот, поговорите с человеком, который все получил прямо от вас лично.

Евгений смотрит на Инженера.

- Я не хотел... – повторяет Инженер, поворачивается, идет к буксиру, останавливается у причала. Буксир подруливает боком к пристани, оттуда бросают конец, один из провожающих ловит... Второй вступает вместе с Инженером на борт, останавливается на пороге каюты, стоит, смотрит, возвращается на берег.

- Ну, вот, - говорит Механик, - С плеч долой, как говорится...

- А это надежно?

- О, да. Провожатый... Провожатый надежен. И там его встретят.

Из рубки выступает фигура, поднимает руку; Механик отвечает таким же жестом... Серая хламида, не та ли, что была на лодочнике, который когда-то перевозил меня на Острова? Буксир прогревает мотор, взревывает раз, другой, медленно отваливает от причала; синий дым стелется над темно-коричневой с прозеленью водой...

- Лучше скажу вам о хорошем, - говорит Механик, - Мы сегодня вечером в городе, на Английской набережной, где мраморные ступени, и зеркальные окна. Приходите, прислуга при входе будет предупреждена. Мы играем все то же, о пастушках и фавнах, и еще – молодого Гайдна, которого ты любишь...

Он толкает меня локтем в бок.

- А Крепость нам простили, - он смеется тихо, оглядывается по сторонам, - Пронесло, слава богу. Пока... Хозяин просил звать вас обоих на ночь на гулянку. Еду сейчас туда устраивать...

Он махнул рукой, карета двинулась в нашу сторону...

- Приходите! Посидим за кружкой, как раньше.

- Хорошо, - сказал я, обернулся к Евгению, - Пойдем?

- Конечно, - сказал Евгений, - Обязательно пойдем.

                                                *

Еще день на башне. И еще... Приходил Кудрявый, и снова ушел. Рассказал о Галерной, о доме. Теперь, когда след Инженера изглажен, опять потянуло туда невыносимо.

- Они уже заканчивают ремонт...

Он так сазал «они», что я сразу представил себе тех же боевиков в черном, но занятых замазыванием стен, побелкой, всеми этими вынужденными трудами. Сделают они все как было? Поменяют что-нибудь? Добавят инженерных хитростей?

Осень заканчивается, уже снег падал; пора заняться чем-то серьезным.

- Там в холодильнике остался такой запас клюквенной...

- Они ее еще не выпили? Не может быть.

- Может. Им нельзя, ее Финн делал, они после этого не смогут служить там, где служат. Так я у тебя заберу половину, тебе столько не нужно, а то ты тоже петь начнешь. Но я тебе за это какой-нибудь еды завезу.

- Печенье не забудь, и чай...

- Так я это и имел в виду. А какая еще еда бывает?

Мой шкаф, моя кухня, где все узнаваемо до последнего запаха, до старых ножей в коробке, которая в ящике стола под завернутой на краях зеленой клеенкой. Где еще можно жить, кроме как там?

                                                *

Но пока я еще в башне. Сидишь в этом кресле посреди комнаты, не то дремлешь, не то грезишь, пропускаешь мир через себя, в полудерме. Не нужно еды, не нужно развлечений. Как химера на углу сверху смотрит на город. Спускается по фасаду, встает на улицу, оглядывается.

Я иду по закоулкам от канала до того, другого канала; тащу за собой хвост улицы, задеваю плечами стены домов, и так истертые; скрипит, визжит чешуя булыжной кладки на мостовой,  я ежусь от мокрого снега, он падает с голых веток, протянутых к белому слепому небу... Когда я пробираюсь через заросли в парках, я оставляю клумбы и поблекшие цветы следами своих лап, пруды местами своих остановок и лежбищ...

Я чувствую этот город; может быть, поэтому меня и наняли? Боги хотят гармонии с жизнью людей. Если не сохранять мир и гармонию с людьми и их местами, начинаются катаклизмы. Мое ведомство живет не катаклизмами, как сотрясатели вод и двигатели тектонических плит; не катаклизмами, а гармонией. Балансом.

                                                *

А что носитель катаклизмов, колебатель моря и суши? Ему придется ответить за нарушения равновесия и гармонии, по сути за то, что он – олицетворение этих нарушений и отклонений от баланса, равновесия, которые охраняет Финн... Я вижу, как ночью, когда все вокруг спит, поднимается к нему на фриз Адмиралтейства змея, вьется по колоннам, выстилается по карнизам; как приходит его противник в крылатом шлеме... Нимфы отворачиваются. Падает на землю перевязанный гипсовой веревкой тюк...

                                                *

Я вижу, как сидит пьяный Финн у памятника Всаднику, отворачивается от ветра и снега, метущего поперек; как поднимается со скамьи, обходит камень, говорит о чем-то со Змеей; кисточки на ушах вязаной шапочки взлетают на резком западном ветру, краснеют круглые щечки, он выговаривает мягкие буквы одну за другой, поет тихую мелодию, не то просто говорит нараспев, пока не позовут его садиться в автобус, не начнут торопить. Отправление, отправление, от этих марципановых голландских набережных – домой, в карельские болота, к лапландским березам, к болотной клюкве, к низким серым летящим облакам.

И я иду домой, к себе на Галерную; поперек трамвайных рельсов и мимо угла Александровского сада, где будка с тачками и граблями, где мерзнут на грядках полуприкрытые снегом не убранные листья осенних цветов... Оставляя в стороне Манеж, вдоль бульвара, вдоль рельсов, оправленых в булыжник, дальше, к тишине каналов за площадью, молчанию Новой Голландии...

Качаются вагоны, кондукторша зевает,

Вожатый смотрит мимо,

Домой, домой, домой...

Но Финнова чемодана так пока и не нашли.